Интернат строгого режима
«Иркутский репортёр» оказался там, куда попадают бомжи, которые плохо себя вели
«Иркутский репортёр» уже неоднократно обращался к теме людей, в терминологии службы социальной защиты «попавших в сложную жизненную ситуацию». И однажды закономерно возник вопрос: где тот последний предел, куда они попадают? Оказалось, существует Заларинский специализированный дом-интернат для престарелых и инвалидов – специальное учреждение, куда посылают только самых тяжёлых, во всех смыслах, бездомных: из мест лишения свободы, бомжей, имеющих судимости, и пациентов из других интернатов, которых ссылают сюда за систематические нарушения режима. Находится он в селе Владимир.
«Владимирский централ» по-иркутски
Село Владимир находится неподалёку от Московского тракта, на границе Заларинского и Аларского районов. С сильным влиянием района Черемховского: здесь в 1960-х годах добывали уголь, о чём свидетельствует до сих пор возвышающийся прямо у ворот интерната террикон – розовато-серая гора отвалов пород от разработки угля открытым способом. В этом году интернат празднует своё 50-летие – он был организован в селе 1 октября 1963 года, и история его появления за давностью лет уже почти забыта и имеет несколько версий.
В 1963 году в Усолье-Сибирском был расформирован интернат общего типа и переведён в село Владимир по одной причине – здесь было где разместить инвалидов, бездомных и прочих призираемых обществом.
Дело в том, вспоминают старожилы, что незадолго до этого из села вывели военную часть и от неё осталось множество пустых казарм, стоявших вразброску по всему Владимиру, – выделенной и ограниченной территории у военных не было. Другие старожилы спорят с первыми, утверждая, что это были не казармы военных, а общежития шахтоуправления, которое добывало уголь прямо на окраине села. По их воспоминаниям, военная часть действительно была, но не в селе, а поблизости, и стояла она уже после того, как появился интернат.
Все сходятся только в одном: в начале 1960-х добыча угля прекратилась, партию перевели дальше, в Забитуй, а во Владимире, действительно, осталось множество пустующих корпусов, кому бы они ни принадлежали, военным или «шахтовским». Корпуса интерната стояли вразброску по всему селу до 1970-х годов. Тогда стали целенаправленно строить новые корпуса рядом друг с другом, на дальней от тракта окраине, как здесь говорят – «за школой»: улица Школьная тянется от местной школы в центре села до его окраины и заканчивается, упираясь в ворота интерната.
Строительство и самоизоляция продолжаются до сих пор. Сорок лет назад построили новый мужской корпус, в 1991-м – новый женский, в 2007-м – последний, современный, третий мужской корпус с пищеблоком и медицинским отделением. В нынешнем виде «ссылки для самых буйных и инвалидов» интернат появился в 1991 году, когда его преобразовали в спецучреждение из заведения общего типа.
Тогда же наконец вокруг сформировавшегося собственного периметра поставили забор – до этого стояла неубедительная сетка-рабица, ни для кого не служившая препятствием. Учитывая буйный нрав «клиентов» интерната и живейший интерес к ним местных любителей горячительных напитков, необходимость крепкого забора была первоочередной задачей для предотвращения нежелательных эксцессов.
Режим в интернате не закрытый полностью от внешнего мира: при условии соблюдения правил внутреннего распорядка любой пациент может получить разрешение на выход. Не все идут официальным путём. Охранник на пропускном пункте рассказывает:
– Когда была сетка, её регулярно прорезали бокорезами, бежали за алкоголем в деревню. Поставили забор – они через него перескакивают, как молодые. У нас были случаи, когда колясочники перебрасывали свои инвалидные кресла через забор, а сами рыли под него подкоп…
Жизнь на полном гособеспечении плюс четверть пенсии
Интернат рассчитан на 401 место. Сейчас содержится 415–420 пациентов, среди них 104 женщины. Попадают сюда люди по путёвкам от соцзащиты. Часть – из мест лишения свободы. Бомжи приходят из учреждений временного содержания, для них главное показание попасть именно сюда – тяжёлая инвалидность или наличие в прошлом тюремного срока. Четверть содержащихся здесь переведены из других домов-интернатов.
– Интернаты бывают разные, – объясняет заместитель директора по лечебной части Сергей Жеребцов. – Общего типа, психоневрологические, детские… Мы считаемся интернатом общего типа, но по назначению – спецучреждение для ранее судимых и нарушителей режима. И из других интернатов к нам переводят за систематические нарушения режима. Недавно из братского интерната большая группа пришла…
На руки пациенты спецучреждения получают четверть пенсии, остальное идёт на их обеспечение в фонд интерната. Недавно в бухгалтерии подсчитали, что на содержание одного человека в месяц уходит 19000 рублей.
– Нам попроще, так как овощи у нас свои – мы десять лет выращиваем картошку, зелень, недавно построили теплицу. На питание в день должны тратить около ста рублей, но можем их кормить получше, потому что овощи покупать не приходится, – рассказывает Сергей Иванович. – Другое дело, что работать они на земле особенно не высказывают желания. Постоянно трудятся, может быть, человек десять. Остальные живут по принципу «поели-поспали».
Праздность действительно мать всех пороков: скандалят именно самые ленивые. Главная проблема – с употреблением алкоголя.
– Они имеют право выходить за территорию интерната. Напьются, упадут лицом в грязь – дежурные по режиму вечером ходят, собирают их по селу, – рассказывает Сергей Жеребцов. – Последние года три не было никаких серьёзных происшествий, а до этого были и убийства. В селе был даже свой серийный маньяк: заманивал к себе наших стариков, выпивал с ними, а потом убивал кувалдой. Так что получается, что забор охраняет не местных от наших опекаемых, а, наоборот, их от местных.
Несмотря на эти сложные отношения, интернат считается «градо-образующим предприятием» – кроме школы и пары магазинов, работать больше негде. Поэтому две с половиной сотни человек штатного персонала интерната не только из Владимира: приезжают на работу и из окрестных сёл, а также из Саянска и Заларей.
Культорганизатор Марина Строкова водит нас по корпусам интерната, ненавязчиво рассказывая о его повседневной жизни:
– Люди у нас подобрались с тяжёлым характером. Наказывать их нельзя – они от этого ещё больше озлобляются. Вот и приходится действовать терпением и убеждением. Больше всего достаётся младшему персоналу, нянечкам. Мы от них требуем чистоты, а наши опекаемые, чуть что не так, начинают посуду бить, разбрасывать еду: «Я это есть не буду! Вы все мне должны, вы на мои деньги живёте!»
И старожилы, и писатели, и воры…
В коридорах интерната между тем царят уют и покой. Нет привычного тяжёлого запаха немытых тел и затхлости, который не редкость в подобных заведениях. Мужики в курилке фотографироваться не отказываются, но воспринимают происходящее угрюмо, на вопросы отмалчиваются.
– Это у нас самый старый клиент, дядя Саша. Вы вот напишете, что у нас одни заключённые и бомжи, а он ещё помнит интернат общего типа, до реорганизации в спецучреждение. Он у нас уже сорок лет живёт. Саша, тебе сколько лет?
Мужичок блаженного вида с детскими глазами, сидя на инвалидной коляске, отвечает слабым голосом:
– В этом году восьмидесятый идёт. В августе исполнится…
– В апреле, – поправляет Марина Николаевна. – Ты у нас где работал?
– Я банщиком был! – с гордостью отвечает Саша. – Два года баню топил.
– А к нам как попал?
Саша с готовностью рассказывает:
– Я под тракторный плуг попал. Спину мне рассекло. Я не сразу понял – ещё пять километров до дома шёл. А мне сельский врач говорит: «Откуда я знаю, что у тебя травма, может, ты работать не хочешь». – На глаза дяди Саши наворачиваются бессильные старческие слёзы. Сюда он попал из-за этой травмы – повреждён позвоночник, полный паралич обеих ног.
– Пойдёмте в палату, я вам Алексеева покажу, он в некотором смысле ваш коллега – книгу пишет. О своей жизни, как сидел в тюрьме, и про нас обещал написать. Нам недавно спонсоры подарили два компьютера, один поставили в компьютерный класс, второй – ему в палату, он ходить не может, у него травма поясницы. К нам попал из мест лишения свободы, – торопливо договаривает культорганизатор вводные данные, когда мы входим в дверь палаты.
Владимир Алексеев – на вид крепкий мужик с арийским бритым черепом и характерными для «сидельцев» грубыми чертами лица. Отсидел два раза, в сумме – 18 лет, за тяжкие телесные повреждения, повлёкшие смерть потерпевшего, и за убийство.
– Второй раз за что сидели?
– Я капитаном небольшого корабля был. А команда праздновала день рождения, выпивали. Именинник привёл на судно девушку. Я говорю, мол, всё, хватит, расходитесь. А тот подвыпивший был, начал права качать: ты кто здесь такой? А я – капитан, понимаешь? И что мне было делать, просто уйти?
Владимир схватился за нож. В результате проникающее ранение в сердце, один удар.
– Под конец срока я в больнице из-за травмы лежал, там, в ИК-6. К нам кум с обходом пришёл, спрашивает: «Есть жалобы, предложения?» Я говорю: «Можно меня после отсидки отправить куда-нибудь в больницу подлечиться?» А он в документы посмотрел, говорит: «Ты же по УДО освободиться можешь, чего заявление не пишешь?» Его помощники сразу засуетились, и уже через две недели меня сюда отправили.
Владимир зачитывает отрывок из своей книги – это высокопарные фразы, обычная для заключённого бесконечная жалоба на несправедливость к нему всего мира.
– У нас и вор в законе есть, – неожиданно говорит Марина Николаевна. – Только он совсем старый и полностью слепой. Дед Василий его зовут. Он нам рассказывал, что, когда поехал в интернат, собрал сходку и попросил его освободить от этих обязанностей. У них же считается, что бывших воров не бывает, и его должны были наказать. Может, даже убить. Но он был совсем старый, слабый, и его отпустили…
История кажется неправдоподобной, как будто вычитанной из дешёвых детективов, которых достаточно в интернатской библиотеке. Дед Василий – старый, сморщенный, блаженный старичок. Он не только ничего не видит – он плохо слышит и совсем мало соображает.
– Дед Василий, ты вором в законе был? – громко спрашивает Стокова.
Дед Василий грызёт какую-то плюшку и мелко кивает головой, счастливо улыбаясь: «Был, был!» Его сосед, ещё крепкий невысокий мужик с желчным выражением лица, злится:
– Ну, какой он вор в законе? Никогда бы братва не допустила, чтобы настоящий вор попал в эту богадельню!
Вопрос о принадлежности деда Василия к высшему криминальному обществу России остаётся невыясненным и дискуссионным.
Последняя закраина жизни
бабушки в поисках своего адреналина
В узких кругах работников подобных интернатов считается, что основной наплыв бомжей в интернаты начался с губернатора Тишанина – он, как железнодорожник, решил очистить вокзалы и приказал всех бомжей распихать по интернатам. Заларинский интернат считается последним местом, куда может попасть человек, не имеющий жилья. Случаи, чтобы родственники забирали отсюда клиентов или их переводили в другие, более «спокойные» интернаты, единичны.
Сергей Жеребцов смотрит статистику: за прошлый год в интернат поступили 64 человека. Значит, приблизительно столько же умерли. В этом году уже поступили десять человек…
– У нас здесь было 49 ветеранов войны, сейчас не осталось ни одного, – рассказывает Марина Николаевна в маленькой подвальной комнате по соседству со спортзалом, где расположена экспозиция, посвящённая истории интерната. – Недавно умер один из последних, артиллерист Виталий Иванаевский. Прошёл войну до Берлина, у нас в экспозиции были его награды. А после его смерти приехали родственники и все ордена забрали. Была баба Надя, труженик тыла. Её сюда привезла родная дочь. А когда объявили о выдаче сертификатов на жильё для ветеранов, дочь приехала и забрала её жить с собой. Получила квартиру и звонит нам: «Забирайте её, я не могу с ней жить». Но в соцзащите ей новую путёвку уже не выписали.
Подобные случаи не редкость. Проведать родителей приезжают только раз в месяц – когда им выдают пенсии. А привозят своих родных в интернат часто без формального согласия.
– У нас была Анечка Малышка из Тайшета, её привёз сын, сказал, что она малоумная. Она оказалась совершенно нормальной, думала, что он привёз её в больницу. Когда поняла, что останется здесь насовсем, не могла прийти в себя. Говорила: «Я всю жизнь проработала в Тайшете в химчистке, меня весь город знал и уважал. Я знала всего одного мужчину, вышла за него замуж и родила двух детей. Муж погиб на войне. Я ничего плохого в жизни не сделала – как могли мои собственные дети со мной так поступить?!» – рассказывает Марина Строкова. – Она прожила у нас два года, всё время плакала.
Кроме государства…
Случаи типовые, и различаются они только деталями. Не так давно одна женщина уезжала на ПМЖ в Израиль и за неделю оформила в интернат отца – не то он не хотел уезжать, не то она сама не хотела его везти с собой. Она требовала, чтобы ему предоставили отдельную палату и кормили специальной кошерной кухней, готовили отдельно от остальных. Ей объяснили, что проживать он будет на общих условиях. Женщина пожала плечами: мол, я сделала что могла – и уехала. Старик умер от тоски через два месяца.
Заларинский интернат – это последний приют людей, проживших тяжёлую и обычно не праведную жизнь. Хоронят их тут же, на собственном кладбище, которое за полвека сильно разрослось. Практически никогда не приезжают хоронить родственники. Над могилами стоят простые типовые деревянные кресты. Но посетителей на этом кладбище почти никогда не бывает.
