Есть актеры, которых, сколько бы они в своей жизни ни
сыграли ролей, зовут по имени одного-единственного героя,
порой «забывая» его собственное. Так, за актером Вячеславом
Тихоновым закрепилось имя «Штирлиц», за Анатолием Кузнецовым
— «товарищ Сухов»… Двадцать лет прошло со времени
выхода на экраны фильма Михаила Козакова «Покровские
ворота». Его и сегодня часто показывает то один канал,
то другой. А к Анатолию Равиковичу с тех пор прочно
приклеилась фамилия «Хоботов».

— Одно время я обижался на «Хоботова», а потом перестал,
— рассказывает Анатолий Юрьевич. — Считаю, что это
действительно большое везение в жизни, удача — сыграть
роль, которая потом будет так широко известна. Да что
там говорить! До этого я играл в кино роли второго плана,
эпизоды, снимался по мелочам. После Хоботова кинорежиссеры
обратили на меня внимание.

— Вы сыграли Эркюля Пуаро. А как вам в этой роли Дэвид
Суше?

— Считаю, что я сыграл лучше. Питер Устинов, который
тоже играл Пуаро, мне нравится, честно говоря, больше,
чем Суше. Хотя он и меньше похож на то, что написала
Агата Кристи. В его герое больше наивности, легкости,
несмотря на его «масштабы».

Самое интересное, что, когда режиссер Дербенев приглашал
меня на эту роль, он уже посмотрел сериал с Суше за
границей (я-то не видел). Ему очень понравилось, как
играл Суше, и он искал здесь артиста, который мог бы
повторить его. Ему показалось, что я чем-то напоминаю
этого актера (это я потом уже понял, когда посмотрел
тот сериал), и в процессе нашей работы он все время
сбивал меня на краски, которые есть у Суше. Естественно,
сделать это ему до конца не удалось. Я все-таки другого
типа. Я представлял себе Пуаро иначе: легким, подвижным
человеком, совершенно не похожим на сыщика, я бы даже
сказал — эксцентричным, производящим впечатление полусумасшедшего
старичка. А Дербенев заставлял меня быть солидным, медлительным.

Эту свою роль я люблю. Мне нравится, как я ее сыграл.
Недавно опять какой-то канал показывал фильм, я посмотрел…

— Сегодня чуть ли не все питерские актеры «засветились»
в «ментовских» сериалах. И вы сыграли в «Улицах разбитых
фонарей». Это было интересно?

— Нет, у меня была роль не интересная. Сейчас идет сериал
Андрея Максимкова «Вовочка». Я играю там аптекаря. Вот
это мне нравится.

За последний год я снялся в трех картинах. Вот-вот должен
выйти «Тартарен из Тараскона» Дмитрия Астрахана (когда-то
я играл эту роль в его спектакле с этим же названием
в нашем Театре комедии). У Михаила Козакова
в картине «Свадьба Кречинского» играю Расплюева (она
выйдет, по-моему, под названием «Джокер». Хотя не знаю
точно). И «Эники-беники» — семейная комедия, где я
играю старого бухгалтера, такого зануду, который попадает
в смешные ситуации и становится немного другим человеком.

— Ваши любимые роли — комедийные?

— Я бы так вопрос не ставил. Для меня нет разницы между
комедийной ролью и драматической. Для меня важно, что
это за роль, о чем она. Мне важно, чтобы там был человек,
о судьбе которого мне интересно рассказать. Я играл
много и драматических ролей. Естественно, в пределах
своих данных. Наверное, я не мог бы играть Гамлета.
Но, скажем, короля Лира мне предлагал сыграть известный
режиссер Тростянецкий.

Я руководствуюсь одним принципом: интересен мне этот
человек или не интересен. Мне интересна храбрость нехраброго
человека, то, как обычный человек, борясь со своей робостью,
нерешительностью, совершает поступок, превозмогая себя.
Мне кажется это очень трогательным и важным для людей,
вообще говоря. Трудно зрителю ассоциировать себя, скажем,
с героем греческих трагедий. А вот с человеком обычным
он вполне себя отождествляет. И, видя такого человека
на сцене, прослеживая за его судьбой, ставит себя на
его место. И моя задача — убедить зрителя в том, что
мы, обычные люди, способны на поступок, у нас должно
найтись мужество на то, чтобы отстаивать в жизни свои
принципы. Вот такие вещи меня очень занимают.

Я люблю смешных людей, попадающих в драматическую ситуацию,
страдающих, но все-таки находящих какой-то выход, совершающих
какое-то мужественное действие.

— Спектакль Театра комедии «Хочу сниматься в кино»,
роль сценариста…

— Мне очень нравится этот спектакль. Опять же потому,
что там обычный человек, слабый, неорганизованный, но
в нем есть много хорошего. Он не карьерист. Он попал в творческий кризис,
ничего не пишет, ничего у него не получается. А бегать
и пресмыкаться он не хочет. Человек
живет по своим принципам. Приезд дочери возрождает
в нем чувства, которые у него было уже и умерли.

— Как-то вы сказали, что в свое время поработали в
провинциальных театрах. Это где?

— Три года в Комсомольске-на-Амуре. И один сезон —
в городе Сталинграде.

— Но, наверное, самое счастливое время — годы работы
в питерском Театре Ленсовета, когда там был Игорь Владимиров?

— Да, это были самые лучшие годы. Все мы были молоды,
честолюбивы. Все друг друга любили — насколько это
возможно в нашей профессии. Во всяком случае, отношения
были товарищескими, как минимум. Мы любили театр больше,
чем, может быть, даже свою личную карьеру. Такое бывает
редко. Такое бывает в училищах, в студиях — в первые
годы. Но это обычно недолго длится. А потом
начинается расслоение, приходит зависть: кому-то дали
звание, кому-то — нет, у кого-то более удачно складывается
жизнь, у кого-то — менее. Это неизбежно. И тогда уже
театр переходит к своей обычной жизни, в которой много
места занимают ревность, борьба, интриганство. Как,
собственно, и везде. И если при этом нет сильной руки
руководителя, то все творчество уходит в основном в
закулисную жизнь. Бывают исключительные случаи, когда
во главе театра стоит такой человек, как Товстоногов,
который просто не позволял актерским амбициям выплескиваться
наружу. И каждый знал: как скажет Георгий Александрович,
так и будет. И мог ворчать только у себя дома на кухне.
Никогда не позволял себе проявить это в театре, репетировать
спустя рукава, быть пьяным. Но таких театров, в общем,
немного.

— А каким был Владимиров?

— Владимиров пришел в театр в 1961 году. Вместе со
своей супругой Алисой Фрейндлих. И начал собирать труппу.
В основном молодых. Эта команда, которую он собрал
приблизительно за три года, была костяком театра. Сам
Владимиров был тогда молод, задорен, ершист, любил работу,
любил театр. Мы работали с утра до ночи. Это был наш
дом. Все были настолько воодушевлены тем, что мы строим
свой, новый театр, что с удовольствием делали даже черновую
работу. Это золотой период нашего театра. Тогда сформировалась
команда, в которую вошли Алиса, Дьячков (ныне покойный),
Дмитрий Барков, Алексей Петренко, я.
Позже пришел Боярский. Многие приходили ненадолго: Анатолий
Солоницын, Игорь Ледогоров, Юрий Каюров, Лариса Малеванная…

— Как Игорь Владимиров работал с актерами?

— Он был очень увлекающимся человеком. Любил талантливых
людей, влюблялся в артистов. С теми, с кем находил общий
язык, у него были отношения товарищеские. Если он артисту
доверял, то разрешал ему пробовать, вносить свои какие-то
предложения. Он не прибегал к деспотическим методам,
шел на обсуждение, многое принимал из того, что артисты
приносили в спектакль. С артистами же, которых он не
считал талантливыми, поступал иначе, жестко: делай
так, как я велел.

Это было счастливое время. Лет 15, пожалуй. Мы выпускали
спектакли, которые принесли нам хорошую репутацию и
любовь: «Пигмалион», «Человек со стороны», «Ромео и
Джульетта», «Люди и страсти», «Левша», «Дульсинея Тобосская»,
«Интервью в Буэнос-Айресе»… Зрители с ночи занимали
очередь в кассу, чтобы утром купить билет.

В 1977 году у нас были триумфальные гастроли в столице,
когда вся Москва ломилась на наши спектакли. Конечно,
лидером у нас была Алиса Фрейндлих, ее авторитет был
очень высок. Ее любили. Хотя она и была женой главного
режиссера, но всегда вела себя безукоризненно, не позволяла
себе ничего лишнего, никогда не вела себя как капризная
примадонна. Она очень интеллигентный, умный человек.

— Вы были тогда много заняты?

— Да. Я играл очень много. Владимиров даже поручал
мне режиссуру. Я выпустил спектакль по пьесе Гельмана
«Наедине со всеми», вместе мы поставили «Победительницу» по пьесе Арбузова. Мы очень много играли с Алисой:
«Преступление и наказание», «Малыш и Карлсон», «Трехгрошовая
опера»… — практически во всех спектаклях были партнерами…

— А потом вы ушли в Театр комедии. Почему?

— Всему на свете приходит конец. Театр Ленсовета стал
терять свои позиции. Игорь Петрович постарел, у него
было все меньше и меньше желания заниматься театром.
Начались всякие неприятные вещи. Театр разваливался.
Ушло творчество. А поскольку мы все были свидетелями
взлета, нам было очень больно смотреть на то, как театр
умирает. У нас портились отношения с Владимировым. Работать
стало неинтересно. Сначала ушел Петренко. Потом Фрейндлих
(в БДТ). А потом и я. Ушел Боярский. Мы были в таком
возрасте, когда хотелось еще что-то сделать. Такова
судьба любого театра, в общем. Театр, как живое существо,
имеет юность, зрелость, к сожалению — старость и смерть.
И этой судьбы не избежал никто.

Причина моего ухода банальна: хотелось играть. В Театр
комедии мы пошли с супругой Ириной, потому что нас позвал
Аксенов, главный режиссер. Причем не просто, а на определенные
роли. Настойчиво звал. Ну что ж отказываться? Сидеть
и ничего не делать в Театре Ленсовета? Или же играть?
И мы перешли сюда.

— И опять было много работы?

— Да. Начал я с «Зойкиной квартиры», где играл Аметистова.
Потом были спектакли «География» (пьеса Фриша), «Ромул
Великий» (пьеса Дюрренматта), «Укрощение строптивой»,
чеховские «Маленькие пьесы», «Тартарен из Тараскона»,
«Мещанин во дворянстве»…

— Мне рассказали, что известный режиссер Виктор Крамер
поставил в Театре комедии спектакль с вами в главной
роли, а когда вы заболели, то он сказал: «Если не Равикович,
тогда никто другой». И спектакль закрыли…

— Это была роль Журдена в «Страстях по Мольеру». Мы
с Крамером соединили пьесу Булгакова «Полоумный Журден»,
написанную по мотивам мольеровского «Мещанина во дворянстве»,
и самого Мольера.

— Сегодня в Театре комедии вы заняты всего в одном
спектакле. Масса примеров, когда знаменитые артисты
играют в родном театре одну-единственную роль. Почему
режиссеры «не видят» немолодых актеров, гордость и достояние
театра?

— Дело в том, что старые артисты не могут играть много.
(Равиковичу, замечу, 66 лет. — От авт.). Всегда так
было. Для них не пишут. Есть, конечно, пьесы, но их очень
мало. Им нечего делать, нет ролей. Театр — искусство
молодых и людей среднего возраста. И надо с этим смириться.
Не может же театр ставить спектакли только на стариков.
А что молодежь будет делать?

В Москве, в Театре Антона Чехова, у меня три спектакля:
«Ужин с дураком», «Поза эмигранта» и «Цена» (пьеса Артура
Миллера). Так что езжу туда-сюда.

— В спектакле «Хочу сниматься в кино» по пьесе Саймона
вы играете вместе с супругой. (Ирина Мазуркевич, заслуженная
артистка России. — От авт.). Каково играть на сцене
с женой?

— Очень тяжело. Сцена — это игра. А ты все время сталкиваешься
в настоящей жизни с игрой. Признаюсь, играть с женой
на сцене про любовь — вдвойне тяжело, это все равно
что раздеваться на людях догола.

— А чем занимается ваша с Ириной дочь?

— Лиза учится на четвертом курсе Института сервиса
и экономики, будет менеджером по туризму, гостиничному
бизнесу.

Кстати, когда она была совсем маленькой, мы летали вместе
с ней на гастроли в Иркутск. С Театром Ленсовета мы
были у вас дважды. Впервые — в конце шестидесятых.
А второй раз — в 1982 году, когда нашей девочке, Лизе,
было всего полгода, и мы «приволокли» ее на гастроли.
По очереди держа ребенка на руках, бегали на сцену…

— Не так, Равик. Были спектакли, в которых мы не играли
вместе, — дополняет Ирина. — Лиза лежала в коляске,
ее качали, за ней смотрели наши. А взяли ее в эту поездку
потому, что она была на грудном вскармливании.

— Анатолий Юрьевич, Ирина вас называет Равиком. А
вы ее как?

— Никак. Только успеваю рот открыть, она рукой махнет:
«Да ну тебя!» — и умчалась. Ох-хо-хо, слез моих никто
не видит, — хитро улыбается актер.

Но это уже, как говорится, совсем другая история. Интервью
с Ириной Мазуркевич, которую вы, несомненно, знаете
по кино и телефильмам, я предложу вам в ближайшее время.