Реформы пошли. Что дальше?

Россия прошла первый этап реформ. То, что произошло
до 1998 года: приватизацию, либерализацию, финансовую
стабилизацию. Мы создали основы рыночной экономики и,
одновременно, мощный импульс для изменения
всех формальных и неформальных институтов. По
существу, появились заново такие важнейшие социальные
институты, как свободные цены, свобода
предпринимательства, частная собственность.

После кризиса 1998 года начался второй этап:
восстановительный рост, оживление экономики. Рыночные
механизмы произвели отбор того, что жизнеспособно и
конкурентоспособно в новой российской экономике. Мы
теперь знаем, что производим конкурентоспособные
товары по следующему списку: нефть, газ, алмазы,
черный металл, цветные металлы, минеральные
удобрения, сырой лес, целлюлозу и еще вооружение.

Беда в том, что основные отрасли экспортируют мало и
в основном работают на внутренний рынок. В целом
наша экономика напоминает мне район улицы Наметкина в
Москве, там, где торчит небоскреб «Газпрома» в море
пятиэтажек. Мы живем за счет экспортных отраслей и
благодаря разнице в ценах, существующих на внутреннем
и мировом рынке. Но что мы будем делать дальше?
Сейчас Министерство экономического развития по
поручению правительства пишет очередной вариант
экономической программы. В качестве ведущей задачи
ставится задача повышения доли обрабатывающей
промышленности и тех отраслей, которые сегодня
работают только на внутренний рынок. Нужно добиться
того, чтобы они стали производить конкурентоспособную
продукцию. Как это сделать?

Чубайс не виноват?

Начну с концентрации собственности и власти. Несмотря
на то, что реформы начинались с самыми лучшими
намерениями, распределение собственности и власти,
которое получилось в результате, является весьма
несправедливым и не способствует развитию. Мы имеем
неравенство условий конкуренции, которое
продуцируется неравномерным распределением
собственности, симбиозом крупного бизнеса и
власти.

С концентрацией собственности и власти тесно связана
преступность. У нас такое кричащее противоречие между
богатыми и бедными, что у какой-то части населения
возникает очень сильное искушение любой ценой
сократить этот разрыв. Второй источник преступности —
это, так сказать, «время перемен»: в экономике
развал, слабость государства, неспособного выполнять
свои функции. Однако есть вещь, которая будет
пострашнее организованной преступности: это
коррупция. При том распределении власти и
собственности, которое мы имеем сегодня, коррупция
становится неотъемлемой частью общества.

В чем причина этих пороков? Можно сказать, что во
всем виноват Чубайс, или Ходорковский, или Фридман,
или еще кто-то, но это не поможет. Мы должны отдавать
себе отчет, что наше общество формировалось таким
образом, что иной ситуации просто быть не могло. Что,
у нас плохие законы? Да нет, 90% этого нового
законодательства списано с законодательства других
стран. Но потом мы обнаруживаем, что закон о
банкротстве в Европе приводит к банкротству слабых
предприятий, а у нас он становится инструментом
захвата собственности сильных, благополучных
предприятий. Если мы не хотим строить иллюзии, то
нужно понять, что сейчас остались те проблемы,
которые связаны с нашими традициями, с нашей
культурой, с нашими ценностями.

Этот вопрос начал обсуждаться еще в 2000 году,
когда начиналась разработка программы Грефа.
Инициатором был Владимир Иванович Лопухин — известный
бизнесмен, в прошлом министр топлива и энергетики в
правительстве Гайдара, русский интеллигент очень
древней фамилии. Он тогда сформулировал идею, что,
если мы при разработке реформ не доберемся до
реформирования базовых ценностей общества, все усилия
ни к чему не приведут. Новые законы будут либо
отторгаться, либо так приспосабливаться к
действительности, что никакого проку не будет.

Ценности и процветание

На Западе есть протестантская этика. У нас ее нет,
напротив, православная религия протестантство
осуждает, считает его более опасным врагом, чем
католицизм. В итоге между либеральными ценностями и
ценностями православной религии имеются непреодолимые
противоречия. Тем не менее приходится признать, что
с точки зрения продуктивности эффективней система
ценностей, принятая на Западе. Это не только
протестантская этика. В формировании западной системы
ценностей огромную роль сыграла европейская культура,
начиная со среднего средневековья. Это и Англия, и
Нидерланды.

При этом с точки зрения продуктивности системы
ценностей не имеет никакого значения, нравится нам
Америка в целом или нет. Мы можем по этому поводу
переживать, говорить, что мы другие, нам этого не
надо, что у нас есть духовные ценности… Если вы
присмотритесь и будете самокритичны, то поймете, что
ничего этого нет. Разговоры о том, что мы больше
предпочитаем духовные ценности, предназначены для
публики.

В своих рассуждениях я опираюсь на книгу Леонардо
Харрисона, которая называется «Кто процветает?». Она
еще не вышла в России и есть только на английском
языке. Харрисон приводит четыре основные позиции, по
которым можно судить о качестве культуры, о качестве
ценностей, о том, насколько система предрасположена к
прогрессу, к обеспечению и процветанию страны и
благосостояния людей. Первое: радиус доверия или
чувство солидарности. Что такое радиус доверия? С
нашей точки зрения, Запад — это общество лохов. Они не
ожидают, что их «кинут», они живут на доверии.
Второе: строгость этической системы. Третье — это
способ реализации власти. Четвертое — отношение к
труду, инновациям, бережливости и прибыли. Вы
догадываетесь, что по всем этим четырем позициям
Запад получает пять с плюсом. Радиус доверия самый
высокий. Строгость этической системы? В их обществе
достаточно укоренены представления о том, что хорошо,
что плохо, что нужно выполнять десять заповедей. И
так далее…

Харрисон рассматривает эту ситуацию на примере
Латинской Америки. Я предложил бы наложить на эту
систему координат не только Латинскую Америку, но и
нас. Ведь мы очень похожи на Латинскую Америку с ее
католической религией, которая тоже очень далека от
протестантизма.

Есть такое научное понятие — фамилизм. Это значит,
что для своих родственников, для близких, для тех,
кто входит в некую рамку, я должен быть благородным,
должен выполнять все десять заповедей. Но по
отношению к другим это не обязательно: они становятся
объектом добычи. Я использую власть, которую я
получаю благодаря принадлежности к некоторому клану,
к некой семье, для того, чтобы присваивать чужие
богатства. «Ни один государственный деятель,
пробывший длительное время у власти в одной из стран
Латинской Америки, не уходил со своего поста бедным»,
— пишет Харрисон. Я добавлю, что это актуально не
только для Латинской Америки. В Египте я наблюдал
ровно то же самое, примерно так же общество
организовано у нас в Чечне и в Дагестане. Фамилизм и
стремление к обогащению — причина того, что, хотя
некоторые страны Латинской Америки и добились
внушительного прогресса, войти в «высшую лигу» у них
никогда не получится.

Есть другой пример: Восточная Азия. Я имею в виду
Японию, Китай. Там тоже колоссальную роль играет
специфическая система ценностей. В ее основе лежит
рисовая культура. Рис требует колоссальной
систематичности труда, тщательности и трудолюбия. В
этой культуре сформировалась жесткая иерархия. А чем
отличается иерархия с точки зрения конфуцианской
морали и этики? Это понимание взаимной
ответственности. Человек получает легитимное право
быть господином в том случае, если он опекает своих
подопечных, своих слуг и рабов. Отец — это господин
над сыном, он должен о нем заботиться. На службе
начальник в таком же отношении к своим подчиненным.
Это помогало людям выжить.

Что произошло дальше? Япония после второй мировой
войны прошла довольно далеко вперед по пути
индустриализации. В лице крупнейших японских
корпораций страна воспроизвела структуру феодальных
отношений и использовала ее для создания массового
индустриального производства. Примерно то же самое
сейчас происходит в Китае, в Сингапуре, то же самое в
Индонезии. Они атакуют европейские рынки так же, как
в свое время Япония, благодаря тому, что имеют
специфическую систему ценностей.

Можем мы воспользоваться этим примером? Нет, не
можем. Во-первых, у нас не конфуцианская культура, и
воспитывать ее поздновато. Во-вторых, давайте
посмотрим, что происходит сегодня в Японии? Япония
уже больше 10 лет находится в состоянии кризиса.
Та система ценностей, которая позволила японцам
использовать достоинства индустриализации для того,
чтобы завоевать рынки и поднять на самый высокий
уровень благосостояние своего народа, становится
препятствием. Почему? Потому что мир переходит в
постиндустриальное общество. Первейшей ценностью
становится свобода и изобретательность, которая не
бывает без свободы. Но в японской системе ценностей
как раз свободы и не хватает. И ни одного переворота,
который положил бы начало новой научно-технической
революции, в Японии не происходило. Пока такие
перевороты осуществлялись только в Европе и Америке.
При этом не обязательно американцами! Это могут быть
те же японцы, могут быть русские, кто угодно, но в
Америке. Почему? Потому что колоссальная концентрация
интеллектуальной мощи основана на тех ценностях, о
которых мы много говорим: свобода, индивидуализм,
стремление к успеху…

Во имя страны!

Итак, до Америки мы не дотягиваем, Азия нам не
подходит… А вообще, есть ли какие-то позитивные
примеры? Есть. Вот, например, Испания, эта метрополия
иберо-католической культуры. В 1950 году она по
уровню ВВП на душу населения была в таком же
положении, как Мексика, Бразилия, и сильно отставала
от Аргентины. В Испании был Франко, автор политики
автаркии: полная закрытость экономики, опора на
собственные силы. Плюс очень специфический
национальный характер. Кто такой испанский кабальеро?
Это человек, который труд считает позорным. Кабальеро
даже если работает, то он делает одолжение. С его
точки зрения, только вне работы бывает человек
счастливым. Он очень гордый, этот кабальеро, чуть
что, он будет кидаться в драку и ни за что ни с кем
не хочет искать компромисса.

Испанцы пережили диктатуру Франко. Под давлением США
с 1957 года Франко ввел нескольких либеральных
министров в правительство, которые с 1959 года
начали экономические реформы. Они произвели
девальвацию песеты, ввели плавающий курс своей
национальной валюты. В результате начался бешеный
рост туризма (туризм для Испании — это нефть для
России, они зарабатывают 16-17 млрд. долларов каждый
год на туризме). Следующий шаг — демократизация.
Король Хуан Карлос, который пришел на место Франко,
назначил премьер-министром Адольфа Суареса. Суареса
все считали консерватором, а он через три месяца
принял новый закон о политической реформе. Были
разрешены все политические партии, забастовки, полная
свобода слова.

В 1978 году была попытка военного переворота, в
кортесах появились генералы, они целые сутки держали
парламент под прицелом. Но выступил Хуан Карлос,
который призвал военных назад, в казармы, и руками
генерала Миладо была проведена военная реформа,
примерно то, что сейчас хотим сделать мы. В этом же
году Суарес получил большинство на выборах. Тем не
менее для большинства в правительстве ему не хватало
нескольких голосов.

Составлять коалицию с коммунистами и социалистами он
не хотел, это было бы примерно то же, что и
объединение Зюганова и Гайдара. Суарес предложил
коммунистам, социалистам, профсоюзам и военным:
«Давайте заключим на какое-то время договор,
национальное соглашение о том, что мы будем делать
для того, чтобы поднять экономику нашей страны. Мы
договоримся, что зарплата не вырастет больше, чем на
такую-то величину, что кредиты будут ограничены
следующим образом, что бюджет будет сбалансирован,
что будут соблюдаться права граждан в каких-то
пределах». И это соглашение было заключено и получило
название «пакт Монкло». Так называется дворец, в
котором в Испании заседает правительство. Пакт Монкло
стал одним из самых успешных случаев реализации
реформ на основе национального согласия.

А ведь противостояние в Испании было страшное: они
ненавидели друг друга. Мы знаем, что франкисты убили
Гарсия Лорку, но мы не знаем, сколько людей убивали
коммунисты и республиканцы. А они, между прочим,
десятками тысяч уничтожали монахов и священников
только за их сан. И в какой-то момент всем
политическим силам предложили все забыть во имя
того, чтобы Испания жила дальше. Итог: сегодня ВВП
Испании составляет около 20 тысяч долларов на душу
населения. Очень прочная национальная валюта, очень
уважаемая страна. В Испании осталось много
самобытного, тем не менее базовые ценности были
изменены: испанцы стали европейцами.

Для чего мы сейчас об этом говорим? Нужно понять, что
для России ценности не будут непреодолимым
препятствием. Мы находимся от протестантской этики не
дальше, чем Латинская Америка, и ближе, чем Испания с
ее иберо-католической культурой. Но что нужно делать,
чтобы в обществе появилась новая система ценностей?
Совершенно ясно, что не нужно принимать никаких
постановлений и законов. Гражданское общество не
строится по ранжиру, оно возникает, если ему не
мешают. Я думаю, что нам просто нужно делать примерно
то же, что делалось в Испании. Нужно доводить до ума
либеральные реформы. Те реформы, которые
запланированы, должны быть завершены, причем в
демократическом, а не в бюрократическом варианте.
Второе: демократизация. У нас сейчас сформировалось
очень потребительское отношение к демократии. «Мы уже
видели этих дерьмократов», «они нахапали все», «что
дала демократия народу?»… Демократия в России стала
ругательным словом. Но, когда вы спрашиваете конкретно
у людей, ценят ли они право свободно выехать за
рубеж, от этого они отказываться не хотят. А право
неприкосновенности жилища? Да, это мы ценим. А то,
что вы можете получить землю и квартиру, и что это
ваша собственность, и у вас никто не имеет права это
забрать? Да, это хорошо. Мы за это будем стоять
стеной.

Мы должны понять, что в условиях постиндустриального
общества мы не сможем быть конкурентоспособными, если
мы не будем свободными. А демократия — это просто
правила поведения свободных людей в свободной стране.
И последнее: гуманизация. Вы скажете, что гуманность
всегда была важна, почему вы только сейчас о ней
заговорили? Я глубоко убежден, что мы сейчас
оказались в такой точке, когда принципиально важно
создать обстановку доверия. Изменить ситуацию таким
образом, чтобы меньше был разрыв между бедными и
богатыми. Чтобы люди ощутили, что более справедливо
стали принимать решения в суде. Чтобы мы сами стали
своих окружающих больше уважать, стали бы более
солидарными, более сострадательными, чем раньше. К
сожалению, наша революция оказалась очень жестокой
эпохой, и без жалости, без солидарности не сможем
стать процветающей страной.

Материал подготовлен при содействии «Клуба региональной журналистики».