— Елена Анатольевна, было заведомо известно, что с
введением суда присяжных оправдательных приговоров
станет больше. Но предполагалось, что участие
представителей народа в правосудии позволит снизить
число ошибок, защитит от необоснованного осуждения.
По крайней мере так должно быть в идеале. А как на
самом деле?

— С первого января Иркутским областным судом
рассмотрено семь дел с участием присяжных
заседателей. Десять человек осуждены, трое
оправданы. И я вам точно могу сказать: если бы эти
дела рассматривал обычный суд — все приговоры были
бы обвинительными. Нет никаких сомнений.

По делам областной подсудности проходят обвиняемые в
убийствах, бандитизме, участии в организованной преступной
деятельности — одним словам, по самым тяжелым
статьям, предусматривающим суровую меру наказания.
Уж вы поверьте, среди этих людей практически не
бывает случайных, кого посадили бы по
ошибке. Именно им и предоставлено право выбора суда.
В основном перед присяжными предстают люди, уже
много раз судимые, которые ни на какой путь
исправления вставать вовсе не собираются.

Не могу сказать, что оправдательные вердикты,
вынесенные таким судом народа, оставляют нас
равнодушными. Ведь государственный обвинитель —
гарант неотвратимости наказания.
А суд присяжных — это
скорее суд эмоций и предрассудков. Процесс
превращается в спектакль, где главную роль играет не
Закон, а подсудимый, прошедший в СИЗо полный курс
обучения актерскому мастерству. В результате шансы
на оправдание получает преступник, которому такая
удача вряд ли улыбнулась бы, если бы судьба дела
решалась профессиональным судьей.

— Зато присяжные не обязаны считаться с так называемой
уголовной политикой, у них не связаны руки никакими
судебными стандартами, прецедентами. И нет страха,
как у профессиональных судей, что их вердикт будет
отменен вышестоящей инстанцией. Присяжные — это
ведь, как я понимаю, случайные люди, с улицы. Они
разрешают дела
по своему внутреннему убеждению, в соответствии с
жизненным опытом и своими нравственными принципами.

— Вот поэтому мы и ожидали от суда присяжных
несколько иного подхода: больше мудрости,
принципиальности. Он как бы представляет собой суд
общественной совести, отражает нравственное
состояние общества. Присяжные — это действительно
люди с улицы. Отбор их производится по жребию.
Случайная компьютерная выборка из списка лиц, годных
по возрасту, не имеющих судимости. Кстати, судимость
можно скрыть, она ведь со временем погашается.
Юридического образования у присяжных нет, они не
имеют элементарных правовых знаний — и это бы еще
полбеды. Но удручает, что и вникать в суть дела многие
не желают. Председательствующий в напутственном
слове объясняет содержание выдвинутого обвинения,
напоминает об исследовании доказательств, но этот
краткий ликбез для них обычно недостаточен.

Я приведу пример. Первое дело в суде присяжных
рассматривалось с моим участием. Я перед этим
проходила обучение в Московском областном суде.
Потом вела подготовку гособвинителей в своем отделе:
изучали теоретическую базу, просматривали
видеофильмы и т. д. Я сама пошла в первый процесс,
чтобы коллеги могли посмотреть и поучиться, как надо
поддерживать обвинение в суде присяжных.
Естественно, волновалась, хотела добиться для убийцы
обвинительного приговора. Потерпевших было двое:
одному преступник нанес смертельные ранения, другого
покалечил. 22-летний парень сидел рядом со мной,
и видно было, что он с трудом
терпит боль. Мать убитого обливалась слезами. И
представьте: на вопрос «имело ли место деяние», то
есть сам факт преступления, — восемь из двенадцати
присяжных ответили «нет». Как же так: один человек в
могиле, другой держится за живот, у него там все
вырезано, сам подсудимый признается: «Да, я убил» —
а присяжные пишут, что никакого деяния не было! Они
даже не могут понять суть вопроса, хотя судья очень
толково и доходчиво объяснил, что от них требуется.
Зато на вопрос «виновен ли подсудимый» эти же
присяжные отвечают, что виновен. Выходит,
преступления не было, а подсудимый все-таки виновен!

Но правовая безграмотность присяжных — еще не самое
страшное. Вот вы говорите, что профессионалы связаны
судебными стандартами, стереотипами. А люди с улицы,
вы думаете, нет? У обывателей свои стереотипы
мышления. Например, присяжные сильно реагируют на
внешний вид — что называется, встречают по одежке.
Подсудимые такую особенность их восприятия
учитывают. На процесс все они являются нарядными:
костюм, чистая сорочка, галстук. Используется для
таких случаев обычно одна и та же «униформа», ее
передают в СИЗо из рук в руки — тому, кто
собирается выступить на судебных подмостках.
Присяжные к хорошо одетым людям относятся
благосклонно. И когда те со слезой в голосе начинают
рассказывать, как их будто бы били в милиции,
заставляя признаваться в преступлениях, которых они
не совершали, — им верят, несмотря на
доказательства вины. Зато на потерпевшего —
бедненько одетого, неказистого на вид работяги —
смотрят искоса, и нет в этих взглядах никакого
сочувствия.

В том первом процессе потерпевший
работал грузчиком. Парнишка из простой семьи,
родители у него дворники. Он пришел на заседание
прямо с работы — в грязных, стоптанных кроссовках,
в робе. И было видно, что на присяжных именно он, а
не вырядившийся как в театр преступник, производит
негативное впечатление. Никакой жалости, хотя
молодой человек получил четыре ножевых ранения в
брюшную полость, в область паха, перенес несколько
операций, уже неспособен быть отцом. Но одет
бедненько — и этого достаточно, чтобы симпатии
представителей народа оказались не на его стороне.

Свидетелям присяжные тоже не очень-то верят. Причина
все та же: многие плохо одеты. Ведь часто и
преступник, и его жертва, и очевидцы из одной
компании — вместе пьют, потом совершается убийство.
Людей такого сорта обычно называют бичами. Всех.
Только в процессе они выглядят по-разному:
преступник при галстуке, а свидетели — они какие есть
по жизни, такими и являются в суд.
Дело еще больше усложняется, если очевидцами
преступления оказались сотрудники милиции. Тут в
мозгах обывателя сразу срабатывает стереотип: все в
сговоре, все куплены. Один из оправдательных
вердиктов, по усольскому делу, вынесен, я считаю,
именно по этой причине: присяжные не поверили
свидетелям-очевидцам, потому что те оказались
милиционерами.

— А что тут поделаешь? Присяжные привносят в суд
дух общества, в котором живут. В нашем обществе
правоохранительным органам действительно не
доверяют. Наверное потому, что мы слишком долго жили
при тоталитарном режиме, когда признание было
царицей доказательств и его на самом деле выбивали
из ни в чем не повинных «врагов народа». Фактов
предательства и коррупции в органах тоже хватает.
Тем более сейчас благодаря гласности их никто не скрывает, не
замалчивает. Журналисты их с удовольствием муссируют
— это всегда жареная тема.

— Обвиняемые очень умело пользуются недоверием к
милиции людей с улицы, взявшихся их судить. Они
буквально льют перед присяжными слезы: «Да я
невиновен! Да меня били и заставили себя оговорить.
Да не дай вам бог оказаться на моем месте!» На
публику это действует. Профессиональный судья в
обычном процессе никогда не позволил бы устраивать
подобные представления — судьбу дела решили бы
улики, изобличающие показания свидетелей. А для
присяжных доказательственная база решающего значения
не имеет. Они больше опираются на симпатии или
антипатии, эмоции. И их нетрудно разжалобить,
представившись жертвой произвола.

В одном из процессов в основном по этой причине
оправданы присяжными двое подсудимых. Им вменялось
убийство 28-летней женщины на глазах у сестры и
4-летнего ребенка из-за денег, которых у потерпевших
даже и не оказалось. Было достаточно свидетелей,
подозреваемых сразу задержали. Один из них на
следствии в деталях рассказал, как готовились к
преступлению, следили за жертвами, как совершили
убийство. В деле было три или четыре таких протокола
допроса, очень подробных, на пять-восемь листов
каждый. Но перед присяжными подсудимый заявил, что
оговорил себя, потому что его били.

— Но если вердикт присяжных так сильно зависит от
красноречия сторон, если вы знаете, что судьи с
улицы больше руководствуются эмоциями, чем
доказательствами, надо, наверное, и прокурору
перестраиваться, учиться работать «на публику».
Может как-то по-другому строить речь, чтобы язык был
понятен обывателю, никогда в жизни не открывавшему
уголовный кодекс. Или попытаться вызвать жалость к
жертве преступления, создать негативный образ
сидящего на скамье подсудимых злодея. Побольше
красок…

— В том-то и дело, что в суде присяжных мы не имеем
права говорить о личностях, пока не вынесен вердикт.
Законом запрещено. В обычном процессе суд
запрашивает характеристики, справки, в которых
обрисовывается моральный облик подсудимого, — и на
этом выстраивается отношение к нему. В суде
присяжных не представляются и не исследуются
доказательства, характеризующие личность
обвиняемого. Нельзя даже вопроса задать о том,
сколько раз и за что он сидел, лечился ли от
алкоголизма, употребляет ли наркотики, как часто за
последнее время менял место работы.
А ведь человек редко попадает на
скамью подсудимых случайно, его к этому подводит
обычно образ жизни.

Мотив, которым руководствовался законодатель, в
общем-то понятен: не допустить у присяжных
предубеждения против того, кого они судят, не
повлиять на их вывод о том, доказано ли обвинение.
По этой же причине запрещается говорить и о
потерпевших: что они стали инвалидами, что не в
состоянии теперь кормить детей, часто из-за
преступления малыши остаются без отца и матери. Но
вызывать жалость к жертвам мы тоже не можем —
должны заботиться о беспристрастности присяжных.

Что имеем в результате? Не так давно слушалось
шелеховское дело: мужчина убил жену на глазах своего
ребенка и ему тоже нанес телесные повреждения.
Присяжные признали его виновным, но просили особого
снисхождения. Он, видите ли, стал рыдать за решеткой,
объяснять, что с женой у него были плохие отношения,
потому что она ему изменяла, он часто заставал ее с
мужиками. Все это было враньем чистой воды — в деле
имелись характеризующие личности материалы, но
они не оглашались. А среди присяжных оказалось много мужчин,
которые, конечно, тут же посочувствовали бедному
обманутому супругу и решили смягчить его участь.

Но вот вердикт вынесен: виновен. Присяжные покинули
свои судейские места и стали простыми зрителями, а
гособвинитель получил, наконец, возможность говорить
о личностях, смягчающих и отягчающих
обстоятельствах, давать правовую оценку. Тут
заседатели узнают, для кого они просили об особом
снисхождении — и они шокированы.
Рыдавший на их глазах подсудимый, якобы не
выдержавший измен жены, оказывается, имеет в прошлом
судимости за изнасилование двух крошечных детей,
покушение на убийство, кражи. Но благодаря
доверчивым присяжным, введенным в заблуждение
драматическим мастерством преступника, судья
определяет ему меру наказания всего 5,5 лет лишения
свободы — больше нельзя: он ведь обязан проявить
особое снисхождение. «Да если б мы знали, кого
судим!» — говорят присяжные.

— А если они вынесут убийце оправдательный вердикт?

— За ним немедленно последует оправдательный
приговор. Правильность решения присяжных обсуждать,
оспаривать запрещается. Подсудимый тут же
освобождается из-под стражи. Некоторые сразу падают
на колени перед присяжными и с чувством говорят:
«Спасибо вам, мамы и папы!»

Правда, после суда прокурор может принести
кассационное представление. И мы этой возможностью
пользуемся. Но и кассационная инстанция не вправе
обсуждать обоснованность вердикта присяжных,
доказанность обстоятельств дела. Приговор может быть
отменен лишь из-за существенных нарушений
уголовно-процессуального закона, принципа отбора
присяжных, например. На Алтае отменен недавно
оправдательный приговор — выяснилось, что один из
присяжных скрыл судимость.

— А кто и как отбирает присяжных?

— Судья и стороны: прокурор и адвокат. Приглашают,
например, из списка 35 человек, являются 34. Надо
выбрать 12. Отбор идет 3-4 часа. Задаем вопросы: о
возрасте, судимости, состоянии здоровья, работают ли
родственники в органах, случалось ли быть
потерпевшим и т. п. Смотрим, как они отвечают, как
ведут себя. Имеем право сделать отвод любому
кандидату — как мотивированный, так и ничем не
мотивированный. Но угадать человека, способного
отличать добро от зла, нести бремя власти — это
сложно. Приходят люди, как вы говорите, с улицы,
самые обычные — медсестры, водители трамваев,
технички — и вдруг на них сваливается власть, они
получают право судить. Вы бы видели, как они
меняются. Даже внешне: взгляд, тон, поведение. Прямо
страшно становится. Власть чувсвуют, а
ответственность?

— А судьи и гособвинители отбираются по какому принципу?

— Избраны пять судей областного суда, которые
будут вести все процессы с присяжными. Все очень
опытные, хорошо подготовленные, корректные. За
каждым из них закреплен гособвинитель. Они
одновременно уходят в отпуск, вместе выезжают в
командировки.

Прокуроров мы отбирали для суда присяжных очень
тщательно — профессионалов с большим стажем,
способных, прекрасно владеющих речью, умеющих
держаться на публике. С хорошими внешними данными,
наконец, — тут ведь все имеет значение.
Все люди ответственные, серьезно
готовятся к процессу. В обвинительной речи стараются
облечь доказательства в доступную для
непрофессионалов форму — с образными выражениями,
афоризмами, эмоциями. Чтобы до присяжных дошло, кого
и за что они судят и в то же время закон не был
нарушен. Представьте, как бывает обидно услышать
оправдательный вердикт, когда ты уверен в виновности
человека!

Вообще, работа у гособвинителей очень тяжелая,
напряженная. Да еще осложняется тем, что людей в
прокуратуре не хватает. В областном суде 26 судей, а
в отделе гособвинителей прокуратуры области
фактически 11-12 человек. Принцип непрерывности
процесса новым УПК отменен. Судьи назначают к
рассмотрению одновременно по 2-3 дела. Назрела
необходимость за каждым судьей закрепить
гособвинителя. Это повысило бы качество правосудия.
Такая практика существует в московском, кемеровском
областных судах, алтайском краевом. Но мы пока не
обеспечены для этого кадрами.

— С введением суда присяжных сильно повысился процент
оправдательных приговоров?

— Да, существенно. А сколько среди них необоснованных,
представляете? Я слышала такое выражение: «Вердикт
присяжных — это диагноз, поставленный не врачом, а
народом». По-моему, точно сказано.