Президента России
я вижу, как и большинство из нас, только по телевизору. Написала статью в
специальный научный сборник (исследования проводились при поддержке
Института Алексантери (Финляндия) и Юбилейного фонда Банка Швеции). Может,
прочтут несколько ученых-специалистов. А так хочется, чтобы голоса людей из
качугской тайги услышали читатели «Восточки».

!I1!Эвенки, которых до революции называли тутуро-очеульские тунгусы, живут
в Качугском районе Иркутской области. Раньше в поисках дикого зверя и пушнины
верхом на оленях они кочевали по хребтам юго-западного Прибайкалья, в верховьях
Лены и ее притоков. Эта территория сегодня разделена внутриобластными
районными границами и входит в Качугский и Жигаловский районы, а также
принадлежит Байкало-Ленскому заповеднику. Мясо и рыбу давала тайга. Муку, чай,
табак, ружья, котлы покупали и выменивали за пушнину у местных крестьян и
купцов. Имели свое самоуправление. Государство не слишком
вмешивалось в их повседневную жизнь.

На заре советской власти государство стремилось перевести всех кочевников
на оседлый образ жизни. «Начальство нас заманило сюды, — объясняет 83-летняя
Евдокия Северьяновна Шорстова, жительница деревни Чинанга, — магазины
построим, кино будет, все. Мы соблазнились. А че теперь-то — ни кина, даже без
света сидим. Керосину нету, в блюдо нальют жир, туды фитильчик и вот этим
пиликают. Вот до чего дожили мы».

Сначала оседали вокруг тех центров, где кочевали. Тогда еще сохранялись
маленькие крошечные деревушки — Нюруткан, Муринья — из 2-3 домов и
нескольких чумов, покрытых корой. «Мы в Нюруткане жили, оленеводством
занимались, кочевали. На охоту, на белковку ходили. И по ягоды ходили на оленях,
груз возили тоже летом на оленях. Зимой рыбачили. Заездки городили. Сети сами
вязали», — вспоминает Евдокия Северьяновна.

Центром оседания в 1928 году сделали местечко Культбаза. Тунгусам дали
новое имя — эвенки (по названию одной из групп этого народа). Построили для них
деревянные дома. Облегчило переход к оседлости то, что здешние эвенки давно
имели родственные и хозяйственные связи с русскими крестьянами, с бурятами.
Современная деревня Вершина Тутуры, преемница старой Культбазы, расположена
в нескольких десятках километрах от Качуга. Дороги нет — зимой ездят по зимнику, а
летом — на лошадях верхом.

Затем была другая общесоюзная компания: укрупнить маленькие населенные
пункты. Много самобытных по укладу жизни деревень,
выселков и заимок ушли в небытие. И эвенкам тоже пришлось переехать в
деревушки побольше. Отдаленными стали охотничьи участки, богатая тайга. А
потом колхозы сделали промысловыми хозяйствами. Стало больше техники, и
домашнее оленеводство забросили. Тайга перестала радоваться кочевому человеку,
круглогодично осваивавшему ее просторы. Последние домашние олени были здесь в
середине 1960-х годов. «У нас оленей тут 30-40 было на всех.
Они были общие. Их держали на вольном
выпасе. Летом оленеводка отдельно была. Она следила за дымокуром для оленей,
они ее знали. Как крикнет: «Хэй, хэй, хэй, модо-модо», — о-ох, бегут! — смеется
Галина Иннокентьевна Скорнякова. Сразу соли даешь им на руке, вот они и ручные.
Мы их доили. Молоко жирное, густое. Моя свекровка делала сметану, с коровьим
молоком смешивала».

Сегодня бывшие тутуро-очеульские тунгусы, всего 273 человека, живут в
деревнях Вершина Тутуры, Чинанга, Тырка. Все три деревни относятся к Вершино-
Тутурской сельской администрации. Раньше эвенки жили и в деревне Чанчур,
которая сегодня практически заброшена.

Деревня Чинанга в верховьях реки Киренги красива, как в сказке, окружена
еловыми лесами. «Ой, летом хорошо у нас, черемуха цветет, тополь. А осенью
выйдешь — желто и все равно красиво. И кто приезжает, говорят, вода у вас хорошая.
Вот поверите, я четыре чайника выпиваю», — рассказывает пенсионерка Галина
Иннокентьевна Скорнякова.

В Чинанге живут эвенки Скорняковы, Сафоновы, Шорстовы, Болдаковы.
Раньше фамилий у эвенков не было, при крещении им давали русские фамилии. «Ну
что, все у нас дружно так живут, тунгусы одни, русских несколько, — продолжает
Галина Иннокентьевна. — Конфликтов нет. Димка — русский, но он отунгусел, тунгусом
стал. Вреда никому не делает. Все его уважают, что надо — помогут. Вот мой внук
два воза дров ему привез. Но как? Человек-то не будет
же замерзать, не-е-т. Да, друг другу здесь помогают».

Галина Иннокентьевна собирает на стол и, отвечая на мои расспросы,
рассказывает о себе. Отец ее был тунгус (Галина Иннокентьевна продолжает
называть эвенков тунгусами) из деревни Новоселова, с реки Киренги, а мать из
русских старожилов, из деревни Бирюлька. Жили родители дружно. Замуж Галина
Иннокентьевна вышла за тунгуса с Нюруткана. «Сейчас нет чистых тунгусов.
Все смешанные, — рассказывает Галина Иннокентьевна. — А все равно себя считаем
эвенками. Это не из-за льгот. Не знаю, видимо, по отцам».

У Галины Иннокентьевны семеро детей. Надо было их растить, день и ночь
работала в колхозе, потом в промхозе. Ловили и солили рыбу, собирали ягоду,
выделывали кожи, шили рукавицы. Вот руки-то теперь и болят. У бабушки девять
внучат, один правнучек.

В 1992 году, после развала промхоза, эвенки Вершино-Тутурского сельсовета
организовались в общину «Охотничье-промысловое хозяйство родовых общин
эвенков Качугского района». Территория общины в 499 тысяч гектаров состоит из
двух частей, разделенных границами Ленского промыслового хозяйства. Часть
территории общины забрал Байкало-Ленский заповедник. Община занимается
только охотой на пушного зверя. Остальное — кто как сможет. Насущные вопросы
повседневной жизни она не решает. Это сразу же сказалось на занятости и заработках
людей. «Раньше мы в промхозе работали, все-таки что-то зарабатывали — ягоду
сдавали, рыбу. Заставляли еще всякие почки да листочки собирать и сдавать.
Копейка шла. Заработаешь — получишь. А сейчас некуда сдать. Никто не принимает.
Раньше бруснику, клюкву собирали, она же ценная. Кислицу, смородину сдавали.
Сейчас хуже стало», — считает Галина Иннокентьевна.

Тайга разделена на охотничьи участки издавна, каждый свой участок знает, за
ним присматривает. В 1950-х годах в Нюруткане снова появился соболь, а до этого
добывали белку. Старые охотники рассказывают, что на пушных зверьков
предпочитали охотиться с собаками по мелкому снегу. Председатель общины
снабжает охотников, в основном в долг, под результаты будущего промысла,
боеприпасами и снаряжением. По окончании сезона охоты общинники должны сдать
ему добытую пушнину. На добычу соболя выделяют лицензии, промысел белки
ведется без ограничений. Не все сдают пушнину в общину. Много шкурок,
особенно белки, уходит «налево», приезжим скупщикам. Средства, затраченные на
снаряжение, оружие, боеприпасы, горючее, из-за их дороговизны с трудом окупаются
произведенной продукцией, и община не имеет прибыли. Она не считается
серьезным партнером для коммерсантов на рынке пушнины, поскольку им выгоднее
работать с крупными поставщиками, такими как Жигаловское промысловое
хозяйство из Жигаловского района, которое за охотничий сезон готовит
до 30 тысяч белок и 1500 соболей. Кроме объективных трудностей работы
хозяйственных предприятий в тяжелый переходный период, обычная проблема
общин — неумение самостоятельно хозяйствовать.

Эвенки — прирожденные охотники. Они добывают оленей, изюбрей, сохатых,
коз. «У нас обычно люди с подходом охотятся, скрадом. Пришел, след увидел и
пошел скрадывать по следу, если он свежий. Раньше на охоту на лыжах идешь, на
спине у тебя дюлбоки — чехол для лыж из козьей шкуры. Их надеваешь, на них
потихонечку идешь, и хоть там внутри скрипит, а уже на улице не слышно. Любого
зверя так скрадываешь. И гоном охотились по насту, с собаками. Человека два-три».

Я люблю разговаривать с охотниками. Хороший охотник — человек бывалый,
и биолог, и эколог, и философ местного масштаба. Он умеет подмечать взаимосвязи
и закономерности в окружающей природе. И делать выводы. После военных
испытаний 1985 г. местные люди заметили, что их лес изменился. Голубицы не
стало, кусты брусники стали плесневеть. Перестали добывать рыбу валек, которая
спустилась вниз по реке. Многие подмечают, что меньше стало зверя, диких оленей в
местной тайге. Ю.Сафонов рассказывает: «Мало совсем зверя добыли. Изюбри,
правда, есть. Или природа изменилась? Как ей не измениться, ведь люди сильно
жадные стали. Нас природа казнит за жадность. Природа умеренно, постепенно дает,
даром. А у нас стараются истребить, искоренить все, а на завтра не смотрят. Нас
стеснили совсем. Приезжие люди ночью проехали, пролучили, истребили. Сейчас в
наших угодьях машины, вездеходы бродят, следы оставляют, а дикий олень все
обходит».

В Киренге водится «белая» рыба — хариусы, сиги, вальки, ленки, таймени.
Пока рыбы хватает. Зная рыбные богатства Киренги, ездят сюда на рыбалку из
Качуга, с Карама. Везут в обмен на рыбу картошку, на которую в Чинанге всегда есть
спрос. Но все же перевылов сказывается, что очень беспокоит местных жителей.
«Рыбы-то с чего в Киренге не стало? Рыбы в мае играют, икромет бывает. Все ловят
и ловят, приезжают на машинах из Качуга. Надо бы как-то их предупредить, — просит
Г.И.Скорнякова. — Мы-то жить хотим, у нас последнюю они выловят».

В деревню Чинанга почта приходит раз в месяц. Дети с первого класса
уезжают учиться в интернат в деревню Бутаково. И деревня без детских звонких
голосов и игр словно замирает. Зимой жизнь в деревне начинается еще до света, а
прекращается с ранними зимними сумерками. Электричества в Чинанге нет уже семь
лет. В начале перестройки сломался дизель, да так и не наладили его. А новый
купить — нет денег ни у людей, ни у сельсовета, ни у районных властей. Освещаются
керосиновыми лампами, телевизор не посмотреть. «Власти не заглядывают даже, не
приезжают, не помогают. Раньше приезжали, когда промхоз был. Тогда-то хорошо
жили. Начальство все ездило. «В чем нуждаетесь?» — спрашивали. А сейчас как живете,
так и живете».

!I2!Правда, польза от современного телевидения не доказана. «Живем сейчас без
лампы Ильича, как будто так и надо, — смеется мой собеседник, охотник и рыбак, как
и все мужчины здесь. — Раньше свет горел, так надо на охоту, на рыбалку ехать, нет,
надо сериал посмотреть. Посмотришь — и в темноте едешь и себя же ругаешь: зачем я
смотрел? Лицензию имеешь, пропадает, и все стараешься: вот посмотрю телевизор,
потом пойду. Поздно выходишь. Сейчас света нету, так и привыкли. Боевики по
телеку страшно было нам смотреть».

Нынешние времена в глазах моих собеседников не выигрывают в сравнении с
прежними, советскими. «Для всех надо менять что-то. Хуже стало здесь — хуже стало
там. Здесь же все взаимосвязано. Раньше кусок мяса стоил нормально, корову
заколол — это деньги, можно много купить на них. А сейчас? Раньше мы и рыбы
много добывали, по 3-5 моторов привозили. А сейчас кто его купит? 25 тысяч рублей
мотор стоит, а раньше стоил 150 рублей. Я вон училище в Иркутске окончил в 1977
году на киномеханика, мне здесь платили 50 рублей, отправляли в город меня, но я
деревенский, конечно я домой. Я на 28 рублей на полставки работал, получал
зарплату. И кушать у меня было, и мука была, и масло сливочное даже покупал.
Бабушка у меня 8 рублей колхозной пенсии получала, говорила — это много. Раньше
можно было в Качуг срочно уехать — два раза в неделю летали рейсовые вертолеты.
Билет на вертолет стоил 14 рублей. А сейчас уехать — проблема».

… На собрание общины пришли почти все жители деревни, и поднимали они
не только хозяйственные, но и социальные вопросы, которые раньше решались
сельскими и районными властями. Похоже, что прежняя структура власти больше
устраивала жителей: «Раньше председатели сельского Совета и исполкома были по
отдельности. А сейчас выберут мэра, и он сам назначать должен. Зачем тогда народ
нужен? У нас закон такой стал, не мы это выдумали».

«Да нам надо всю деревню продать за этот дизель. Ты говоришь, что он 100
тысяч стоит. Какие-то деньги нам же выделяют, для народов Севера».

«В магазине ничего нет. Ни лекарств, ни продуктов. Ни керосину, ни солярки,
ни известки. Ответ один у всех: денег нет. Начальство приедет, наобещает и ничего
не сделает. Может, Путина увидите или напишете?..» Постоянно помогая, советская
власть в чем-то избаловала людей. И сейчас им трудно отойти от
иждивенческой психологии. Есть и другое — не совпадают ценности, которые
сегодня исповедует государство, с теми, на которых выросли и продолжают жить
местные люди.

К настоящему времени приняты федеральные законы «О гарантиях прав
коренных малочисленных народов Севера, Сибири и Дальнего Востока», «Об
общине коренных малочисленных народов Севера, Сибири и Дальнего Востока». Но
многие люди не слышали про официальные законы, не знают своих прав. Да и не
работают пока официальные законы, бумажные они. Законы государственные
меняются, зависят от обстоятельств, времени, выгоды. Но все более ясной становится
необходимость знать их, чтобы защитить свои права, если интересы общины не
соблюдаются государством или горнодобывающими компаниями.

А пока гораздо больше здесь, в тайге, уважают и полагаются на свои,
неписаные, временем проверенные законы. «Закон у нас в тайге: Если я с зимовья
пошел, надо оставить дрова, спички, керосину маленько. Дрова в первую очередь,
дрова — это первая заповедь. На растопку или хоть на ночь. В тайге законов много».
Закон жизни — не оставить человека в беде. Подумать о том, кто придет в тайгу после
тебя, то есть подумать о дне завтрашнем. Небольшой запас дров, спичек и провианта
поможет заблудившемуся человеку пережить холодную зимнюю ночь. Может быть,
это будет кто-то из нас с вами?.. Законы тайги никогда не исчезнут, они постоянны,
пока есть еще тайга, река, звери, птицы и рыбы. И человек.