!I1!В детском приюте N1 коллектив сложился как-то сразу.
Бывает же такое: те 50 человек, что сегодня работают
здесь, в этом скромном двухэтажном здании, где за
все миновавшие девять лет они не встретили ни одного
здорового ребенка, пришли сюда почти одновременно. И
кем бы они ни были: воспитателями или психологами,
врачами или педагогами, нянечками или прачками, —
они чувствуют себя единомышленниками, ежеминутно,
ежечасно находящимися в состоянии психологической
готовности. Ибо в любой момент, в любой час суток в
двери этого дома могут позвонить то ли из детской
комнаты милиции, то ли просто сердобольный случайный
прохожий подберет на ночной улице ребенка и приведет
его сюда. Хотя приют рассчитан всего на 60 мест, но
бывают такие ситуации, когда не приходится выбирать.
Тогда появляются раскладушки, даже просто матрасы,
накрытые свежей простыней и теплым одеялом. Приют,
он и есть приют. Двери в нем на замок не закрыть.

Однажды в середине сентября здесь случился праздник.
Не в том привычном для нас понимании, когда марши
звучат, пламенные речи говорятся и застолье зовет к
себе. Просто одна благотворительная организация
привезла в приют много всяких недорогих, но все
равно желанных игрушек да еще чуть ли не несколько
сотен упаковок витаминов. Сказать по правде, игрушки
и витамины в приюте есть. Но разве дело в них? А
новые лица? А слова, обращенные к каждому малышу по
отдельности? А мир, который за окном, непривычно
пугающий или толкающий к нападению, — совсем иной,
участливый, нормальный?

!I2!Когда каждый малыш получил ту игрушку, которую
хотел, когда отзвучал импровизированный ребячий
концерт и жизнь в приюте вошла в будничный ритм, я
задержалась в кабинете директора Любови Ивановны
Ярослав. Чуть позже заглянула музыкальный педагог
Любовь Викторовна Бондарева. И разговор завязался
как-то сам собой, заранее не предусмотренный и
оттого откровенный.

— Ваши стены — первая стартовая площадка ребенка,
подобранного на улице. Как потом складывается его
судьба? Куда он «стартует: снова в бездну или
удается ему взять высоту? Как потом складывается
его судьба, удается ли хотя бы как-то прослеживать
детские судьбы?

Л.И. Ярослав: Мы стараемся следить за своими
ребятами. Знаем, куда они направляются, в какие
детские дома. Да и сами они, вступая во взрослую
жизнь, подчас заглядывают к нам. Говорят, что
скучают и просят полистать вместе наш «семейный
альбом», чтобы увидеть, «какие мы были маленькие».

— Ну это уж просто идиллия. На прозу жизни такие
ситуации претендовать не могут.

Л.И. Ярослав: Я же не говорю, что, став взрослыми,
нас навещают абсолютно все. Нет, конечно! Но могу
сказать смело: многие ребята, побывав у нас, смогли
не потеряться. Кто-то забежит, и не обязательно ко
мне. Повидать воспитателя, которому когда-то попортил
немало нервов, к нянечке, которая ночью присела на
его кровать. Это самая высокая награда: они не хотят
терять с нами связь. Буквально на днях зашла девушка,
я даже не сразу вспомнила, как ее зовут, Но потом мы
уже вместе перебирали в памяти все «ЧП», связанные с
ней. Сейчас на третьем курсе училища, рассуждает
здраво. И признается, что порой скучает по приюту.

От редакции. Каждое закрытое детское учреждение,
будь то приют или детский дом, или даже колония для
несовершеннолетних, немного напоминает шкатулку с
двойным дном. Откроешь первую крышку, тут тебе все,
что обычно не скрывается от посторонних глаз.
Малоприятное, трудное, больное досужему любопытству
не предназначено. И это нормально. Разве в обычных
семьях по-другому?

Л.И. Ярослав: У нас есть свое приемное отделение.
Сразу ребятишки в стационар не попадают. 21 день
карантина: вы себе представить не можете, какие они
у нас появляются. Завшивленные, в язвах,
озлобленные, как попавшие в капкан зверьки. С
венерическими заболеваниями, с легкими, тронутыми
туберкулезом. Вы сейчас видели тех, кого уже отмыли,
обогрели, разговаривать научили без мата…

— И что же? Никаких попыток к бегству?

Л.В. Бондарева: Что вы! У них почти у всех синдром
бродяжничества. Сами уходят, убегают. Это, наверное,
самый страшный синдром…

Л.И. Ярослав: Его очень трудно преодолеть. Чем
дольше ребенок пробыл на улице, тем сложнее ему
адаптироваться к оседлой, нормальной жизни. Мы сразу
видим социальный статус ребенка. С первых минут
общения определяем, кто «бегунок», а кто у нас
обживется. Улица влечет наркотиками, «свободой»
притонов, властью безразличной к ребенку толпы. Попервости
не нужны такому ребенку ни чистые простыни,
ни музыкальные занятия, ни нормальная пища. Улица —
самое страшное чудовище наших дней.

— Ну вот вы определили, как выразились, социальный
статус ребенка. Это окончательный ему приговор?
Получив в детстве такой ожог, он уже никогда не
сможет ценить семью, свой очаг? Значит,
бродяжничество не только как психический синдром, но
и как пожизненное состояние души, заложенное уже на
генетическом уровне?

Л.И. Ярослав: По-разному бывает. Наших детей трудно
винить. Они, став взрослыми, повторяют своих
родителей. Если в приют попадает подросток, с ним
часто все ясно — он уже сформировался как личность
криминальная. С малышами легче; их души, словно
воск, податливы и оттаивают от тепла окружающих. Но
хотелось бы сейчас, пользуясь тем, что, возможно,
наш разговор будет в газете, сказать: ДЕТИ ВСЕ
ХОРОШИЕ. ПРОСТО КОГО-ТО ОБИДЕЛА СУДЬБА.

— Судьба или родители? К вам ведь попадают в
основном ребятишки, сбежавшие из дому. А что же их
близкие?

Л.В. Бондарева: А ничего! Бывает, узнают, что их сын
или дочь в приюте у нас, и успокаиваются, значит, не
нужно искать: одеты, накормлены. Появятся раз или
два и все — пропали из виду.

Л.И. Ярослав: Но детское сердце, под какой бы
грязной рубашонкой оно ни билось, настроено совсем
по-другому. Все равно помнит, в первую очередь,
маму. Сколько раз так случается: малыша выходишь,
обиходишь, отмоешь, а он все равно свое — не хочу у
вас, хочу к маме.

— Ну а мать лишена родительских прав…

Л.И, Ярослав: Чаще всего лишена. Но мы понимаем таких
ребят. Хочешь к маме? Давай пойдем к ней
в гости вместе.

— Неужели идете?

Л.И. Ярослав: Идем. Однажды ближе познакомились с
одной мамой. Совсем опустившейся женщиной. Пришли к
ней домой. Да не дом это — развалюха, в которой
потолок на столбиках держался, чтобы не упал. Вы
знаете, не смогли ее бросить, начали с ней общаться.

— Кто начал?

— Л.В. Бондарева: Да мы и начали. Приходили к ней с
ее сыном. Однажды пришли и говорим: смотри, какой у тебя
разор. Давай приберемся. Вы знаете, она ведь пить
бросила! В нескольких местах сейчас работает, чтобы
сына забрать. А он твердит и твердит: маме помогать
буду, хочу к ней. Между прочим, и в детском доме, в
котором он сейчас живет, тоже так же отнеслись —
позволяют мальчику быть с матерью.

Л.И. Ярослав: По-моему это очень правильно! Закон
лишил родительских прав, но он не запретил детям
видеть своих родителей и, тем более, любить их.

Л.В. Бондарева: Но бывает и по-другому. Был у нас
паренек, чуть больше десяти лет. Из детской комнаты
доставили. Мы по-разному к нему, и так и этак.
Подход найти не можем — убегает и все тут! Наконец,
терпение кончилось, спрашиваем: если убегаешь
потому, что домой хочешь, ну иди тогда, но только
домой. Мы проверим. Знаете, как подействовало: «Нет,
только не домой: я не буду больше бегать». И ведь
перестал…

— С мудрой подачи Льва Николаевича
Толстого, давно известно, что «каждая несчастливая
семья несчастлива по-своему». Но вот вы, девять лет
работающие в приюте, самом первом в Иркутске,
усматриваете прямую связь между несчастьем семьи и
обществом, миром? Как вам кажется: не от единого ли
корня произрастают все эти разноликие, но одинаково
страшные несчастья?

!I3!Л.В. Бондарева: Я лично уверена, что во многих
семейных бедах виновато государство. Обвинить семью
проще и легче всего. А сколько семей существуют один
на один со своими бедами, никому кроме них самих не
интересными! Государству нет дела до семейных
несчастий. Есть у нас девочка — токсикоманка. Она
после третьего побега, придя в себя, мечтательно так
призналась, что был у нее дома телевизор и ковр на
полу, и мама работала и папа работал, А потом
как-то враз ничего не стало — ни ковра, ни
телевизора. А что стряслось? Да самое обычное и
горькое: родители стали безработными, а силы воли не
пойти ко дну не хватило. В 90-е годы, когда
безработица была особенно острой, у нас и
беспризорных стало прибывать. Прямая связь.

— Если не секрет: как наказываете своих «бегунков»?
Хотя бы ту же девочку, у которой «и телевизор и
ковер на полу были». А она систематически уходит из
приюта…

Л.И. Ярослав: Мы с ними разговариваем. Никаких
лишений сладкого, стояний в углу или, не дай бог,
«ареста» в чулане! Просто разговариваем.
По-человечески. Без крика. Криком же ничего не
добьешься: только к «воле» подтолкнешь.

Л.В. Бондарева: Ну уж самый крайний случай — делаем
вид, что просто не замечаем провинившегося. Будто
нет его в группе. Выдерживаем пару часов, Потом
снова начинаем общаться. А как иначе?

Л.И. Ярослав: В первую очередь, РЕБЕНКА НУЖНО
ЛЮБИТЬ. Именно такого, какой он есть, каким его
жизнь сделала. И еще: ребенку нужно ДОВЕРЯТЬ. Тогда
приходит терпение.

Л.В. Бондарева: Они же к нам совсем
дезадоптированными попадают. Замкнутыми, себе на
уме. Есть у нас еще одна «художница» — несколько
раз убегала. Но всякий раз САМА возвращалась. Порой
кажется: была бы моя дочь, так бы отшлепала. А
потом ночью лежишь и думаешь: она ведь, девчонка
эта, подвиг всякий раз совершает, заставляя себя
возвращаться в приют. К нам. Может быть, настанет,
наконец, такой день, когда она вернется, чтобы уже
не убегать?

— Но они же все равно уходят от вас! Приют —
временная пристань. От его порога — разные детские
дома, разные дороги. У вас никогда не возникало
ощущение, что труд впустую? Ведь при счастливом
стечении обстоятельств все равно не вы, а кто-то
другой их в люди выводит…

Л.И. Ярослав: Раньше, в первые годы после открытия
приюта, ребята у нас жили подолгу. Так мы к ним
просто прикипали душой. Так и считали: наши дети.
Сейчас, когда приют дает лишь короткую передышку
перед дальней дорогой, сердце притерпелось к частым
и неизбежным разлукам. Но все равно очень
больно! Все кажется, что «нашим» там, в другом
детском коллективе, будет трудно, что не приживутся
те, кто прижился у нас.

Л.В. Бондарева: При этом учтите, что большинство
детских домов Иркутска, да и в области — это не те
нищие, голодные, что были, кажется, недавно. Конечно,
многое зависит от шефов, от директора, от взрослых,
которые рядом с такими ребятами. Но в целом детские
дома стали другими.

Л.И. Ярослав: Но сердце все равно не спокойно. У нас
недавно нескольких ребятишек направили в Иркутский
детский дом N2, очень даже неплохой детский дом, Так
наш коррекционный педагог не выдержала, через пару
дней туда помчалась. Чтобы самой убедиться, что ее
малышей не обижает никто.

— За те годы, что существует ваш приют, как вам
кажется, беспризорность все такая же или хоть
немного пошла на спад?

Л.И. Ярослав: Если честно, больших изменений я не
вижу. Знаете, когда я смогу сказать, что стало чуть
легче? Когда у нас в приюте появятся свободные места
и не нужно будет держать наготове раскладушки. Мы
уже об этом говорили — ситуации бывают очень
тяжкими. Порою ребят приходится принимать сверх
всякой нормы. Как это бывает в дежурящей по
городу больнице: мест в палатах уже нет, а пациентов
все везут и везут. На «скорой»…

От редакции. Сравнение с больницей вырвалось у
Любови Ивановны Ярослав не случайно. Приют
очень напоминиает лечебное учреждение. Со своим, как
уже говорилось, приемным отделением. Со своим
стационаром. Разумеется, те несколько
месяцев, а случается, и недель, которые отводятся
приюту на реабилитацию ребенка, не позволяют даже
мечтать о полном его выздоровлении как физическом, так и
психическом. Но первую прививку доброты, да просто
первые навыки обычного человеческого существования,
общения ребенок, страдающий ожогом души, получает
именно в этих стенах. Два раза в месяц все педагоги,
воспитатели, психолог, врач-психиатр, просто детский
врач собираются вместе. В обычных школах эти
«посиделки» называются педсоветами. В детском же
приюте — КОНСИЛИУМАМИ. И назначение у них куда
более серьезное, значимое: именно на таких
КОНСИЛИУМАХ в детском приюте ставится самый первый
диагноз. Он всегда, без всяких исключений, тяжелый.
И все-таки не безнадежный! Теперь уже от самого
гражданского общества, то есть от нашего социума, зависит,
получат ли приютские ребята свой шанс или их хворь
закончится летальным исходом.