Бывает такое: судьба проявляет «благосклонность»
и дарит подарки в виде
встреч и знакомств с неординарными, а порой просто потрясающими
личностями. Таким бесценным подарком называю я нечаянное
знакомство и туристическое сотоварищество с поэтом и
ученым-филологом Ростиславом Смирновым во время
поездки в Болгарию в начале восьмидесятых годов ХХ века.
Да, это было двадцать лет тому назад.

Две недели общения сотворили со мной настоящее чудо.
Ростислав Иванович явился и моим гуру, и
психотерапевтом, и наставником. Это был настоящий
поэт, во плоти и вольной раскованности,
наполненный поэтическими ассоциациями, цитатами,
забавными историями литературного и народного
происхождения. Общение с ним, с одной стороны, было
чрезвычайно интересным и познавательным, а с другой —
трудным до умопомрачения, потому что
приходилось как бы тянуться на цыпочках, напрягая мозги,
чтобы мало-мальски поддерживать беседу, а не просто «с
ученым видом знатока хранить молчанье в важном споре».
Надо сказать, что в литературе была я на тот момент
абсолютным дилетантом домашней «выпечки» и робела перед
званием «кандидат филологических наук», хотя моя любимая
тетя из города Горького также имела кандидатскую степень и
была доцентом филфака. Ростислав Иванович Смирнов
был представителем университетской элиты, к
тому же он входил в круг иркутских писателей и поэтов, был
другом Марка Сергеева, автором поэтических и
литературоведческих книг. А поскольку время было летнее,
отпускное, то доцент Смирнов старался о своих регалиях на
две недели забыть, держался просто, со всеми шутил, не
боялся легкомысленных поступков.

Наша туристическая группа формировалась из иркутских и
черемховских преподавателей и инженеров (мне путевка
досталась в Черемховском горном техникуме в числе шести
других коллег-педагогов). В купейном вагоне группа ехала в
Москву, туристы знакомились друг с другом. У окна в
коридоре произошел первый наш разговор с Ростиславом
Ивановичем. Набравшись смелости, я спросила Смирнова,
помнит ли он студенческие годы и лекции по немецкому
языку. Эти лекции и практические занятия вела у филологов
моя мама Надежда Борисовна, и она мне рассказывала, как
демобилизованный из действующей армии студент
переводил стихи немецких классиков в стихотворной форме.
Ростислав Иванович за давностью лет мог и забыть эти
эпизод, для мамы моей уникальные и запомнившийся на всю
жизнь. Приглядевшись к
моему лицу, попросил меня снять очки. И, видимо, без
окуляров черты мои напомнили доценту Смирнову. Он
заулыбался, припомнил студенческие выступления
демобилизованных ребят-однокурсников перед
юными девушками. Ребята бравировали своей военной
выправкой, держались бывалыми фронтовиками,
прошедшими сквозь огонь и воды, состязались в чтении
стихов; почти все молодые люди были поэтами. Молодую
преподавательницу немецкого языка не запомнить было
невозможно. Моя мама была тоненькой, большеглазой, с белой
кожей и черными смоляными волосами. В характере
Надежды Борисовны многие отмечали мягкость,
деликатность, внимательность. Мне представлялось, что
студенты-воины заглядывались на «немку» и что переводы из
Гейне были наполнены томлением влюбленности. Маме
довелось работать со студентами совсем недолго. Отец
получил назначение в Черемхово, семья выехала из Иркутска,
Надежда Борисовна до выхода на пенсию учила немецкому языку детей
горняков; поэтов среди них не встречалось.

Подготовка к заграничной поездке в те годы
проводилась основательно, фамилии участников были
известны заранее, и я перед отъездом порасспросила маму.
Она вспомнила молодость, а я нашла в городской библиотеке
стихи Ростислава Смирнова, в антологии сибирских поэтов.
Прочитала его исследовательскую работу по творчеству
Александра Блока, для меня загадочного и трагичного.
А Ростислав Иванович
изучал его поэтическое наследие в контексте политической
российской действительности и личной семейной
неустроенности, находил в стихах Блока глубокий
подтекст, ассоциативные пророчества в канун российсках
катаклизмов. Анализ стихов у Смирнова резко отличался от
содержания учебника по советской литературе, будил мысль и
воображение.

Но вернемся в те благословенные летние дни, в атмосферу
путешествия в страну Болгарию. Ростислав Иванович, узнав,
что я перенесла тяжелую травму, долго лечилась,
недавно оставила тросточку и впервые поехала не в
санаторий, а в туристический маршрут, взял надо мной
шефство. На экскурсиях мы оказывались рядом, в свободное
время гуляли и беседовали, обменивались впечатлениями в
салоне комфортабельного «Икаруса», перевозившего нашу
группу через перевалы Балканских гор. Меня поражало в
Смирнове
все: густой красивый голос, изысканность фразы, страстность
речи, его блестящие экспромты, шуточные стихи,
остроумные цитаты вдохновляли и создавали праздничное
настроение. Глаза поэта горели внутренним огнем и энергией
интеллекта. Как зачарованные, слушали мы с молодыми
коллегами-преподавателями его рассказы о поездках по
Европе, особенно о посещении Чехии и городка, где жил
«бравый солдат Швейк», того кабачка, ставшего музеем
литературного героя Ярослава Гашека. Половина маршрута — переезды из
одного городка в другой, от вершины Шипки — к «русскому
солдату Алеше», от развалин древней крепости —
в Варну. Аура сказочной страны, красивой и
теплой, легенды и мифы, литературные беседы провоцировали рождение
стихов. Я делала наброски будущего «Болгарского
цикла» и показывала их Ростиславу Ивановичу.
Мы раза три
пересекали невеликую, но бурную горную речку. Экспромтом
сложились строчки:

Дорога с горной речкою играет,

Им хорошо — ведь им не одиноко.

Помню, мой элегантный собеседник взглянул на
меня и сказал, что ему никогда и нигде не бывает одиноко, что
он находит общий язык с любым человеком,
если возникает необходимость.

Вторая половина маршрута — болгарское побережье
Черного моря, база отдыха Камчия. Упоительные купания,
вечерние кафе под открытым небом, наслаждение плавать
в теплом море до
самого буя и немного заплывать за него. Ростислав Иванович
волновался, стоя на берегу: поворачивай назад, не
надо бравады! А во мне все пело и ликовало: ноги в морской
воде были легкими и здоровыми, как будто и не было
переломов.

С тех дней я ощущение
храню как память, как реликвию, ту рукопись моих переводов
с украинского сонетов Ивана Франко, которую читал и правил
руководитель поэтического семинара в Доме литераторов
Ростислав Смирнов. Это было года через два после Болгарии.
Мелким-мелким почерком Ростислав Иванович писал на
полях комментарии: то, что плохо, перечеркивал, если
хорошо — ставил восклицательный знак. Он требовал точного
перевода украинских слов. Сам он переписывался с
украинским поэтом Рыльским и переводил его стихи. Два
моих перевода посчитал достойными, я этим очень гордилась.
По большому счету, мы были коллегами, Р. Смирнов имел
билет члена Союза журналистов и сотни публикаций в
газетах. Несколько встреч в последующие годы всегда
сопровождались рассказами о жизни, невзгодах и
радостях. Держаться с ним на равных я так и не научилась, он
остался для меня учителем, большим и светлым поэтом, в
тени которого расцвели мои скромные поэтические
способности.