— Сидела рядом с ней и повторяла все ее приемы, следила за
дыханием, — рассказывала Нина Петровна. —
Потом так же учила петь девушек, а теперь учу детей. За три
года девочки и мальчики научились народному пению. И как
свободно, сильно звучат их голоса! Это школа Сапроновой,
хотя об этом никто не знает. Мы записали все песни,
сохранившиеся в ее удивительной памяти: крестьянские и
казачьи, обрядовые и хороводные, из них сложился репертуар
моих коллективов. Это же бесценное сокровище русского
фольклора.

И вот родоначальница пения, прославившего ансамбль
маленьких казачат и казачек Черемховского дворца культуры
на иркутских губернаторских концертах фестиваля «Сияние
России», сейчас тихо проживает
на окраине города былой шахтерской славы.
Вспомнили о Е. Сапроновой два года назад как об одной из двадцати пяти
живущих в Черемхове солдатских вдов.
Тогда, в 2001 году, городской женсовет и
совет ветеранов проводили вечер памяти для солдатских вдов.
Привезли и Евдокию Семеновну. И там она пела одну из своих
воронежских песен. Это было последнее выступление на
людях.

Домик Сапроновой оказался на самом краю города, но улица
Полевая покрыта асфальтом, широкая, чистая.
В палисаднике ровно лежали
стебли летних цветов. Ворота открыла
большая, сильная на вид женщина с крупными чертами лица —
Анна, старшая дочь Евдокии Семеновны.

Только теперь я узнала, что солдатская вдова совсем потеряла
зрение минувшей весной. Дочь из своей благоустроенной
квартиры перебралась к матери и постоянно находится рядом.
Она сама давно на пенсии, дочь и сын получили высшее
образование и успешно трудятся в Иркутске и в поселке
Среднем. Вторая дочь — Мария — также на заслуженном отдыхе,
отработала старшим следователем в черемховской милиции, в
звании майора завершила службу. Внуков у бабушки Евдокии
трое, правнуков шестеро, старшей Яне 18 лет, младшему
Денису два годика. Внучки у Сапроновой — большие умницы,
Татьяна заканчивает аспирантуру Байкальского университета
экономики и права, а Ирина продолжает дело своей матери,
тоже майор и следователь по особо важным делам.
Внук Владимир после
окончания высшего военного авиационного училища работает
в авиаотряде. И всех их поднимала, опекала, воспитывала
обожаемая бабушка Дуня, неграмотная женщина, приехавшая
в Черемхово в 1949 году. С двумя
девочками ютилась поначалу в бараке, работать пошла на
шахту грузчиком, чтобы заработок иметь повыше. Каждое
лето прирабатывала тем, что нарезала на склонах гор стебли
ковыля и вязала из них кисти.
Руки у Евдокии с малолетства к работе приучены, ловкие и
быстрые. По сто штук за ночь навязывала, потом на рынке
продавала, по 30 копеек за кисть. Раскупали бойко, потому что
в Черемхове белили комнаты известью чуть ли не каждый
месяц, особенно печки. Топили углем, и сажи кругом хватало.
Еще Евдокия вязала,
шила на продажу. Дочкам помогала учиться в Иркутске, в
Улан-Удэ.

Все внуки и правнуки часто собираются в домике у бабушки,
любят ее, заботятся о ней, слушают рассказы Семеновны
о былом.

Евдокия читать-писать не была обучена, но от природы
одарена необычайно. Беседуя с нею в ее маленьком уютном
домике, я не переставала поражаться и
удивляться. Семеновна говорила красиво, ласково, и от голоса
ее как будто светлело вокруг, никакой тревоги или обиды на
судьбу. Она словно удивлялась, что столько жизни дал
ей господь. Дедушка прожил сто пять лет, может, и она до
ста доживет? Вот бы операцию на глаза сделать да еще на мир
посмотреть. Анна просила: «Ты спой, мама, что-нибудь». И
она негромко напела частушки, да такие задиристые. Сама
всю жизнь их сочиняла. Наверное, у многих неграмотных
крестьян была такая же крепкая память, как у Семеновны.
Вот она рассказывает, как
осталась после смерти матери восьмилетней в крестьянской
семье с отцом и пятью братьями за хозяйку. И управлялась по
дому одна, варила, стирала, обшивала мужиков своих, вязала.
Прясть ее в семь лет мать научила, ткала на большом станке
первый холст в 12 лет. Отбеливала на солнце и сторожила,
чтобы не унес кто-нибудь. И с малых лет, сколько
себя помнит, пела. Схватывала на лету все деревенские песни.
Ее звонкий голос любили и приглашали на свадьбы лет с
одиннадцати, так что обряд воронежских свадеб она назубок
запомнила. Родное Никольское от Воронежа в 300 верстах
находилось, большое, три церкви в разных концах
села.

Все помнит и любит рассказывать хоть внукам-правнукам,
хоть добрым людям. Даже на радио когда-то записывали, уж
очень самобытный язык у Семеновны. В девятнадцать лет
на «сиделках» вышивала «ожерелок»
на мужскую рубаху. Подсел к ней как-то парень, из
Урюпинска к родным приехал. «Кому, — спрашивает, —
вышиваешь, не мне ли?». «А может, и тебе», — отвечает Дуняша,
не поднимая глаз от работы. Григорий берет в руки гармонь,
заиграл плясовую. Дуняша сразу на круг вышла и частушки
про гармониста звонкие запела. Парень подошел к ней и говорит:
«Пойдешь за меня»? А Дуня в ответ: «Как батя скажет». На
другой день к отцу сваты пришли.

Десять лет прожили Дуняша и Григорий дружно и небедно,
уехали в совхоз, где муж работал чабаном, полторы тысячи
овец содержал, а Дуняша корма на поле подвозила, дочек
растила. День 22 июня 1941 года помнит отчетливо. Утром объявили о
войне, а к вечеру мужиков из совхоза уже увезли в
райвоенкомат на телегах. Григорий написал одно только
письмо из-под Москвы. Евдокия хранит его, показывала и
мне. Грамотешка слаба, и адрес какой-то невоенный — на
Александра Казакова в деревне Верзилова Московской
области. В 1943 году из Воронежского военкомата пришло
сообщение: «Ваш муж пропал без вести в апреле 1943 г.»,
на каком фронте — не указано. Много позже дочери делали
запросы, но никаких дополнительных сведений не получили.

Дуняша увезла в Сибирь самое дорогое: нарядную паневу, то
есть верхнюю юбку, расшитую узорно, «сороку» на волосы,
кофты и сарафаны. И где бы ни работала, всегда пела да
подружек учила песням. Услышал звонкоголосую певунью
директор клуба поселка им. Дзержинского, уговорил Дуню в клуб
ходить и на сцене петь. А ей и любо. Прялку в клуб принесла,
веретено, составили ансамбль и пели на праздниках на радость
шахтерам и всем жителям. «Может, потому и живу долго, что
пела и песней дышала».