Работа следователей в условиях практически
завершившейся судебной реформы — тема нашей
сегодняшней беседы с полковником милиции.

— Вы помните, Сергей Валентинович, как еще недавно
был перегружен следственный изолятор? В том числе и
благодаря рвению сотрудников вашего ведомства. Пока
новый Уголовно-процессуалный кодекс не передал суду
власть арестовывать и продлевать содержание под
стражей, не возложил на прокурора ответственность за
возбуждение уголовных дел, тюрьма, можно сказать,
трещала по швам.

— Вы, конечно, сильно преувеличиваете, но арест,
действительно, сократился
— на тысячу человек в год. Да и уголовных дел
возбуждено на 4,5 тысячи меньше. Происходит именно
то, к чему мы стремились всегда. Раньше ведь
уголовным правом зачастую пытались регулировать
гражданско-правовые отношения. Особенно этим грешили
оперработники в отделах по борьбе с экономическими
преступлениями. Приходилось их убеждать: для
хозяйственных споров есть арбитражные суды. Теперь в
этом отношении порядок. И количество дел сразу
сократилось.

— И нагрузка у следователей тоже?

— Это как сказать. С одной стороны, дел в
производстве стало меньше, но зато трудоемкость
выполнения следственных действий возросла в три
раза. А уж бумагооборот увеличился вообще в десять
раз. При этом материальная база милиции, мягко
говоря, не соответствует требованиям нового закона.
Суд, скажем, требует снять копию с дела, а в нем 200
страниц. А где ксерокс взять? Бумаги-то нет! О чем
говорить? Бланков — и тех не хватает.

— Ну хоть персональными компьютерами-то следователи
обеспечены?

— Всего на 17%. Должно быть по норме 570, в
наличии 98.

— Не на пишущих же машинках под копирку
обвинительные заключения печатаются? Это просто
невозможно, когда в банде 10 человек и каждому
обвиняемому положено вручить экземпляр.

— Как, видите, возможно. Даже и пишущими машинками
следователи обеспечены всего на 52%. В прошлом году
централизованно из МВД наша служба не получила
совсем ничего, никаких технических средств. А вот
чем мы располагаем сегодня: криминальными чемоданами
— на 20%, диктофонами — на 24%, видеокамерами — на
35%, автомашинами — на 63%.

— Выходит, какое материальное убожество у вас было
раньше, такое же и осталось. А новый уголовный
процесс сильно усложнен?

— Судите сами. Следователь теперь должен получить
санкцию на возбуждение уголовного дела у прокурора.
Прокурор в Тайшете, а преступление совершено,
например, в районе за 200 километров. Надо ехать
туда и успеть собрать объяснения, вернувшись,
возбудить дело у прокурора, представить материалы в суд, доставить
туда же под конвоем задержанных, чтобы решить вопрос
об их аресте за 8 часов до окончания срока
содержания в ИВС. А его сократили теперь с 72 до 48
часов. Если учесть, что следователь еще и спать
иногда должен, то минусуйте время на все
согласования — получается, что на работу с
самими подозреваемыми остается не больше 10 часов.

— Да, чтобы работать в таком цейтноте без брака,
надо быть высокими профессионалами.

— Это тоже больной вопрос. Без компьютеров еще
можно прожить. А вот кадры… В основном следователями
работают в милиции женщины — их 83%.
При этом меньше половины личного состава имеет
высшее юридическое образование. И чуть ли не
половина сотрудников — со стажем менее трех лет.
Ветеранов почти не осталось. Профессионалы уходят
туда, где платят больше и работа спокойнее.

— А сколько, если не секрет, получает следователь
милиции?

— В три раза меньше, чем его коллега из
прокуратуры, с которым на одной студенческой скамье
гранит науки грызли.

— Ну, женщинам труднее устроиться на
хорошо оплачиваемую должность. Хотя работают они более
добросовестно.

— И поэтому столько оправдательных приговоров? В
прошлом году их вынесено 87. Это заставляет задуматься о подготовке следственного аппарата к
работе в новых условиях.

— Вы имеете в виду отмену института доследования,
когда суд несколько раз возвращал дело на доработку?
Это сильно сказалось на количестве оправдательных
приговоров?

— Конечно. Работа над ошибками теперь отменена. И вот
результат: в 2000 году судом вынесено
всего 30 оправдательных приговоров, а в только что
прошедшем брака в следственной работе оказалось
почти в три раза больше.

— И это при том, что количество уголовных дел
сократилось…

— Нагрузка на следователя остается высокой. Было у
каждого 117 дел в производстве, сейчас 100 за год.
Тоже немало. Фактически ведь работает 50% личного
состава, остальные в декрете, отпусках, на
больничном. Плюс некомплект.

— Но теперь-то хоть не берете на следственную
работу всех подряд: воспитателей детсадов,
инженеров? Сейчас ведь большинство вузов готовит
юристов.

— Где же в Балаганском или Мамско-Чуйском районе
найдешь юристов! В Балаганске, например, только
начальник РОВД имеет высшее юридическое образование.
А у следователей в лучшем случае местный
лесотехникум за плечами, где их, конечно же, не
учили снимать отпечатки пальцев.

— Сами учите? На какие средства?

— Губернатор выделяет — есть специальная областная
программа, УВД немножко денег подкидывает. Хотя меня
не радует, конечно, такое положение. У нас же тут не
учебное заведение все-таки.

— Много ли дел разваливается в суде из-за того, что
неправильно проведены следственные действия?

— Все дела, по которым прозвучали оправдательные
приговоры, — это результат ошибок следователей.

— Если учесть, что следствие — последняя стадия
работы милиции по раскрытию преступлений, выходит,
бороться с криминалом в Приангарье стали хуже?

— Это смотря с чем сравнивать. По количеству дел,
направленных в суд, наше следственное управление на
34 месте среди 89 регионов России.

— Не так уж плохо, если равняться на других. А если
сравнить с собственными показателями прошлых лет?

— Количество дел, оконченных производством и
направленных в суд, сокращается. В 2000 году их было
около 22 тысяч, а в прошедшем — 12700. Правда, кроме
органов следствия, есть еще дознание и прокуратура.
Но по количеству дел они с нами равняться не могут.

— А с чем связано такое сокращение расследованных
дел? Вы говорили, что теперь, после введения нового
УПК, возбуждается их меньше, но не настолько же.

— Конечно, суть не в этом. Сейчас на остатке в
органах следствия более восьми с половиной тысяч уголовных дел. Из них с
лицами, то есть таких, где имеются подозреваемые и
обвиняемые, всего около 35%. Остальные преступления
просто не раскрыты.

— Вот, значит, какова реальная расстановка сил на
криминальном фронте! Налицо превосходящие силы
противника.

— Что вы хотите? Преступники становятся более
организованными, у них другой кадровый подход, они
лучше обеспечены материально. И возраст их
снижается. Я думаю, если такие фильмы, как «Бригада»,
будут и впредь появляться на киноэкранах, мы будем
иметь еще большую преступность, особенно среди
молодых. Когда можно от бандюгана дойти до депутата
Госдумы — это ли не пример для молодежи делать
жизнь с кого. А возьмите фильмы про ментов,
последние особенно. Там же борцы с преступностью —
жалкие комедианты, над которыми можно только
посмеяться.

— А в жизни все не так, да? В жизни менты —
герои? Много ли серьезных криминальных авторитетов,
организаторов преступной деятельности удается
посадить?

— Я бы сказал: немало. В прошлом году мы передали в
суд 31 уголовное дело по обвинению в организованной
преступной деятельности — на 270, между прочим,
эпизодов. А годом раньше расследовано всего 120
эпизодов, то есть преступлений, совершенных в ОПГ. В
том числе передано в суд четыре уголовных дела по
209 статье (бандитизм). Годом раньше было только два
таких дела. Банда Дорофеева из пяти человек,
совершившая 12 ночных разбойных нападений на магазины,
в основном в Куйбышевском районе, уже осуждена. В
том же Куйбышевском районе орудовали бандиты,
которые переодевались в милицейскую форму и,
вооружившись переделанным под боевой пистолетом,
нападали на китайских торговцев и квартиры. Банда К.
предпочитала иметь дело с организациями, на ее счету
сберкассы в Ленинском районе — всего же семь
разбойных нападений. А семеро ангарских бандитов
предстали перед судом за 30 преступлений, в том
числе квартирные разбои в городе.
Думаю, можно сказать, что наши сотрудники в целом стали
работать более квалифицированно, научились
расследовать более масштабные дела.

— Сами говорили, что ошибок, брака, оправдательных
приговоров стало больше с введением нового
законодательства.

— Так ведь правоохранительную машину перестроить
гораздо сложнее, чем суд. Законодательство новое,
несовершенное, продолжает изменяться. Знаете,
сколько поправок внесено в новый
Уголовно-процессуальный кодекс? Вот посмотрите, я
сижу и вклеиваю их в книжку. Мы между собой называем
этот УПК капустой. Похож? И дело не только в
законодательстве. А структурная перестройка? Когда
налоговую полицию расформировали, всего четыре
следователя перешли в милицию на дела, связанные с
налоговыми преступлениями, остальные предпочли
работать в органах госнаркоконтроля. Теперь
милицейские сотрудники обучаются специфике
расследования налоговых преступлений, а налоговые
полицейские постигают азы борьбы с наркомафией.
Разрушить уже отлаженные механизмы и создать новые
структуры легко — но, чтобы добиться при этом
качественной работы, требуется время. В 2002 году,
например, когда вводился новый УПК, показатели сразу
упали.

— Но времени нет. Преступники ведь ждать не будут,
пока милиция перестроится и научится работать с
новыми законами.

— Следователей так часто наказывают, в том числе и
материально, что они учатся быстро.

— Может, вы тогда назовете фамилии лучших
работников, чтобы людям приятно было?

— Нет, не хочу выделять кого-то особо. Напишите,
что больше половины сотрудников следственного
аппарата заслужили, чтобы им памятник поставили за
работу.