Один недавно состоявшийся разговор никак не идет у меня из
головы. Директор школы-интерната музыкантских воспитанников
жаловалась, что очень трудно стало набирать музыкально одаренных
детей в детских домах. Новое поколение сирот несет на
себе обделенность времени: раньше в детские дома большинство
ребят попадало в результате какой-то катастрофы, несчастья,
унесшего жизнь родителей, а теперь осиротелость — чаще
всего брошенность. Они рождались не в любви, они не
чувствовали тепла, не слышали ласковых слов, их душа
не открылась для счастливого обладания талантом. Демографы
с категоричностью констатируют: общество, подменившее
идеалы благополучием, стремления — движением к богатству,
радость — развлечением, обречено деградировать.
Сколько бы здравых примеров ни приводили, доказывая
правоту такого утверждения, мне хочется спорить, не
для того, чтобы найти правую позицию. В споре истины
не рождаются. А для того, чтобы искать пути выхода из
тупика. Уже было. Цивилизации уже исчезали, оставляя
обломки, которыми тысячелетиями восхищаются.
Надо искать, и надо спорить, и надо возвращать утраченное.
Иначе?.. Ответов нет, их не дает спектакль, премьера
которого уже вызвала споры, противоположные оценки.
Подтолкнула к подобным размышлениям постановка на академической
сцене пьесы Леонида Андреева «Тот, кто получает
пощечины».

Мы — плененные звери,

Утешаяся лаем, мы лаем.

Это строчки Федора Сологуба, одного из современников
Леонида Андреева. А вот еще один современник — Дмитрий
Мережковский:

Наши гимны — наши стоны;

Преступаем все черты.

Кажется, им было так же больно, как нам сейчас. Они предчувствовали
разрушение, прошли через ужас первой мировой войны.
Человечество было потрясено этой страшной войной, охватившей
Европу и применившей все возможные по тому времени изощрения
цивилизации, среди которых — атаки с применением отравляющих
веществ. Что-то звериное осталось в людях, прошедших
через войну. Инстинкты, или страсти, как ловко прикрыло
общество суть, подменив слова. Спектакль начинается
с таблички: «Осторожно: дикие звери», она стоит у самой
рампы и разделяет зрительный зал и сцену. Один из героев —
директор цирка Папаша Брике — убирает табличку, и цирковая
труппа заканчивает выступление, отвешивая публике традиционные
поклоны. А дальше начинается история, скрытая от ярких
прожекторов арены. Артисты живут одной семьей, большим
цирковым домом, созданным и охраняемым Папашей Брике.
В цирковом балагане есть все: свой философ — клоун
Джексон, своя королева — укротительница Зинида, «цирковые
атлеты» — Тили и Поли, и даже своя богиня — Консуэла.

Правда, пока никто не произносил молитв, Консуэла была
хорошенькой девушкой и талантливой наездницей, попавшей
в цирк вследствие превратностей судьбы. Ее отец —
граф Манчини не имеет ничего, кроме титула да призраков
шикарной светской жизни, которые бродят за ним днем и
ночью. Заведенные правила, ритм жизни нарушает странный
человек, неожиданно объявившийся перед актерами. Он
не называет своего имени, выглядит как состоятельный
человек, но твердит о мечте стать артистом, не умеет
делать ничего — даже сальто-мортале, но настаивает,
чтобы его тридцатидевятилетнего «бездельника» (определение
Брике) приняли в труппу. И добивается своего — его
поддерживает жена директора укротительница львов Зинида.
Почему она берет пришельца в цирковую труппу, становится
вскоре понятно: Зинида тоже из того, другого, мира, который,
по словам Брике, артистам никогда не понять. Да и не
нужен он маленькой цирковой семье, которая счастлива,
очертив себя кругом арены, как границей с миром, таящим
опасность. Поэтому с первых минут так резок Брике с
пришедшим господином — он сразу видит в нем врага,
разрушителя, носителя крамольных мыслей. Вот, пожалуйста:
он придумал номер с пощечинами. И имя выбрал себе странное —
Тот. Тот, кто получает пощечины, — это пояснение для
цирковой программки.

Тот — древнеегипетский бог Луны и мудрости. Египтяне
изображали его в виде человека с головой ибиса с кистью
для письма в руках. Тот считался самым грамотным египетским
богом — он ведал письмом и счетом.

Случайным совпадением быть такое не может. И образованность
Леонида Андреева, и преклонение символистов перед античной
культурой, и, наконец, сама пьеса, где то и дело заходит
разговор о богах (Консуэлу главный герой сравнивает
с Психеей), — все тому подтверждение. Да и в сюжете
приоткрывается таинственное прошлое Тота: по всей
вероятности, он был известным ученым (владел письмом
и счетом). Что же сделало из этого человека клоуна,
скрывающегося за колпаком и нарисованной улыбкой? Леонид
Андреев отметает бытовые версии — не измена жены, не
предательство. Что-то другое… Может быть, побег от
усталости, от жизни света, напыщенных и лживых отношений?

Оставим размышления над проблемами жизни Тоту и породившему
его Леониду Андрееву. Если бы не было любовной интриги,
зрителю бы нечего оказалось смотреть. Интрига есть,
и она весьма запутана. Укротительница влюблена в красавца
Бензано, а он увлечен Консуэлой. Очарован великолепной
наездницей, годящийся ей по возрасту в отцы, барон, за
деньги которого и хочет отдать ее родной отец. Еще и
Тот влюбляется в девушку, да так, что называет ее богиней.
Любовь благоухает, поражает, сжигает пространство жизни
героев. И мучает каждого из них. Зинида хочет подчинять
себе. Бензано горд и обидчив. Только граф успешно ведет
игру к завершению сделки: ему надо женить барона на
Консуэле. Но всякий раз, когда сюжет совершает очередной
виток, мы понимаем, что совсем
не ради бытовых подробностей увлекает нас театр этой
историей. Зинида стремиться доказать свою силу, покорить
сердце Бензано, а может быть, усмирить свое, идет на
смертельный трюк со львами.

В ужасе вбегает за кулисы Папаша Брике, молча входят артисты,даже
вечно щебечущие клоуны Тили и Поли молчат. И на зал
обрушивается напряженная драматическая сцена, через
которую, как сквозь увеличительное стекло, видна не только
Зинида, но и каждый из нас. Наши страсти, наши боли, наше
отчаяние.

Я спросила актеров о теме любви в спектакле. Оказалось,
что динамичная пружина спора существует и в отношении
исполнителей к материалу.

Елена Мазуренко, заслуженная артистка РФ (исполнительница
роли Зиниды):

— Любовь — разрушительная сила. Такую формулу дает
Леонид Андреев. Вероятно, потому что он сам так пережил
любовь, смерть близкого человека. Для него любовь —
трагедия потери. В жизни так случается: кого-то любовь
поднимает, а для кого-то это разрушительная сила.

Мне очень жалко мою героиню — через какие душевные
муки она проходит. Справедливо утверждение: нет врага
большего, чем человек сам себе. Мне хочется, чтобы в
начале спектакля зрителям была неприятна Зинида, но
чтобы в конце они приняли ее и пожалели.

Николай Дубаков, заслуженный артист РФ (исполнитель
роли Брике):

— Я полюбил свой персонаж. Папаша Брике создал дом,
семью, и вдруг приходит разрушитель — Тот. Единственное,
что он может у моего персонажа вызывать, — раздражение.
А ведь берет этого человека из другого мира в труппу
не он, берет Зинида. Может быть, единственная ошибка
Брике — любовь к Зиниде, и он за нее расплачивается
все время. В каждом герое — узнаваемая человеческая
судьба.

Геннадий Гущин, заслуженный артист РФ (исполнитель роли
Тота):

— Любовь и Бог — понятия неразделимые. Поиски Бога
— это прежде всего поиски любви в самом себе. Любовь
не может быть разрушительной, она созидает. Разрушительна
страсть. Любовь — это состояние, близкое к покою. А
страсть — это движение.

Тот — страдающий, это самое главное в нем.

Леонид Андреев называет его божком — старым, спустившимся
с неба. В каждом есть божье начало. Не надо забывать,
что эта пьеса была написана сразу после первой мировой
войны, незадолго перед революцией, когда в людях пробудилось
зверство. Когда Андреев задумал эту пьесу, главной героиней
ее должна была стать Зинида — укротительница львов.
Одна из главных его идей — укрощение зверства в себе.

Все это касается любви и страданий вокруг нее. Но последовательный
символист Андреев движет все действие к смертельной
развязке: Тот дает Консуэле выпить отравленное вино,
затем пьет сам. Умирает Консуэла, не может пережить
трагедии барон и стреляется. Умирает Тот со словами
удивления: «Так ты ее любил, барон?» — и желанием продолжить
схватку за Красоту в ином мире. Андреев заканчивает
пьесу в духе близких ему эстетических взглядов, как
философскую притчу.

Один лишь сон — и в тяжком пробужденьи

(Владимир Соловьев).

Утонченно, даже красиво. Но слишком далеко от нас сегодняшних,
слишком погружено в культуру другой, уже пережитой эпохи,
а потому не ново и не трогает. По всей вероятности,
и создателям спектакля тройное убийство на сцене не
показалось вдохновенным финалом. Надо уточнить, что
этот спектакль — двойная режиссерская работа. Пьеса
предложена к постановке Геннадием Гущиным, он же пригласил
в Иркутск для режиссерской работы известного питерского
режиссера Григория Козлова.
Но по стечению обстоятельств заканчивать работу над
постановкой пришлось Гущину. Вернемся к финалу: режиссер
максимально уходит от буквальности в этой сцене. Слышны
голоса персонажей, возникает нереальная ситуация. Может
быть, все произошедшее лишь воображаемые картины воспаленного,
страдающего сознания Тота? Еще одно зовущее к размышлению
свойство спектакля — отсутствие положительных или отрицательных
героев. В каждом из них много живого и разного. Так
выстроено режиссером, так соотносятся со своими персонажами
актеры.

Есть в этом спектакле и те неглавные составляющие, которые
зритель сразу не замечает, но именно они вовлекают его
в действие, побуждают вслушиваться в наполненные непростыми
размышлениями монологи. Я говорю о великолепно подобранной
музыке, напоминающей хорошее старое итальянское кино.
Об организации сценического пространства. И о том, как
живет на сцене второй план: актеры брали уроки у циркового
артиста и теперь жонглируют, гнутся, как гимнасты,
демонстрируют эквилибр.

Не станем обсуждать достоинства и недостатки этой постановки
— оставим это театроведам. Как постоянный зритель,
я благодарна театру за возможность поразмышлять над
идеями «серебряного века». И над нашей сегодняшней —
сто лет спустя — жизнью.

А для чего же все-таки они поставили эту табличку —
«Осторожно: дикие звери»? И где они, эти звери? Может
быть, в зале?