Спим с Алексеем на шубах и телогрейках, укрываемся опять
же шубами и телогрейками. Всего этого Алексей привез
сюда целый воз; с двумя приятелями, они на днях приедут,
он будет нерповать-рыбачить тут все лето. «Не люблю
избу — ни восходов-закатов, ни звезд, ни Байкала не
видно», — говорит. Алексей один из последних представителей
Шемагирского байкальского рода эвенков, бывших хозяев
Подлеморья. Подлеморье — это около двухсот километров
северо-восточного побережья моря между речками Большой
Чивыркуй на юге и Томпудой на севере. Черная оспа, поразившая
немногочисленный род, и последующее расселение по северу
Байкала, «поглощение» русскими и бурятами определило
судьбу рода в самом начале XX века. С Алексеем я был
знаком уже года два.

Как когда-то и мой отец, Алексей говорил: «Хочешь увидеть
зверя — ходи по тайге одиночкой, и шаги твои не должен
слышать даже ты сам». Эту заповедь хорошо знают все
хищники; медведь, при его двухстах кило, если осторожничает,
может беззвучно подойти куда ему надо на пару десятков
метров. В этом я убеждался не раз. Выдать его может
только легкое сопение.

Искренность, доверие, глубокое знание Алексеем жизни
разного зверя, тайги сдружили нас, и после этой встречи
мы переписывались более десяти лет, пока он не упокоился
на кладбище в Нижнеангарске…

На правом берегу Томпуды, в километре от ее устья, когда-то
стоял небольшой эвенкийский поселок Томпа, позднее была
там даже метеостанция. В окрестном
лесу от той поры остались только полусгнившая, упавшая
ограда от скота и столетние лиственничные пни.

!I1! … По звериной тропе (ее наторили медведи и изюбри)
я иду в глубину леса к устью Тулунной — небольшому
притоку Томпуды. Мне надо подняться вверх по ее долине,
познакомиться с таежным населением. От устья Томпуды
сквозь деревья видны скалистые склоны по Тулунной, а
это значит — там может обитать кабарга. Вскоре тропа пропала, и я иду
прямиком по лесу. И прямо под ногами вижу на еле заметном
бугорке… крест, давным-давно упавший, весь в зеленом
мелком лишайнике, почти заросший болотным багульником,
истлевший. Поискал вокруг — кладбище? Нет, только он
один, сюда нет и не было тропы, нет здесь даже поляны.
Вокруг плотно стоят лиственницы, лет им по сто, если
не больше. Кто же был тут похоронен так, по-христиански?
Известно, что из острогов
Верхнеангарского и Баргузинского туда-сюда казаки проходили
вдоль северо-восточного побережья Байкала, и Томпа, конечно,
была на их пути. Можно предположить, что кто-то заболел
или от несчастного случая скончался здесь, в этом далеком,
диком краю. И нашел здесь среди вековых деревьев свой
последний приют.

Смиренно-библейские чувства вызвала
эта находка. Египетские гробницы, храмы инков, роскошные
усыпальницы, некрополи, погребения разных владык-властителей!
Чем в бесконечном времени значительнее этой неведомой
могилы? Наивно человеческое тщеславие…

На склонах Тулунной действительно оказалось много кабарожьих
следов. Намереваюсь в сумерках вечера и утра посидеть-покараулить
кабарожек. Поэтому подальше от речки (чтоб не шумела
— мешает слушать) я устроил себе простенькую стоянку.
Обложил камнями будущее кострище, настелил, чтобы не
лежать на голой земле, несколько длинных, по своему
росту сухих деревец, тщательно срубив сучочки,
и все это закрыл со стороны склона — от хиуза — пластами
коры. Подвесил на сук от мышей, полевок
котомку-панягу, поднялся повыше на склон и на кабарожьей
тропинке затаился.

Скоро подошли сумерки. Звуки дневные тайга неспешно
стала заменять звуками ночными: вместо голосов птиц
(вот и сумеречные всклики дроздов смолкли) пришли разные
шорохи, потрескивания, похрустывания. Чуть слышна далеко
внизу Тулунная. Появились звезды, вдали справа угадывается
белое пространство — так с гор смотрится ночной Байкал.

!I2! Вдруг слышу какой-то неясный звук:
то ли легонько пыхтит кто, то ли принюхивается с тихим
всхрапыванием, то ли шуршит лапой-копытом по мелким
камешкам на тропинке. Как ни вглядываюсь в темную стену
леса, ничего не вижу. Вот звук прекратился, уж не медведь
ли?! Палец на спуске карабина нетерпеливо подрагивает:
стреляй, пугни, не налетел бы! Немного в стороне и
выше меня по склону лежит глыба камня больше метра высотою.
Верхний край его темной полосой лежит на фоне неба.
И внезапно в том месте беззвучно возникла какая-то странность:
то ли куст, то ли вывернутые корни дерева. Странность
слегка разворачивается то в одну, то в другую сторону.
И одновременно с моей догадкой тишину разорвал взвизг,
как-будто кто-то изо всей силы врезал бичом по боку
поросенку! Да изюбрь же, самец. Только они, заподозрив
неладное, вот так взревывают-взвизгивают. В охотничье
время, бывало, сидишь на солонце, изюбря ждешь. А он
беззвучно зайдет сзади засидки метров на двадцать, схватит
запах и вот так в гробовой тишине — заикой может оставить.
Неправедно разделили голоса самцы и самки изюбря. Кажется,
грубое, прямо грозное «ба!» самец должен издавать, а
это она — красота и само изящество. Впрочем, понятно:
ей надо возможного врага ее детеныша отвлечь, напугать.

Осталось мне спуститься к своей ночевке и вытянуться
у огонька до рассвета. Часа в два, в самую что ни на
есть тишину и темень, разбудил странный голос, высокое,
тихое, заунывное: и-и-и-и. Через несколько секунд то
же, и так много раз. Лежу, прикидываю: что это может
быть? Голос льется с дерева, сотни метров не будет.
Небо яркое, звездное, и в лесу немного видно. Пошел на
звук, догадываясь, что это какая-то пичуга. Подошел почти
под самое дерево, и тогда с него сорвалась птица, а ее
крылья: вжук-вжук-вжук! Да желна же это, никто больше в
лесу так не летает. Самый большой, черный, как кусок
потухшего угля, но со знатной красною шапочкой дятел
— не редкая в лесах птица. Обычный его крик: пиить-пиить!
А весенней песней природа наградила вот такой — то
ли стон, то ли плач.

В этот край на север Байкала я пришел в самом конце
апреля. Край далекий, безлюдный в это время года, богатый
зверьем разным. Основной лед Томпуда в своем низовье
уже спустила, редко плывут лишь одиночные льдины. Река
сейчас тихая, вода прозрачная. Переплывая реку на такой вот
льдине за сбитой уткой, которая дотянула до противоположного
берега, я увидел метрах в двух на дне большого тайменя.
Тень льдины накрыла его, и рыбища опасливо посторонилась,
качнув широкой красной лопастью своего хвоста. Увы,
такого в Томпуде теперь не увидишь…

По словам Алексея, выше по долине Томпуды, километров
двадцать, есть большой природный солонец, на который
часто приходят изюбри: «Когда найдешь, много интересного
увидишь». Он столь точно разъяснил, что солонец я нашел без труда. Это небольшая
площадка синеватой глины вперемешку с желтоватой супесью
на берегу реки, вся она была истоптана зверями. Но на
подходе к ней пахнуло гниющим мясом, и я насторожился,
по опыту знаю: очень опасно. Из кустов напротив солонца
выскочил большой медведь необычной светлой окраски.
Но вместо почти неизбежного в таких случаях нападения,
к чему я приготовился, он глухо рыкнул и бросился наутек.
Для острастки я выстрелил ему вслед, без желания поразить.
Оказалось, медведь дня четыре назад скараулил здесь
изюбриху, закрыл ее, забросал мхом,
сучьями. Покажись я в ту пору… К моему
приходу от добычи, кроме дикого запаха, ничего не осталось.
Видимо, поэтому зверь и не набросился. Зная, что сюда
изюбри долго еще не придут, я повернул назад, к Байкалу.