Час Ванды
Исповедь жены бизнесмена Не все поступки подпадают под ведение юрисдикции. Можно и не совершая противоправных действий растоптать личность человека, лишить чью-то душу покоя и самоуважения. История нашей героини именно из таких. Этой женщине невольно сочувствуешь. Бросить камень осуждения не поднимается рука. И все-таки вспоминаются мистически точные слова Оскара Уайльда о том, что ничему, даже смерти самой, не подвергается человек иначе, как по собственному своему соизволению. С нами случается то, чему мы позволяем случиться.
— Зовите меня Ирой, — попросила она, — только один вопрос:
у вас телефон не прослушивается?
В голосе молодой женщины был страх. С большими предосторожностями
она назначила мне встречу на частной квартире, где теперь
живет. Я искала нужный дом около часа.
И вот мы сидим с Ирой в маленькой комнатке с покосившимся
полом. Ее кровать стоит вдоль небеленой печи. Из кухни
доносится запах картофельного варева. Это хозяйка готовит
ужин.
Отметила, что моя собеседница очень милая. Есть такие
женщины с кукольными наивными личиками. Их широко распахнутые
глаза, вероятно, сводят некоторых мужчин с ума.
С Павлом Григорьевичем (по просьбе моей собеседницы
имена супругов изменены) это и произошло. Они познакомились
год назад на Дне города. Встреча была красивой, на набережной
Ангары, где самодеятельные поэты читали стихи. Он предложил
ей погулять, потом они зашли в кафе. Ира сразу отметила,
что незнакомец — человек весьма обеспеченный и старше
ее примерно лет на восемь. Доверие у нее вызывали почему-то
не голос, не его манеры, а начищенные до блеска туфли.
Она еще не знала, сколько в недалеком будущем ей придется
потрудиться над обувью мужа.
В кафе у набережной Ира рассказала Павлу Григорьевичу,
что родственников у нее в Иркутске нет,
живет пока у подруги. Занимается
распространением импортной косметики. Мужчина слушал
это с пониманием.
Встречались они где-то месяца три. Павел Григорьевич
приезжал за ней на машине. Они колесили по городу, ужинали
в ресторанчиках. Ира была безумно счастлива и ждала
неминуемых откровений. Ей особенно понравилось, что
спутник не настаивал пока на постели.
И вот наступил день, когда он повез ее к себе в гости.
Ира увидела особняк из красного кирпича. Во дворе еще
не до конца был убран строительный мусор. Павел Григорьевич
предупредил, что и дом пока пуст, но мебель привезут
на днях. В круглой гостиной они прямо на полу зажгли
две свечи и выпили сухого вина.
— Хочешь быть здесь хозяйкой? — вдруг спросил он.
— Хочу! — это вырвалось у Ирины слишком быстро, получилось
даже глупо.
— Так будь ей. Распишемся на днях.
И ни слова о любви. Ирина тогда подумала, что мужчины
бывают разные. Для одного легко произнести ласковое
слово, для другого — нет. Может, у него все это есть
в душе? Откровенно говоря, в тот вечер она была готова
отдаться. Но он в очередной раз ничего не предпринял
и отвез ее домой.
Через неделю Ира и Павел Григорьевич расписались. В
тот же день он привез ее в новый дом, пахнущий лаком,
краской и шикарной мебелью, которую еще предстояло
расставить. На свадебном ужине присутствовали только
свидетели и несколько человек с работы мужа. Кстати,
Ирина до сих пор не знает, чем он занимается. Когда
она спросила его об этом, он ответил уклончиво: «Деньги
делают деньги».
Так для нее началась новая жизнь. Молодая жена вставала
в шесть утра и начинала бесконечные работы в анфиладе
комнат и на участке возле дома. Святое — завтрак для
Павла Григорьевича и ужин. Причем меню обговаривалось
с вечера. Два раза в неделю она составляла для водителя
продуктовый список, и он аккуратно все доставлял. Муж
сказал: денег на продукты не жалеть.
Огромная кухня и подвал под ней были нашпигованы бытовой
техникой. Казалось, радуйся. Но все эти электронные
штучки требовали к себе внимания и сноровки. И ничего
еще не изобрели для такой «мелочи», как глажение рубашек.
Павел Григорьевич любил, чтобы они выглядели безупречно.
Одним словом, Ирина валилась с ног. Однажды муж пожалел
ее:
— Ты, наверное, устаешь. Но я так не люблю прислугу!
И тебе чужая женщина будет мешать.
Немного помолчав, Ирина приступила к главному повествованию.
Неделю после свадьбы интима между ними вообще не было.
Как всякая женщина, она встревожилась и уже собиралась
поговорить с мужем откровенно.
Но тут он сам пошел навстречу. Однажды в воскресенье
в достаточно хорошем настроении предложил ей пройти в
спальню и надеть то, что он ей купил. «То» лежало на
кровати. А именно: синие колготы, белая кофточка наподобие
пионерской, синяя капроновая лента. Белый фартучек,
как у официантки, и белые закрытые туфли подросткового
фасона. Смеясь и кривляясь, она нацепила все это на
себя, в волосы приколола бант. Ей казалось, что это
какой-то прикол и они начнут дурачиться.
В таком клоунском виде она кокетливо вышла к Павлу Григорьевичу
и оторопела. Муж стоял в одних плавках, тяжело дышал
и смотрел как бы сквозь нее.
— Ты Ванда, — сказал он глухо. — Глупая негодная
девчонка, которая должна подчиняться. Не говори мне
ни слова. У тебя нет такого права. Сейчас ты будешь
делать то, что я тебе скажу.
Так Ирина узнала первые супружеские утехи. Нет, он не
издевался над ней, ей не было больно в физическом смысле
слова. Но во всем этом спектакле она чувствовала только
то, что она является бессловесной тварью. И что у нее
творится в душе и теле, никого не интересует.
Когда Павел Григорьевич уснул, она, потрясенная, долго
смотрела в потолок. К этому костюмированному разврату
надо было или привыкать, или бежать отсюда немедленно.
Ира не убежала. Утром за завтраком она осторожно спросила
мужа: кто такая Ванда? Он удивленно посмотрел на нее:
— Ванда? Какая Ванда? Закроем тему.
Это выражение было у него коронным. Синие колготы и
белый фартучек ей пришлось теперь надевать два раза
в неделю. В принципе, терпеть было можно. В конце концов,
ну что с ней сделается? Она старалась смириться.
Постепенно Ира стала привыкать к дому. Ей нравилось
ласковое солнце в зимнем саду, настоящим другом стала
овчарка Альма. Правда, сильно хотелось самой пройти
по магазинам, поболтать с подругой. Но наличных денег
Ира так и не заимела. Муж был очень недоволен, когда
она просилась в город. Иногда затворница примеряла перед
зеркалом наряды, которые они покупали вместе. Это были
дорогие красивые вещи.
Однажды Ира все-таки вырвалась к подруге. Павел Григорьевич
как раз уехал в Москву. Без утайки рассказала про свою
жизнь. И про Ванду тоже. У подруги округлились глаза:
— Застрелиться и не встать! Это же так романтично…
Ну богатые дают! Счастливая ты, Ирка! У людей такая проза,
а у тебя…
В каждом слове подруги сквозила неприкрытая зависть.
Ира поспешила уехать домой.
Месяца через три она разыскала телефон сексопатолога
и записалась к нему на прием. Все делала воровски, с
бешено колотящимся сердцем.
Солидный мужчина выслушал ее сбивчивый рассказ про синие
колготки и фартучек. Задал несколько сугубо интимных
вопросов. Она, краснея, ответила. Сексопатолог потер
руки:
— Ну и что вас, милочка, так настораживает? Легенда?
Отнеситесь к ней с юмором. Возможно, еще в подростковом
возрасте на вашего мужа произвела неизгладимое впечатление
какая-то Ванда. Вне сомнения, у него есть проблемы,
но они устраняются. Вот если бы он пришел сам.
Ира замотала головой.
— Тогда будьте к нему снисходительны. Ванда так Ванда.
По части потенции бизнесмены народ хрупкий. Вам бы
ребеночка…
Вечером Ира решила выяснить, как он на это смотрит. Спросила
очень осторожно. Что она услышала! «Никогда, никогда!
— кричал Павел Григорьевич. — Только идиоты могут
заводить сейчас детей. Человечество деградирует, экология
ухудшается, мир становится подлым. И закроем эту тему!»
— Зачем же ты взял меня? Только в прислуги? Я не хочу
быть Вандой!
Павел Григорьевич выгнал Ирину на улицу прямо ночью,
кинув ей сотню на такси. Вся в слезах она уехала к подруге.
Потом сняла эту комнату на окраине города.
— Я бы на вашем месте не вернулась к этому человеку,
— сказала я молодой женщине.
Ира молчала.
Оказывается, вчера Павел Григорьевич разыскал жену с
помощью своей службы безопасности. Просил у нее прощения
и подарил норковую шубу.
— Надеюсь, вы ее не взяли?
— Да вот она висит.
Ира сняла шубу с вешалки, накинула ее на себя. Глаза
ее загорелись от восторга и тут же погасли.
Павел Григорьевич дал Ире на раздумье два дня.