Хотя, конечно, поздравлений пришло много. Из разных
мест, со всего постсоветского пространства, да
в придачу из Монголии. Оно и понятно. Если вспомнить
все экспедиционные маршруты, пронизавшие умчавшиеся
семь десятилетий; если пересчитать все точки, где
высаживались и работали, «как геологи в поле»,
сотрудники института, получим безмерную земную ширь,
на которой страшные инфекции гасились, словно
искры, не успевшие полыхнуть пламенем.

Как итог не впустую пережитого во времени и не зазря
пройденного в пространстве — солидно изданный
юбилейный сборник, под обложкой которого статьи и
сообщения по самой острой, востребованной жизнью,
следовательно, и наукой тематике, занимающей
мысли Иркутского противочумного института.

Осторожно интересуюсь: «В нем все открыто для печати?»

Ответ лаконично-спокоен, хотя, как показалось, чуть
снисходителен: » Разумеется, в ЭТОМ сборнике —
все; спросите его в библиотеке — вам выдадут».

Но я принимаю «правила игры». В конце концов,
любой научно-исследовательский институт имеет право
на свое, сокровенное; досужему любопытству не
доступное и на семи ветрах не выбалтываемое.
Учреждение, коему доверена противоэпидемическая
безопасность государства, — тем более. Хотя бы
потому, что и при современной изощренности цивилизации
относительное спокойствие, как десятки, как
сотни лет назад, было и остается
самой хрупкой субстанцией, легко ускользающей из
рук. Потерять контроль над ней — обречь смертельной
опасности миллионы жизней. В этой связи краткий
экскурс в не столь давнее прошлое. 1911 год. На
Дальнем Востоке и в Маньчжурии вспышка чумы. «Выкошено»
100 тысяч человек. В сравнении со средневековыми
набегами «черной смерти», опустошавшими страны и даже
континенты, ее атака, случившаяся всего лишь век
тому назад, не так, чтобы очень. Но все же представьте:
сто тысяч жизней — одной косой! Кстати, именно эта
трагедия подтолкнула Россию к созданию своей
национальной противочумной системы. К нашему с вами
счастью, Советская власть не только не разрушила ее,
наоборот, укрепила. Созданный в 1934 году Иркутский
научно-исследовательский противочумный институт стал
форпостом ее профилактической (читай —
оборонительной) линии за Уралом. Так что считайте,
его официальным названием расписалась сама эпоха. Но этот
своеобразный «автограф» давно уже не
исчерпывает собой всего, что предназначено
Иркутскому противочумному институту нашим тревожным временем,
несущим на себе черные метки биотерроризма и новых, доселе не
не известных планете вирусов. Мой собеседник, как истинный
ученый, к тому же еще и руководитель, на плечах
которого, скажем так, непростая ноша, брезгует любой
сенсацией. Поэтому сейчас, дав (явно без охоты)
согласие на этот эксклюзив, просто констатирует факт:

— Наш институт занимается не только чумой; все
особо опасные инфекции — предмет нашего изучения.

— Нет, не минералы. У нас иная цель:
локализовывать и гасить очаги инфекций. В институте
есть свои особые подразделения — специальные
противоэпидемические бригады, СПЭБы. Они как бы вне
штата, но в их составе наши же сотрудники разного
профиля. Эпидемиологи, микробиологи, биологи. Можете
назвать СПЭБы медицинским спецназом — на ошибетесь.
Любое ЧП — и он готов действовать. Причем в любых
условиях совершенно автономно. В его «штатной
укладке» все необходимое: диагностикумы,
тест-системы, питательные среды, техническое
оборудование, вплоть до электрогенераторов.
Управляться с этой техникой — тоже дело
ответственное и непростое. Поэтому в составе СПЭБа
еще и инженеры очень высокой квалификации,
электронщики. Приходит из Москвы приказ N 1, и он,
как команда, в ружье.

Мне удалось (повезло?) засечь именно такой
напряженный миг. В связи с трагедией в Юго-Восточной
Азии. В приказе Минздрава, прочитанном мною в
директорском кабинете, значились среди предполагаемых
инфекций, которых предстояло гасить СПЭБу,
лептоспироз, гепатит Е, холера, еще целый список
кишечных недугов. И первое, что я поняла:
вооруженный, казалось бы, до зубов «отряд особого
назначения» должен быть готов, как в стане врага, к
любому риску. По выражению Сергея Балахонова, одного из
ведущих сотрудников института, доктора медицинских
наук, возглавившего СПЭБ, «мы можем столкнуться с
чем угодно и тут же начать действовать».

Второе, бросившееся в глаза: СПЭБ, собравшись для отправки за
строго отведенный отрезок времени (система оповещения
доведена в Иркутском противочумном институте до
совершенства), в состоянии мобилизационной
готовности пребывал несколько недель. С начала
января до середины февраля. Если угодно, был на военном
положении: все снаряжение упаковано и распределено
между каждым; все обязаны находиться в поле зрения
института, чтобы в случае окончательной команды не
потерять даже мгновения.

Наконец, третье, о чем ни
Евгений Павлович Голубинский, ни Сергей Владимирович
Балахонов мне не говорили, но что подразумевалось
само собой: психологическая натренированность всех
сорока четырех членов бригады, без которой такое
напряжение просто не выдержать. Февраль перевалил
через середину. Последняя команда так и не пришла —
они не полетели на Суматру. Но что стрясется
завтра, неведомо никому . Эпидемиологи говорят: «Заискрить»
может что угодно. Ну а я дополню: и где угодно.
Спитак после одного из самых разрушительных
землетрясений во второй половине прошлого века; холера в
Каракалпакии, в Астрахани, в Казахстане, в Одессе,
в Донецке — семидесятые годы минувшего столетия; за ними —
Томск, Тюмень, Пермь. Ленск после наводнения четыре
года назад. Это лишь некоторые места, где
высаживались и работали, «как в поле геологи»,
специальные противоэпидемические бригады Иркутского
противочумного института. У них особая карта, на которой
«своя» и «чужая» местность не разделены границей.

Евгений Павлович мимоходом заметил: «Грызуны,
разносящие чуму, границ не признают». Но государственные пределы
не «признают» и вирусы, против большинства из которых еще
не существует медикаментозных средств защиты. И единственным
средством борьбы с которыми остаются вот такие
дозоры, поднимающиеся с первыми же сигналами
опасности. Кроме «табельного имущества», в любой час
дня и ночи готового к погрузке в самолет, с этими
дозорами — их личное, именное оружие: знание, опыт,
выносливость и, конечно, мужество. Непоказное. Хотя,
согласитесь, «выигрышного» в их работе — хоть
отбавляй. «Сыграть» можно хотя бы и на простодушном
массовом любопытстве, подогреваемом закрытостью любой информации.

Один пример. У многих наших сограждан, людей
среднего возраста, на памяти витиевато-уклончивые,
расплывчато-невнятные бормотания прессы о странной,
«из ничего» объявившейся эпидемии ОРЗ в Свердловске в
1979 году. А это, между прочим, была сибирская язва во всей
своей «красе», душить которую пришлось СПЭБу Иркутского
противочумного. Изменилось время, смягчились его
уставы — институт не числится в режимных; он в
достаточной степени открыт обществу. Свидетельство
тому хотя бы и эта беседа с Евгением Павловичем Голубинским,
состоявшаяся по просьбе наших читателей.

— Мы живем в зоне Центрально-Азиатской природной
очаговости чумы, — рассказывает он.— Это огромная площадь
планеты с выходом на Китай, Монголию, на российскую
территорию со стороны Тувы, Горного Алтая, Читинской
области. Наш первейший долг — знать, как этот очаг
развивается. Не ждать, когда вспыхнет, а делать все,
чтобы не разгорелось. СПЭБы действуют в
экстраординарных условиях природных или техногенных
катастроф. Обычные же наши экспедиции — работа
системная, достаточно рутинная. Но, как
говорим мы, медики, необходимая по жизненным
показаниям. С 1938 года в нашем регионе, я имею
в виду не только Сибирь, но и весь Дальний Восток, не
зафиксировано ни одного случая чумы среди людей. Как
вы считаете, даже один этот факт чего-то стоит? Мы
оздоровили весь забайкальский очаг, там сейчас даже
грызуны не болеют чумой. В Горном Алтае и в Туве
разработали экологически приемлемую профилактическую
методику, помогающую прервать циркуляцию чумного
микроба, а не только уменьшить численность его
переносчиков — грызунов. И еще не забудьте о том,
что рядом — Монголия, этот природный очаг чумы. В
свое время специалисты нашего института обучали
монгольских коллег…

Мой собеседник, лично принимавший участие, и, как вы
понимаете, далеко не рядовое, в организации в соседней
стране противочумной системы, аналогичной нашей, —
отличник здравоохранения Монголии. Кстати, о
поощрениях. За поединки с инфекциями в разных точках
бывшего Советского Союза многие научные сотрудники
Иркутского противочумного института отмечены
высокими государственными наградами. Но бой-то идет
и будет длиться, как сказано поэтом, «не ради славы —
ради жизни на земле». Ради жизни ведется придирчивое
наблюдение за всеми природными очагами грозных инфекций
на огромной территории, «подведомственной» Иркутскому
противочумному институту; ради жизни скрупулезно
изучается физиология микроорганизмов, потому что,
«не зная их экологии, как с ними бороться?». И это лишь
два из множества научных направлений в области
микробиологии, паразитологии, зоологии, биохимии,
патфизиологии, разрабатываемых институтом. Сторонней
публике обо всех знать необязательно. Но хочется,
чтобы еще об одном наши читатели имели представление.

Неподалеку от институтской проходной стоит
ухоженный памятник Николаю Акимовичу
Гайскому, самому первому лауреату Государственной (бывшей
Сталинской) премии в Иркутской области. В начале сороковых
годов он, тогдашний замдиректора института по науке, именно
здесь, в этих стенах, создал вакцину
против туляремии — жестокой инфекции,
способной в любой момент (годы-то были какие!) обернуться
смертельным биологическим оружием и в тылу,
и на фронтах. Понимаете сами, что значило получить
именно тогда антивирусное средство, по
эффективности, как заметил Евгений Павлович, не
уступавшее оспенной вакцине. Но да простится мне
корявое, наверное, коробящее его слух сравнение:
вирус сам по себе, как испокон веку данный человечеству
сожитель по планете, — бессмертный оборотень;
не успеешь снести ему одну голову, как тут же
появляются несколько новых. Поэтому поиск эффективных средств
обороны от невидимого, неосязаемого агрессора, начатый
талантливым сибирским ученым Н.А. Гайским,
продолжается.

— Наш институт — первый в России, где открыта
лаборатория особо опасных вирусов — возбудителей
инфекций, волнующих сегодня всю медицинскую
общественность. Беспокойство вполне оправданно.
Потому что они мало изучены; против них не
разработаны способы лечения; неизвестны их природа и
глубинные процессы их очаговости. В основном
зарождаясь в Африке, непредсказуемо объявляются в
Америке, в Германии, на Филиппинах, в Японии.
Не так давно произошел курьезный случай.
В Нью-Йорке случился массовый падеж ворон. Причины
понять не могли, пока вслед за их повальной гибелью не
разразилась вспышка лихорадки Западного Нила. И «ребус»
был разгадан: перелетные птицы занесли вирус в
мегаполис, передали его, как эстафету, пернатым
сородичам; а уж от них до человека и полушага не
будет.

— Да, мы хотим создать вакцину против
сибирской язвы, которая позволит проводить экстренную
профилактику болезни. Понимаете, предвидя ее вспышку, можно загодя
привить население, но террористы свою «визитную карточку»
не шлют. Случись беда — делать обычные прививки поздно.
Потому что лечится сибирская язва антибиотиками, которые
вакцину убивают. Мы же разрабатываем такую химическую вакцину,
которая «не боится» антибиотиков. Она должна
будет исцелять пораженного сибирской язвой человека
и одновременно стимулировать выработку у него иммунитета
к болезни. Экспериментально мы ее уже получили. Но
путь от эксперимента к клинике, от лаборатории к
стационару не прост и не скор; не обладая терпением,
его не пройти. И это справедливо: уж больно велика
ответственность, возложенная на разработчиков…

У Евгения Павловича Голубинского требовательный
(может, точнее сказать — въедливый?) взгляд на
сущность научной деятельность и на человека,
решившего посвятить себя науке. К выпускникам
медико-профилактического факультета Иркутского
медицинского университета, будущим эпидемиологам,
вирусологам, иммунологам, он присматривается задолго
до их выпуска. Просто так, придя даже с
красным дипломом о высшем медицинском образовании,
«устроиться» в противочумный институт невозможно.
Потому что каждый из работающих в нем научных
сотрудников (далее цитирую своего собеседника
дословно) «должен быть в некотором роде фантастом,
любить свое дело, верить в него, обладать высокой
культурой и… хорошей нервной системой». Смею
предположить, что такую высокую планку директор поставил,
прежде всего, перед самим собой. Правда, в теме его
докторской диссертации — «Дыхательный аппарат и
окислительный обмен чумного микроба» — я не смогла
уловить даже намеки на фантастику. Пришлось довольствоваться
нарочито сухим комментарием: не зная, как микроб
существует, нельзя нарастить его бактерийную массу,
достаточную для производства вакцины. Но тот факт,
что Голубинский по своему профилю биохимик («А биохимия, —
счел он нужным подчеркнуть, — тесно связана с
генетикой»), позволяет предположить: полет его
научной мысли достаточно свободен. Сам же путь
«наверх», от младшего научного сотрудника до
профессора и доктора медицины, по его же
собственному признанию, удачно сложился в немалой
степени потому, что начался он под крылом
талантливого ученого и просвещенного человека (для
моего собеседника два эти качества чрезвычайно важны)
академика РАМН Игоря Валерьяновича Домарадского. Когда
после лечфака Голубинский пришел в противочумный
институт, его учитель в нем директорствовал и
одновременно руководил лабораторией, с которой,
собственно, и началось само восхождение вплоть до
высокой ступеньки руководителя очень серьезного
научно-исследовательского учреждения, напрямую
отвечающего за эпидемиологическую безопасностью
страны. В огромной нашей России всего пять
противочумных институтов — этакая
профессионально-корпоративная связка, каждое звено
которой обязано надежно держать удар. Ношу
ответственности перед государством и меру
каждодневного психологического напряжения
представьте себе сами…

…Чуть поодаль от письменного стола Голубинского —
дотошно исполненный небольшой макет. Подарок волгоградских
коллег — копия памятника, воздвигнутого на Мамаевом кургане:
женщина, вознесшая карающий меч. В строгом
директорском кабинете она неожиданно воспринимается
не просто ратным, но более обобщенным, а потому более
звучным символом победы.

— Не знаю, — скупо улыбается Евгений Павлович, —
как-то никогда об этом не думал…