Бедный, бедный Леонид Ильич! Вы, действительно, к концу
своего правления были немощны, фактически
нетрудоспособны. Живи Вы в наши не самые безоблачные
дни и будь Вы не генсеком («царем» в представлении
Вашей внучки), а самым рядовым гражданином великой
державы, Вас бы служба медико-социальной экспертизы
облагодетельствовала третьей степенью способности к
труду. И Вы, болезный наш Леонид Ильич, стали бы получать
пенсию по инвалидности аж первой группы. То бишь
самую по размеру большую, положенную недужному
гражданину России. Грешно так говорить, но, к
счастью, Вы не дожили до очередного выверта
чиновничьего «интеллекта». А посему и не нуждаетесь в
подробном «путеводителе» по закоулкам лабиринта, в
котором вынуждены сегодня блуждать миллионы россиян в
поисках здравого смысла при назначении им пенсии по
инвалидности. Кстати, опубликовав в этом выпуске
«Почты редакции» подробное интервью с начальником
медико-социальной службы в Приангарье Людмилой Генриховной
Гаркуша, мы попытались ответить на самые трудные для
нормального человеческого восприятия вопросы. Будем
рады, если помогли нашим читателям в их будничной
заботе.

Но сейчас я все-таки — про другое. Я думаю о человеке,
которого почти четверть века нет среди живых. Пусть,
как казалось тогда огромной стране, обладавшем всесилием,
но сейчас — мертвеце. Стоило ли опускать
его образ до уровня расхожего анекдота и смаковать
подробности физической немощи на потребу толпе, как
сделано это в телефильме «Брежнев»? Речь не о
художественных особенностях романа, четыре главы которого
мы с вами считывали с голубого экрана четыре вечера
кряду на уходящей неделе. Их анализ — прерогатива
искусствоведов, и я не берусь конкурировать с ними в
профессиональных изысках. Я только задаюсь
вопросом: неужто потому, что мертвые сраму не имут,
не должны иметь стыда и живые? Никто из наших «бывших»
не может защитить себя, в чем-то оправдываясь или
пытаясь что-то доказать новым поколениям. Только
историкам, если, конечно, они исповедуют объективность,
принадлежит право судить их судом истины. Но мастерам ли
культуры не знать, что искусство — увеличительное
стекло, обращение с которым обязывает к должному
такту? Дабы не впасть в грех искажения минувших
событий и действовавших в них лиц. Увеличительное
это стекло имеет обыкновение тут же превращаться в
кривое зеркало, как только художнику изменяет
чувство меры и он в погоне за внешним сходством
(в «Брежневе» оно и впрямь уникально почти у всех героев)
забывает или не может передать глубину и противоречивость
внутреннего мира человека.

Ни Брежнева, и вообще никого из тех, с чьими именами
связаны целые эпохи нашей горькой истории, я не
идеализирую и не считаю нужным скрывать свое скептическое
отношение к «вождям». Но, обожествляя их при жизни, как
принято испокон веку в нашем государстве, швырять
камень им в спину… Не кажется ли вам такая «особенность
национального характера» не соответствующей нормам
элементарной этики, а потому и унижающей нас самих?

«Дорогие наши Ильичи» — Иосифовичи, Владимировичи, Сергеевичи,
или Николаевичи, — все они «страшно далеки от народа». Роль короля при
всех них всегда играла свита, назовите ее хоть ближайшим окружением,
хоть командой, хоть семьей. Такова уж традиция,
трепетно нами хранимая. Может быть, единственное
достоинство «Брежнева», смешного, жалкого, нелепого,
почти неадекватного реальности: он взял и напомнил о
ней всем нам. Словно влепил пощечину. Чтобы знали, над кем
потешаться…