… и станет буднично и тихо, совсем, как было до начала
предпраздничных приготовлений и юбилейного пика, —
какую тогда найдем мы «идею вдохновения»? Нет, не спорю:
умные, высокие, приличествующие поводу слова, конечно,
останутся; хорошо отлаженными заготовками они по-прежнему
легко будут слетать с наших уст. Но уже не задевая
сердец, не будоража совесть. Самое опасное для общества,
ищущего свои нравственные ориентиры, — привычная накатанность
штампов, легко скользящих маршрутом официальных торжеств.
Шестидесятилетие Победы, столь искренне и щедро
согретое песнями той далекой трагической поры, грозит
отозваться горьким послезвучием, если утекающее с
каждым часом его поколение снова окажется на обочине
главной дороги, привычно и покорно отойдя в тень.

Когда на якобы военных полуторках старики — солдаты той
страшной войны проезжали по Красной площади, было
ощущение, будто лента времени раскручивается вспять
и минувшее, лишь на миг встретившись лицом к лицу с
настоящим, уходит, чтобы уже никогда не вернуться.
Но живая жизнь куда противоречивее, сложнее, конфликтнее
самых грандиозных, самых массовых представлений. И
вершится она не на столичных майданах, одетых в
праздничный кумач; течет себе неприметно-неслышно
будничными улицами и проулками, ничего не
выставляя напоказ. Ни чьих-то личных радостей, ни
чьих-то личных обид.

А обид у наших ветеранов, смею думать, за весь их
послевоенный многотрудный путь скопилось больше, чем
скупо отмеренных судьбой радостей. Большинство из них
и копейки-то перестали считать относительно недавно,
выбравшись наконец из унизительной нужды. Не то, что
их ровесники из поверженной ими же страны. Не на этом
ли неправедном счете, как на черном постаменте,
встала во весь рост спустя шестьдесят лет после
Победы фигура Сталина? Будто и не исчезала
никуда. Будто и не было концлагерей в нашем
отечестве; не было ни штрафбатов, ни заградительных
отрядов, стрелявших в спину пехоте… Но как упрекнуть
в привязанности к нему, «гению всех времен и народов»,
если для многих стариков он, мифический и трафаретный, —
символ отлетевшей юности и одновременно олицетворенное
воплощение их упрека нам, нынешним? Читатель встретит в
этом выпуске редакционной почты два схлестнувшихся меж
собой мнения — два письма. Так уж совпало, что они почти
одновременно легли на мой рабочий стол и фактически без
купюр попали на газетную полосу. Нет, совсем не для того,
чтобы подбросить дровец в костер с новой силой
полыхнувших дискуссий об «отце и учителе», а ради
того, чтобы лишний раз напомнить: прошлое никуда не
исчезает. Разноликое, разноголосое. Его не посадить
на стилизованные под ратную пору машины и не
провезти по главной площади с оркестром. Его можно
лишь принять таким, какое оно есть, стараясь не
ранить равнодушием и не унизить ложью лакировки. Его
можно постоянно чувствовать рядом, пока живы те, кто
добывал Победу. Конечно, держать равнение на прошлое —
противоестественно; не выпускать же из рук нить
времен, поверяя Победой, добытой шесть десятилетий
тому назад, каждый шаг, — насущно по жизни. Хотя бы
для того, чтобы сегодня сохранить себя, не позволив
разуму угаснуть и совести заснуть, когда совсем уж смолкнет
медь праздничных оркестров…