!I1!Актерскому мастерству его учил Виталий Венгер. Индивидуальность
Олега Тупицы в Иркутске оценили на училищной скамье,
доверив ему, тогда второкурснику, серьезную роль — Кольки в спектакле охлопковцев «Не стреляйте в белых
лебедей». А через год на московских гастролях драмы
в Малом театре он уже сыграл Васеньку из вампиловского
«Старшего сына».

Фамилия тоже у него редкая, с ударением на первом слоге:
со старорусского тупица — топор для рубки льда. Но
еще реже встречается у людей то теплое чувство симпатии, которое он вызывает
к себе, кажется, у всех без исключения, независимо от
пола, возраста и рода занятий. Чем? Своим всепокоряющим
обаянием. А еще — бесконечной добротой. Гримерам требуется
все их искусство, чтобы завуалировать эти качества,
когда персонаж актера отрицателен. Приезжий постановщик
сказал: «У вас, Олег Иванович, валютная внешность и
фактура. На Западе с такими данными вы бы озолотились!»

Но Иркутск совсем в противоположной стороне от мест
озолочения. К тому же успел стать городом его судьбы,
и не только актерской. В ТЮЗе им. А. Вампилова Олег
Тупица обрел любовь и семейное счастье, став отцом погодков-дошкольников
— сына и дочки, чья мама Алена Партысь тоже жрица
Мельпомены.

А сценических его «детей» за 25 лет служения ТЮЗу и
счесть трудно. Роман с драмой оборвала служба в армии,
после которой вакансии в охлопковской труппе для него
сразу не нашлось. Зато театр юного зрителя принял с
распростертыми объятиями. Ролями не обижен — работы
всегда много. И какой работы!

Трепетный принц Эльф в «Дюймовочке» и злобный карла Черномор
в «Руслане и Людмиле», добряк Страшила в «Волшебнике
Изумрудного города», любознательный Данилка в «Каменном
цветке» и озорной дед Шишок — репертуар для детей.
В вечерних спектаклях диапазон ролей не менее удивителен.
Косноязычный Богодул в «Прощании с Матерой» Распутина,
проницательно-умный шут в «Двенадцатой ночи» Шекспира,
невезучий Петя Трофимов в «Вишневом саде» Чехова, темпераментный
Глухонемой в «Эшелоне» Рощина…

Это все только нынешний репертуар. А в памяти — Ромео,
Алан Стронг в «Эквусе», да много чего! Роль незадачливого
подпольщика Терешко по прозвищу Колобок в последней
по времени премьере («Трибунал» А. Макаенка) для многих
стала настоящим открытием актера Олега Тупицы. Словно
он перешел в новое качество, на новый уровень профессионализма.
Можно, наверно, расценивать и так.

Но, скорее, тут концентрированно явила себя глубина присущей
ему органики в сочетании с обретенным за четверть века
искусством перевоплощения и четким осознанием, ради
чего отдаешь этому свою душу. Так оно, видимо, и бывает:
сошлись, наконец, звезды — и перед зрителями во всем
блеске таланта предстал подлинный Мастер сцены.

— Олег Иванович, чего вам сейчас не хватает? Есть прочное положение
в труппе, уважение коллег, признание зрителей. Есть
любимая жена, замечательные дети, а теперь и маму вы
привезли с Украины к себе…

— Душевного равновесия. Внутреннего покоя. Это замечательное
качество, которого недостает ни мне, ни жене, ни детям
моим. Душевный покой — это вообще то, к чему должен
человек стремиться. Это состояние, из которого ты готов
на все.

— По-доброму на мир смотришь, людей любишь?

— Естественно. Трезво воспринимаешь весь мир, людей
адекватно оцениваешь, какие-то ситуации. А для нас это
не свойственно. Это профессиональное заболевание, наверно.
Для самой профессии такая «ртутная подвижность» нутра
нормальна, но потому-то очень сложно бывает и семью
строить с артистами. Особенно если оба, он и она, из
актерского цеха. Тут помогает правда и понимание того,
чем супруг занимается. Но все равно сложно. Поэтому
я бы никогда не хотел, чтобы мои дети стали артистами.

— Но окружающие вольно или невольно выказывают вам
при встрече такие теплые чувства, какие редко кому на
долю выпадают. Вы это ощущаете?

— Я не знаю. Могу только сказать про себя, что изначально
терпеть не могу конфликты. Или чтоб возникали какие-то
жестокие отношения. Мне неуютно, мне плохо становится.
При первой возможности стараюсь, если я виноват, извиниться,
как-то снять напряжение. Иначе оно угнетает. Невозможно
ни работать, ни жить.

— А другие, наоборот, скандалами себя подпитывают.

— Да-да, у них это двигатель такой. Своеобразный вампиризм.
Ругань заряжает их энергией. Для меня, например, не
существуют конкуренция, ревность, зависть. Не люблю
интриги и сплетни. Мне неприятно слушать пересуды, стараюсь
сразу уйти. Но это же нас окружает на каждом шагу, везде
и повсюду. Обычно ухожу под предлогом покурить. А если
впрямую спрашивают мое мнение, я отвечаю: да мне какая
разница, у меня хватает своих дел и забот! Артист Андрей
Гуськов однажды сказал как раз по поводу жизни в театре,
что он признает дорогу: дом — гримерка, гримерка —
сцена, сцена — гримерка и опять дом. То есть в театре
для него не существует курилка, чтобы поболтать, обсудить,
кому-то косточки помыть. Иначе столько мусора, столько
ненужной информации. Мы нормально сидим в гримерке:
Коля Кабаков, Володя Привалов и я. Давно знаем друг
друга, почти с одного года в театре, училище они закончили
попозже меня, но из армии чуть раньше пришли.

— Армия вспоминается как?

— По-хорошему. Я попал в бригаду связи особого назначения
— радиоразведка. Как раз были тяжелые взаимоотношения
с Китаем, 900 человек — весь личный состав бригады
— подчинялись напрямую Москве. Моя обязанность была очень
простая: в учебке учился на радиотелеграфиста, получил
специальность пеленгаторщика. Но ни секунды по ней не
работал — знали, что я призван прямо из театра, и сразу
в клуб забрали, готовить номера художественной самодеятельности.
Я играл на органе в вокально-инструментальном ансамбле.
Семь лет музыкальной школы, в которую я ходил через
«не хочу», в армии пригодились. Мне футбол был гораздо
интереснее, я в Чите еще школьником года два им занимался,
разряд взрослый имел, играл на стадионе ЗабВО за клуб
СКА.

— А где же «театральным ядом» прониклись?

!I2!— В театре я абсолютно случайно, клянусь. Никакого
яда. В училище поступал просто за компанию с одноклассницей.
На первых курсах, когда делали этюды, я от зажима как
будто глох и слеп. Мне ребята: «О, как здорово, ну молодчина!
Слышал, как ты заставил хохотать, как тебе хлопали!»
А я стою и ничего не помню. Совершенно! Я ничего этого
не слышал. Куда-то будто улетел.

— Сейчас такого не бывает?

— Нет. Нельзя, чтобы тебя вдруг понесло. Артист должен
владеть зрительным залом. Хорош спектакль или плох,
но ты обязан знать, что ты делаешь, и держать зрителя
как бы в узде, грубо говоря, вести его туда, куда надо.
Вот задача, я считаю, профессионала. Он должен это делать
убедительно по возможности, талантливо и заразительно.
Иной раз про себя думаешь: ну, елки-палки, все же я
умею! Честно, так себе говоришь. Потом получаешь новую
роль, приходит новый режиссер, новая пьеса — и вдруг
ужас: ничего не получается. Черт, как это сложно! Мучаешься.
Опять заново все начинаешь. В результате к чему-то приходишь,
хотя чаще всего, безусловно, недоволен. Натура у меня
такая. Домашним моим, честно скажу, нелегко со мной.

— Самоедство одолевает?

— Это, наверно, занудство. В плане того, что люблю
во всем порядок. А вы же понимаете, что порядка не может
быть в принципе. Идеально — ни в чем. Ни в обстановке,
ни в мозгах. Потому и дискомфорт ощущаешь в душе. И
чаще всего собой недоволен, хотя сначала переберешь
всех «виноватых» в этом. Вообще-то на других я по этому
поводу никогда сильно не зацикливался. Поскольку на
сцену выходим мы — не костюмеры, не авторы, не осветители.
Выходит артист. И кто бы что ни говорил, именно он
главный на сцене, главное лицо в театре. Будь у тебя
режиссером Эфрос, Захаров, Ищенко, Токарев,
Васильев… Все равно артист главный. Это мое мнение.

— Мне кажется, это такая аксиома, которую вряд ли кто
возьмется оспаривать. А в чем, вы считаете, достоинство
профессии вашей?

— Не думал никогда над этим. Профессия, конечно, уникальная,
потрясающая. Хотя в определенные моменты ее ненавидишь,
спрашиваешь себя: на фига ты всю жизнь на это положил?
У каждого артиста, я знаю, бывает такое, и не единожды,
когда хочется все бросить и уйти. На год все-таки я
уходил. Но иного ведь ничего делать не умеешь, по большому
счету… А я такой человек, что если за что-то берусь,
то должен делать это профессионально. Потому и музыку
бросил — любительство не в моем характере. Я даже самостоятельной
работой без режиссера сейчас не занимаюсь — готовить
какие-то роли, отрывки, спектакли. От любых предложений
такого рода отказываюсь. Потому что дилетантизм меня
уже достал! Я устал от дилетантизма, правду говорю.

— В 70-е годы «Комсомолка» тиснула девиз на развороте:
«Если делать, то делать по-большому!» По содержанию
близко к тому, о чем вы речь ведете. А незапланированный
юмор фразы обессмертил ее…

— Смех смехом, а за театр, в котором я проработал столько
лет, мне больно. Тут такие замечательные артисты работали,
и сегодня труппа в большинстве своем живая. А отношение
к театру в городе как к чему-то… второстепенному.
Обидно. Словно его во второй ряд задвигают. И как бы
мы ни старались, какие бы удачи у нас ни случались,
хорошие спектакли появляются, положительные отклики
на них, а минует неделя, другая, третья — и все забывается.
И прекрасные актеры задаются вопросом: да кому это нужно,
чтобы ты играл с полной отдачей?

— Как минимум, самому себе, полагаю?

— Знаете, что это такое — постоянная борьба с залом?
Это карате, сумо! Если на спектакль для взрослых приходят
пятиклассники и ты занимаешься борьбой со зрителями,
то невольно думаешь: да пропади оно все пропадом!
Вот я реплики свои сказал и ушел. Конечно, я так никогда
не делаю — не так воспитан. И не принимаю такого
отношения у других, но понимаю подоплеку. Ведь в зале
может быть всего сто человек, и все счастливы, все довольны,
и зрители, и артисты. Есть же с чем сравнивать!

— Вы больше цените смех или слезы публики?

— Для меня важно, когда зал даже просто молчит, но
я чувствую его, а он чувствует меня. А плачет он или
хохочет — это дело второстепенное. Конечно, если
возникает смех в эпизоде, где он ожидаем, артиста это
подстегивает.

— А ощутима разница в затратах энергии, нервной и физической,
на детских спектаклях и на вечерних?

— Конечно. Вес-то теряешь после спектаклей для взрослых,
даже если по роли ты бездвижен или сидишь по горло в
мешке, как мой Колобок в «Трибунале». Я там не бегаю,
не прыгаю, а чисто физически веса в два-три раза больше
теряю, чем на сказках, где ни секунды без движения.
Вы думаете, я на диете? Жизнь такая! Не хватает покоя
внутри.

— Что же вы предпринимаете для его обретения?

— Во-первых, я наконец-то аквариум перетащил и рыб
опять завел. С детства ими увлекался. Во-вторых, жена
купила год назад компьютер, я все на нем делаю: обучаю
детей, письма пишу, общаюсь по Интернету. И еще в церковь
хожу для душевного покоя. Но, к сожалению, нечасто.
Не скажу, что я набожный человек, но свою дорогу
к Богу нашел, только мне стыдно за то, что реже, чем
следовало бы, по ней иду.

— А чтение, Олег Иванович?

— Жизнь без искусства — варварство, а без чтения —
воровство. Кто-то из древних философов изрек. Для себя
читать некогда, даже ТВ-программу. Телевизор не смотрю,
кстати, вот детям — читаю. Стихи хорошие они любят,
Есенина, к примеру.

— Что же вам пожелать в благодарность за беседу?

— Душевного покоя!

— Но не в духе Обломова, конечно?

— Безусловно, нет.