Я слушал его и вспоминал то, что увидел по
дороге сюда. Одно поле, начинавшееся сразу за околицей
близлежащего села, все в забуревшем осоте. Недавно его
забросили. На другом — бурьян по грудь, третье уже
сосенками покрывается. И лишь один-единственный склон
блестит желтыми и чернеющими пластами свежевспаханной
земли. Это массив Еликова.

Приехали мы сюда вместе с Анатолием Прокопьевичем
Табинаевым, который и соблазнил меня посетить Виталия
Тимофеевича. Табинаев родился и вырос в глухой
деревушке, работал главным инженером крупного совхоза,
затем директором, избирался мэром Баяндаевского
района.

Виталий тоже родом из этих
мест. Окончил Иркутский совхоз-техникум, служил в армии,
в Монголии. После демобилизации поступил в Тимирязевскую
сельскохозяйственную академию. Конкурс был немаленьким
— четыре человека на место, но он пробился.
Многие из приехавших из сельской глубинки, едва
осмотревшись в Тимирязевке, уже начинали думать о том,
как бы московской пропиской обзавестись. Нет, кое-кто
остался в близлежащих хозяйствах,
в науке, в самой академии, но домой не вернулись.

Еликов не променял холодный и продувной Баяндай на
Москву, хотя имел немалые
возможности для того. Его не потянуло даже на родину
жены, в благодатный пензенский край, где зима теплая и
короткая, весной цветут сады,
да и овощные плантации дарами не обижают. Наоборот, он
свою супругу сделал истовой сибирячкой, а из столицы
теперь к нему едут ее родственники и месяцами гостят у
них.

Раньше Виталий Тимофеевич был заместителем председателя соседнего
колхоза «Путь Ленина», затем председателем в своем
селе, в Тургеневке. А потом покинул село и поселился
в сторонке: строится, разводит птицу, скотину и доволен
такой жизнью.

Обосновался там, где когда-то деревня Игоревка была. Но от
нее ни одного дома не осталось, фундаментов и тех уже не
видно.

— Места здесь хорошие. Вон там, где моя усадьба сейчас,
начиналась улица. Свыше 60 дворов было. Но пошло
объединение населенных пунктов. Это еще при Гуревском
случилось, — называет Виталий Тимофеевич имя яркого,
сильного председателя, — а народ не захотел покидать
эти края. Уговоры не действовали. Что же тогда делается?
Здесь были откормочная площадка, свинарник, поля рядом.
Все при деле, при работе. Но свинарник закрывают, бычков
на центральную усадьбу отправляют, и люди волей-неволей
покидают Игоревку.

Как раз перед поездкой к Еликову мы были в гостях у
Анатолия Степановича Гуревского, но тогда я ничего не
знал про переселение, иначе поинтересовался бы
историей и причинами. Что бы там ни говорили, но люди
всегда тянутся «к свету». А что
имела тогда Игоревка? Дороги путной не было, школа
только начальная, значит, ребятишек надо возить в
соседнее село. Света нет, деревня не радиофицирована…

Так что же держало людей? Земля? Родной угол? Сами
места? Они и в самом деле красивые. Рядом сопки, вокруг
лес, луга, пашни, правда, заброшенные теперь. Чуть
подальше — озерко небольшое, ключ есть, ручей. Говорят,
что во времена столыпинской реформы возникла деревня,
когда по указу о переселении переезжали сюда крестьяне
из малоземельной Белоруссии. И вот
в начале XXI века появляются
энтузиасты и намереваются возродить то, что
осваивалось когда-то их дедами и прадедами.

Четвертый год как осели на земле предков Виталий
Тимофеевич с братом Дмитрием, зятем Андреем, женой
Татьяной. Четвертый год трудятся не покладая рук, но
ни одного гектара еще не засеяли. Только нынче
подняли залежь. Когда пришли сюда, имели скотину, по
словам хозяина, порядочно ее было. Но год выдался крайне
неудачным. Невиданная засуха поразила весь регион от
Качуга до Усть-Ордынского. Бескормица, вынужденный
забой, кое-где массовый падеж личного скота наблюдался.
В общем, лишились поголовья.

С этой беды и начиналось вхождение в самостоятельную
жизнь Виталия Еликова. На следующее лето закупали у
частников молодняк. Сейчас есть крупный рогатый скот, а также пять
лошадей, сорок кур, индюки, кролики. Но кролики больше
для детей. Коровы доятся. Однако о производстве товарной
продукции тут не помышляют.

— Чтобы производить молоко на реализацию, надо много
доить, — резонно рассуждает Виталий Тимофеевич.
— Сейчас не об этом голова болит. Надо как следует
обустроиться, себя обеспечивать молоком, мясом,
другими продуктами. Ну, если появятся излишки…

Не собирается Еликов выращивать и продовольственную
пшеничку. Ему фураж нужен, чтобы телят, бычков, телочек
выкармливать. Да, Виталий Тимофеевич в облаках не
витает. Пока что выстроены дом, банька, стайка.
Собирается ставить хороший амбар. Напротив усадьбы — огороженная площадка для скота. Немного подрабатывают,
готовят сено для односельчан. Принимают от некоторых из
них скотину, пасут. Больших денег на этом не
заработаешь. Не зря же в старину говорили: от вил и кос
не будешь богат, а будешь горбат. Сегодня у Еликова пара
тракторов, сварка, но все это б/у.

— Мы каждый год что-нибудь приобретаем, — с
достоинством произносит Виталий Тимофеевич. — Конечно, не новое. Мы
же пришли сюда со скудным начальным капиталом. Были бы
средства, может, за год сделали бы то, что удалось
сотворить за три года. Земля бы пахалась, поля бы
засевались.

Он не раз употреблял это выражение — «начальный капитал».
Увы, финансы для начинающего фермерского хозяйства — острейшая проблема.

— Сюда надо средства вкладывать, чтобы
эффективно работало фермерское хозяйство, — вторит ему
Табинаев и уточняет: — Прежде всего,
необходимо электролинию провести.

— Какая электролиния?! Подстанция знаете сколько стоит,
а сама линия?! Если я на это клюну, то никогда не
рассчитаюсь. Моим детям достанутся долги. Нет, об этом
и не мечтаю. Мы за счет аккумуляторов свет имеем,
телевизор, радио работают. На три дня хватает, а
потом подзаряжаем.

Оказывается, если трансформатор стоит 50 тысяч рублей, то
строительство одного километра электролинии — 200 тысяч.
А тут пришлось бы пять километров тянуть.

Между прочим, когда только зарождалось фермерское
движение, каких только благ не сулили вот таким желавшим
работать наособицу. В документах особой строкой были
прописаны расходы на строительство электролинии, на
создание водных скважин, на проведение дорог. И все
расходы должны были покрываться за счет госбюджета. Те, кто
сразу рванул в эту сферу, кое-что получили, а пришедшим
позже уже ни техники не досталось, ни льготных кредитов.

Тогда, кстати, земля предлагалась всем: трактористам,
фельдшерам, кладовщикам, учителям. Но мало дать ее, надо
было всех техникой обеспечить,
профинансировать, планы перестройки от самого верха до
низу продумать, провести грамотно раздел лугов и пашен,
основных фондов, включая мастерские, гаражи, склады,
решить вопросы сбыта, создать рыночную инфраструктуру и
т.д. и т.п. Возьмем лишь частный момент этой проблемы:
раздел основных фондов. Представим, что в деревнях
одного колхоза проживает 400 человек, а тракторов у
хозяйства 60, из них штук семь — самые мощные К-700.
Как разделить их среди колхозников? По частям? Колеса — одному, двигатель — другому, руль и кабину — третьему?

Если человек
решил работать самостоятельно на земле, то ему нужен
трактор. Сколько же «стальных коней» потребовалось бы
при сплошной фермеризации? Это несложно посчитать. К
концу 90-х годов у сельхозпредприятий и организаций
России имелось 132,4 миллиона гектаров пашни. Будем
исходить из среднего размера крестьянско-фермерского
хозяйства (КФХ) в 43 гектара (данные на 1996 год, ранее
земли у каждого фермера было меньше). Значит, при
распределении всей коллективной и государственной пашни
пришлось бы создавать свыше трех миллионов фермерских
хозяйств. Таким образом, для обработки каждого надела в
общей сложности потребовалось бы свыше трех миллионов
тракторов. Но в Российской Федерации на то время имелось
1,4 миллиона тракторов. Где взять недостающие 1,6
миллиона? В 80-е годы село получало
приблизительно 140—170 тысяч «стальных коней» в год, что
никак не могло бы удовлетворить запросы нарождающегося
товаропроизводителя. Значит, надо было срочно строить
новые тракторные заводы или резко увеличить выпуск их на
имеющихся производственных площадях.

Что-то было сделано в этом отношении за истекшие 15 лет?
Ровным счетом ничего. Наоборот, по мере того, как все
больше людей вовлекалось в фермерское движение, в стране
все меньше выпускалось тракторов. В 2001 году их было
произведено 15,2 тысячи, то есть в
десять раз меньше, чем при колхозах и
совхозах. Второй вопрос: кому доверить всю эту технику?
На 1 апреля 1990 года (в самый разгар пропагандистской
кампании) в Российской
Федерации имелось немногим более 1,3 миллиона
машинистов, трактористов, комбайнеров.
Откуда было взять 1,7 миллиона недостающих механизаторов для
работы на фермерских наделах?

То же самое можно сказать и про обеспечение
зерноуборочными комбайнами. Если следовать принятой
методике расчетов, то имевшиеся тогда 440 тысяч
зерноуборочных машин никак не могли удовлетворить
запросы индивидуальных хлеборобов. Потребовалось бы
дополнительно еще свыше 1,2 миллиона «стальных кораблей».
Решалась ли эта проблема? Никак не решалась. Наоборот,
отечественное комбайностроение переживает тяжелейшие дни.
Если в 1988 году было произведено свыше 71
тысячи зерноуборочных машин, то в 1995—2001 годы
их выпуск колебался от одной тысячи штук до 9060 в 2001 году.

Резкое сокращение выпуска сельскохозяйственной
техники, непомерный рост цен на нее — это и есть
реальное отношение государства к своему сельскому
хозяйству. Оно забыло свои клятвы и обещания,
пытаясь иной раз как бы ненароком лягнуть прошлую
колхозно-совхозную систему. Но что же говорит Виталий
Тимофеевич Еликов?

— Знаете, колхозы все-таки изжили себя. Вот работает
на ферме скотник — на трактор его не посадишь.
Тракториста палкой на ферму не загонишь. Те,
кто водил колесные трактора «Беларусь», — это элита.
Попробуй пересади на гусеничный. Крику, скандалов не
оберешься, вплоть до «я уволюсь».

Проблемы, о которых рассуждал мой собеседник, не новые, но
Виталий Тимофеевич, очевидно, не застал то время, когда
на заре перестройки на село пришли новые формы
организации и оплаты труда. Стали появляться КИТы
(коллективы интенсивного труда). Прекрасных результатов
добивались многие из них в нашей области, в
Усть-Ордынском округе. Сильный импульс они получили
с введением аренды на землю, созданием хозрасчетных
отношений между звеньями, подразделениями. В этих
коллективах успешно и безболезненно решались вопросы
взаимозаменяемости, резко повысилась ответственность.
Здорово пошло тогда село в гору. Но это длилось недолго.

Вот и Еликов с грустью говорит об отсутствии
государственной заботы о селе.

— Я не прошу дармовых денег, дайте мне льготный кредит.
Дайте трактор. Я все это верну, как встану на
ноги. Это касается не только меня одного. Возьмите нашу
Тургеневку. Народ там трудолюбивый. Но как жить, чем
жить, если хозяйство распалось? Говорят: держите скот. Но ведь больше 15 голов невозможно содержать
на той площади, в тех помещениях без механизации. Чем
заняться людям? Одни уехали в город, другие в тайгу
подались, третьи пьют. Пьют от безысходности, от
безделья. А ведь мужчина должен семью содержать,
кормить. Уверен, если бы давались льготные кредиты, то
с полсотни семей точно обзавелись бы техникой, обрабатывали
бы землю, имели куда больше скота.

Баяндай — это
не Тулун и не Куйтун. Рядом вечная мерзлота. Реки со
здешних гор и сопок не плавно стекают, а словно
разбегаются в разные стороны, кто в Ангару, кто в Лену,
лишь бы подальше от этой холодной земли. На многих полях
мелко пахать — плохо, глубже — камень вывернешь. Климат
экстремальный. Поэтому, когда углубляешься в прошлое, то
невольно задаешься вопросом: о чем думали губернские
землеустроители, когда сто с лишним лет назад нарезали
переселенцам из далекой Белоруссии земли в таких местах?
Хотя этот вопрос не к ним, а к правительству, к тем, кто
определял стратегию реформ. И ответ есть:
они думали об освоении сибирских просторов,
о заселении их братьями-славянами, об успокоении
недовольных. Потому давались подъемные, проездные, на
льготных условиях обеспечивали семенами, скотом,
техникой. И ведь стала отзывчивой на заботу эта холодная
земля.

— Думаю, что у меня дело пойдет, — говорит, прощаясь
с нами, Еликов. — Детям передадим свою
землю, все, что наработали. Вы не смущайтесь, что у
нас мало еще сделано. Развернемся, вот увидите.
Приезжайте к нам лет через пять.

Вот уж поистине: своя земля и в горсти мила.