Всесоюзная «капуста»

— Евгений Ваганович, шестьдесят вам исполнилось еще в сентябре. Почему
празднуете только сейчас?

— Я вычитал у Ротшильда-старшего: помирать лучше с 15 октября по 15 декабря, иначе
публику не соберешь… Перенес празднование и, действительно, не ошибся. Публика
пришла. Концерт в Москве длился назойливо-длинно — до часу ночи. Я не мог из него
что-то выбросить и дал возможность выступить всем.

Считаю, что 60 лет — не тот возраст, когда нужно радоваться и подводить итоги. Мне
кажется, что это просто возможность, повод для артиста (если он, конечно, действующий
артист) представить зрителю большую бенефисную работу. Я поставил задачу — ни
больше ни меньше, может быть, это и нескромно с моей стороны, — определить
стилистику, принципы юбилея на данном этапе.

Летом я побывал на юбилее одного очень известного артиста, моего товарища. Думаю,
телевидение покажет этот концерт в параллель с моим юбилеем на другом канале. Более
скучного зрелища я в жизни своей не видел. Именинника поздравляли, ему говорили, что
он гениальный, неповторимый и все такое прочее. Я назвал это «позвоночным» юбилеем.
Позвоночный — то есть по звонку. «Ты придешь ко мне?» — «Приду.» — «Скажешь, что я
гениальный?» — «Скажу.» — «Хорошо. И я к тебе приду и тоже скажу…» Думаю, что время
таких юбилеев прошло.

Мы долго — год — работали над зрелищем с авторами, артистами «Кривого зеркала».
Задача была определить новые пути «капустного» юмора, чтобы это была всесоюзная
«капуста», смех над артистами, над телевидением, над жизнью, чтобы было понятно всему
русскоязычному миру, волновало всех. По реакции зала мне показалось, что зритель не
остался равнодушным. Мы заставили играть в «Кривое зеркало» всех гостей, а их было
много, не только артистов этого театра.

Свой возраст я назвал «молодость старости». Это не повод для юбилея всерьез. Чтобы
вечер получился, я сказал: смейтесь над артистами, над Петросяном прежде всего,
смейтесь над чем угодно, — но должно быть весело.

У русских юмор — это театр на эстраде

— Время от времени говорят, что жанр, в котором вы работаете, умер. А на ваш
взгляд?

— Сейчас юмор переживает непростые времена. Я изучал и очень ценю наш
юмористический фольклор, и тот, кто имеет к нему претензии, на мой взгляд, просто-
напросто ошибается. У нас лучший фольклор, не имеющий аналогов в мире. Хваленый
английский и хваленый французский отстают. Русский фольклор наиболее остроумный,
парадоксальный и метафоричный благодаря тому, что русский язык богат
многозначностью, то есть возможностью для каких-то иносказаний, что представляет
простор и для поэзии, и для юмора. И этим начали пользоваться. Фольклор у нас
интересен, когда его изучаешь, а не просто когда натыкаешься на плоский анекдот в
газете или на телевидении, радио. В американском фольклоре 95 процентов грубости, а в
нашем — 40, вся остальная часть — художественная, неизбежная — отражение жизни. Я
всегда говорил, что между артистами эстрады и журналистами много общего. Если
журналисты — это эстрадники от литературы, то мы, наоборот, журналисты от искусства.
То есть юмор — это метод мышления, это отражение в кривом зеркале того состояния, в
котором пребывает общество, и то, что оно думает о жизни.

Что касается эстрадного юмора, к которому журналистика периодически высказывает
негативное отношение, скажу следующее. В 1999 году один известный артист ушел из
жанра, сказав, что жанр умер (его нет в жанре, значит, жанр умер!). Наедине я ответил
ему. А потом решил ответить и по-другому. Мы организовали конкурс артистов эстрады.
Давайте разберемся, умер или не умер жанр. Конкурс дал более десятка имен, чего не
было за всю историю конкурсов в нашей стране: Максим Галкин, Юрий Гальцев,
Геннадий Ветров, братья Пономаренко, Сергей Ещенко, Андрей Данилко (Верка
Сердючка), Чванов и Касилов («Новые русские бабки»), Сергей Дроботенко, «Братья по
разуму» (Лохматый и Лысый клоуны)… Я еще упустил кого-то. Такого «урожая» мы
раньше не собирали. Обычно одно-два имени.

Юмор никогда не умрет — ни на эстраде, ни в жизни. Он может быть в кризисе, как
многое в стране, может, наоборот, процветать. А «умер» — это глупость, конечно.
Журналисты, естественно, эту глупость поддержали. И некоторые — со злостью. Я не
понимаю, откуда в нашей православной стране столько злости, которая проявляется по
отношению к юмору…

Но самое главное — наработки советской эстрады за многие годы дали нам поразительные
результаты в юморе. У нас — театр на эстраде, разговорники, абсолютно не имеющие
аналогов за границей, у «них» — замечательные фокусники, жонглеры, музыкальные
эксцентрики. Чем отличается театр? Он призывает к добру, к состраданию, к
человеческим чувствам. Должен призывать. Если это не содержится даже на втором,
третьем плане, в подсознании — значит, это не искусство, с моей точки зрения.
Искусство всегда призывает к добру. Даже когда это голая развлекательность, как
говорили в сталинские времена. Тогда ведь требовали только идейности, а все, что не
подходило к идее, называлось или безыдейщиной, или развлекательностью, голой причем.
Почему, если ты развлекаешь человека, это плохо, я не понимаю…

Я изучаю историю жанра и, позволю сказать о себе, понимаю, что, где, когда возникло.
Знаю, что в Петрограде на Литейном проспекте существовал с 1908 года по 1929-й первый
в России сатирический театр «Кривое зеркало». Знаю их спектакли, задачи, режиссеров.
Именно в память об этом театре, об этих людях я дал название телевизионному театру,
которым руковожу. Наработки, безусловно, есть. Но юмор сейчас поставлен в непростые
условия. Телевидение назойливо тиражирует его, делая из этого какую-то, я бы сказал,
гонку на всех каналах. Ни один артист такого тиражирования не может выдержать.
Например, мы с «Кривым зеркалом» работали на Первом канале один год, оставили там
всего лишь 13 передач и по целому ряду объективных причин перешли на
государственный российский канал. Там у нас возникли условия, благодаря которым
театр может существовать дальше. Первый канал обиделся на нас и, пользуясь тем, что
мы неопытные и неправильно составили договор, до сих пор разрезает на компьютерах эти
несчастные 13 программ на номера, перетасовывает и выдает как новые. Извините за
сравнение, это все равно что «Карнавальную ночь» разрезали бы на номера и выдавали как
новое. С вашей точки зрения, это нормально? И они стараются делать это в параллель
нашим премьерам на российском канале. Вот сейчас пойдет мой юбилей, и я уверен, что в
то же время поставят старое «Кривое зеркало», чтобы вызвать раздражение у народа.
Называется «не доставайся ты никому»… Но дело не в «Кривом зеркале», успех которого
почему-то взволновал многих, да и «черный пиар» до сих пор не успокоится. Это отдельная
тема.

На базе «Кривого зеркала» сделан этот юбилей как возможность, повторюсь, отыскать
современные художественные приемы, эстетику юбилея. Старая форма мне кажется уже
нецелесообразной. Если мы что-то «нащупаем», думаю, что по нашим «коридорам» в
дальнейшем пойдут бенефисы многих артистов. Мне бы очень хотелось это сделать. Как
когда-то в 70-х годах мы «нащупали» свой путь. Эстрадный спектакль был разработан
Аркадием Райкиным как спектакль вокруг одного актера — выдающегося, яркого. Все
остальные в параллель боялись даже монологи читать, чтобы не проигрывать Райкину.
Когда появилось новое поколение артистов, мы, помню, консультировались с Аркадием
Исааковичем. Я сказал, что мы должны разработать новую эстетику, новые приемы — для
того, чтобы эстрадный спектакль сказал свое слово на этом этапе. И вот тогда появились
разные спектакли у нескольких артистов…

Фанатик

— Юмористом надо родиться, как вы считаете, Евгений Ваганович?

— Я послевоенный мальчишка. Радости в жизни тогда было мало. Помню, случайно попал
на литературный юмористический концерт, где читали рассказы Чехова, Зощенко, других
авторов. И мне так понравилось, что тысячный зал смеется! Один человек стоит на сцене,
что-то говорит, и все, по-моему, счастливы, глаза у людей радостные. Я захотел стать
таким дядей. Запомнил многое и пересказал в школе. В частности, рассказ Виктора
Ардова «Укушенный». Все смеялись… Потом было много всего. Я просиживал в
библиотеках, выискивал себе репертуар, изучал историю искусств. Эта моя увлеченность,
моя влюбленность мне в жизни потом помогла, многое дала. Мне казалось, что артисты —
это полубоги, существа из другого измерения, я близко к ним подойти не мог. Николай
Афанасьевич Крючков сказал мне позже: «Это в тебе не любовь к артистам играла, а
любовь к искусству». Сейчас барьер этот нарушен и представление об артисте у многих
людей совершенно другое. Запросто подходят: «Можно с вами сфотографироваться?»
Думаю, что желтая пресса в этом смысле очень старается. Когда об артисте пишут что-то
бытовое, причем сочиненное, тогда у читателей происходит развенчание образа. Что
сделала, например, «Комсомольская правда», поместив фото Елены Степаненко на пляже,
раздвинув на компьютере нижнюю часть туловища вширь? Ну зачем это? Принесло
радость газете? Читателям? Артистка плакала, я видел.

— Вы не судились с газетой?

— Нет. Я совершенно бесконфликтный человек, заранее всех прощаю…

Так вот, в юности у меня было благоговейное отношение к артистам. Может быть, именно
это и помогло мне стать фанатиком своего дела. Я всесторонне предан ему. Даже когда
графоманствую (пишу книжки), это все равно так или иначе связано с моим делом. В
одном случае это исследование остроумия в мировой литературе, в другом — теория
жанра, в третьем — изучение фольклора. Если работаю на телевидении как режиссер — и
это связано с моим делом. Или занимаюсь педагогической деятельностью. В 60 лет я уже
могу сказать, что у меня много воспитанников, прежде всего — писателей-юмористов,
многие из них именитые, я просто никогда не называю их. Кто-то написал, что я
занимаюсь бизнесом. Неправда. Я никогда не предавал своего дела. Понимаю, что если
буду отвлекаться, тратить свою энергетику на что-то другое, значит, здесь не успею. Я
вижу: кто из артистов занимается бизнесом, это обязательно отражается на их деле.
Нельзя совмещать. Я понимаю, что многим хочется… Считаю, что мною движут две
любови: любовь к делу и любовь к тем, ради кого это делается.

— Есть такие темы, за которые вы ни при каких обстоятельствах не возьметесь?

— Конечно. Например, в советские времена от меня требовали: смейтесь над религией. Я
всегда категорически сопротивлялся, говорил, что верующий. Для меня это было
святотатством. Меня много раз звали в партию. Но я ведь верующий!

Есть вещи, которые не могут входить в юмористическую сферу. Юморист может говорить
о смерти, но не у гроба, не на похоронах. Можно что-то едко сказать о террористах, но
смеяться над этим невозможно. «Черный» юмор возможен, когда в нем чувствуется
направленность, как призыв победить смерть, стать сильнее многих трудных
обстоятельств. Юмор имеет много твердых законов, нарушать которые — себе во вред. С
моей точки зрения, пошлость — это то, что коробит. Представьте себе грубую шутку с
неприличными словами, рассказанную в приличном обществе, где есть дамы и дети. А
если мы возьмем ту же шуточку и перенесем ее в 1943 год, в окопы под Сталинградом…
Один боец рассказывает ее другому перед боем. И будет другое значение, другой смысл:
не унывай! А ну-ка взбодрись! Все будет хорошо! Стихи Пушкина тоже можно прочитать
пошло. Сейчас, правда, многих почему-то не коробит, когда на каких-то телеканалах
молодежь ругается. У них такая эстетика. Это ужасно.

— Что вы скажете по поводу митинга в Москве против вашего выступления?

— Митинг был приурочен к моему юбилею. Это такой своеобразный подарок моих
оппонентов. Я на нем не был. Говорят, там было всего четыре человека. Мне
рассказывали знакомые. Я даже знаю, сколько стоит один митингующий. Сказать? 300
рублей. Можно зайти в любую пиар-компанию и заказать митинг, пожалуйста. С одной
стороны, люди правы. Я все время твержу руководителям каналов, что нельзя
эксплуатировать юмор в таком количестве. Когда количество на несколько порядков
больше, а нового ничего нет, тогда это, естественно, раздражает зрителей. Такого
же раньше не было. С другой стороны, я понимаю, что это
«черный» пиар, знаю, кто это
сделал… Мне позвонил Коклюшкин: «Слушай, начни «Кривое зеркало» так: выходят твои
артисты с лозунгами: «Долой смешной юмор! Хватит смеяться! Давайте
плакать!»(Смеется).

Данилко поет, а Степаненко ленится

— Евгений Ваганович, вам нравится Верка Сердючка?

— Когда в 1999 году я затеял конкурс, помню, сидело жюри, шел разговор о том, кого мы
переводим на второй тур. Среди обсуждаемых был Андрей Данилко в образе Верки
Сердючки. Разгорелись споры: правомочно ли, художественно ли показывать общей
аудитории человека, который не просто играет женщину, здесь было что-то другое.
«Новые русские бабки» тоже играют женщин, но без «сексинки», без налета на кокетство,
они выражают народные мысли, комментируют это через юмор, через свое восприятие
жизни. А что мы теряем, сказал я. По-моему, он хороший артист. Давайте дадим ему
шанс, поставим условие сделать другой образ… Он не только смог. Он показал
милиционера (помните?), сделав это гениально! Артист просто блистал. Был огромный
успех, безоговорочно — первая премия.

Сейчас, я считаю, произошла жанровая трагедия, Данилко стал певцом в образе Верки
Сердючки, иногда такие кренделя выделывает, что просто диву даешься. А жанр у нас
очень ревнивый. У меня такое впечатление, что он не может сейчас вернуться в жанр. Я
не вижу его новых работ. Думаю, что мы наблюдаем актерскую трагедию. Он запутался
во всем этом. Мне искренне жаль его. Я пригласил Андрея на свой юбилей. Он —
единственный из моих лауреатов — не приехал. Не знаю, почему.

— Что скажете о своей ученице Елене Степаненко?

— Когда в 1979 году Степаненко попала ко мне в театр по конкурсу, почему-то говорили,
что я взял ее по блату. В 1985 году она получила лауреатство, и тут же сказали: «Конечно,
у нее муж — Петросян, сидел в жюри.» Я заставил ее читать монологи, она стала иметь
успех. Начали говорить, что я ее затирал, не давал ей дорогу. (Смеется). Где, мол, она
была раньше? Лена очень талантливый человек, яркая комедийная актриса. Когда-то я
привел ее к Марии Владимировне Мироновой. Это было перед конкурсом. Лена почитала
ей, Миронова послушала и сказала: «У вас готов номер, все хорошо. Что вы хотите
услышать от меня?» Я просто хотел, чтобы они встретились…

Степаненко абсолютно мало реализована, ее надо заставлять выступать, что я и делаю, а
сама она не хочет, у нее нет актерского тщеславия. Очень жаль, что кинематограф мало ее
снимал, она могла бы продолжить галерею ярких образов Раневской, Мироновой…

— А как жена?..

— После того, как стала известной актрисой, «как жена» — уже хуже. (Смеется). Уже не
готовит, а раньше готовила хорошо. Больше занимается собой. Ну это и правильно.
Старается сохранить молодость (она младше меня на 8 лет), чтобы не раздражать
зрителей, держит себя в форме. По наивности души соблюдает диету. Она же не знала, что
на компьютере можно расширить любую фигуру, и тогда бесполезно заниматься
собой…(Хохочет).

Факты из жизни Евгения Петросяна

Родился в Баку.

Вышло уже больше четырехсот «Смехопанорам»…