Надеть милицейские погоны ему была, в общем-то, судьба. В милиции работали его отчим,
дядя, тетка, сестра. Жена Ирина — статист в Октябрьском РОВД, где они и познакомились.
Теща — тоже милиционер. Наверное, и сынишка Антон пойдет по стопам предков. Так что
лейтенант Нохрин — типичный представитель особой гражданской породы, хранитель
общественного порядка по духу и по крови. А участковый, как ему кажется, по
призванию. Сначала, правда, он работал оперуполномоченным, потом служил во
вневедомственной охране. И вот, наконец, нашел дело, где ярче всего проявляются его
интерес к людям и жажда справедливости. А заодно востребованными оказываются
педагогические знания, ведь Вячеслав по гражданской специальности — учитель истории.
Но, получая диплом, заочник Нохрин уже знал,
что милицейскому братству не изменит.

В маленькой комнате опорного пункта в общежитии медуниверситета располагаюсь у
лейтенантского стола, чтобы вместе с ним держать вахту в течение одного дежурства. С
приходом первого же посетителя замечаю, что усугубила дефицит стульев. В кабинете
вообще-то тесно. Здесь положено находиться трем участковым и одному помощнику,
трем дружинникам, а также инспектору по делам несовершеннолетних. Сегодня, правда,
участковый один. Валерий Михайлович Дименков, что был на старте наставником
Нохрина, на больничном. Третий вообще учится. Инспектор ИДН тоже где-то на выезде.
Но даже такой поредевшей командой в помещении сильно-то не развернешься. Хорошо,
если визитеров не много. Когда идет поток, людей некуда посадить. Они ждут в коридоре,
там стульев нет по определению. Одно время «опорники» выносили их за дверь. Но
быстро прекратили эту практику: воруют. Надо потом ходить с обыском по общаге. Вот
русская душа, даже у милиции украсть не удержится, генетическая традиция, можно
сказать. Но Вячеслав Георгиевич переживает, что нет нормальных условий для приема
населения.

Степенный интеллигентный мужчина лет шестидесяти протягивает бумагу от имени
своего сына: жалобу на соседей в усадьбе, которые всякий раз перегораживают выезд для
автомобиля.

— Я вашу ситуацию прекрасно помню, год назад разбирались, — говорит участковый. И на
глазах удивленного папаши быстро чертит схему на листке. — Вот ваши соседи. Вот гараж.
Вот общий проезд. Здесь у них собака. Я месяц назад был в вашем дворе, не видел ни
мусора, ни дров. Навалили? Пускай сын заявление напишет. Только не так, как в прошлом
году. Я тогда пообещал соседей наказать. Так он сразу заявление забрал.

— Они к нему чуть не на коленях приползли, Христом богом просили…
— оправдывается пожилой человек.

— Скажите лучше, что ваш сын их побаивается. Там ведь у нас подучетники живут. А
бояться не надо. Наоборот, надо, чтоб они прочувствовали, что нарушают чьи-то права, и
ответили по закону, как полагается. Загромождение придомовой территории — это
нарушение Административного кодекса. Минимальный штраф 1500 рублей. Один раз
заплатят — больше неповадно будет.

Аленку, обитательницу общаги, по вызову Нохрина привела дружинница. Из травмпункта
в милицию поступило сообщение, что студентка была избита работниками охранного
агентства «Острог», нанятыми блюсти спокойствие и безопасность в общежитии.
Девчонка все отрицает, отказывается писать заявление и уверяет, что «упала».

— Хорошо ты упала, — спорит с ней Вячеслав. — Вот медики пишут: закрытая черепно-мозговая травма, повреждение голосового связочного аппарата. Происхождение травмы — избили охранники. Это, небось, братья Х. тебя приголубили? Чего молчишь,
они?

Девчонка затравленно кивает.

— Не буду я ничего писать. Мне потом вообще высунуться будет нельзя. Они мне сказали:
попробуй только заявить…

— Да ты не бойся ничего. Работать они в охране уже сто процентов не будут. Они недавно
одному студенту челюсть и переносицу сломали, да еще приволокли его, избитого, в
райотдел, накажите, мол, нарушителя порядка. Я там имел с ними беседу. Не понимают.
Совсем распоясались. По факту побоев студента на них уже дело заведено. Теперь твое
добавим. Ты не робей. Это не ты их, они тебя за пять верст обходить начнут. Нельзя такое
безобразие оставлять без последствий. Они же калечат людей. Я как увидел
телефонограмму о твоих повреждениях, сразу этих «героев» по почерку узнал. Приходи
завтра в РОВД. Мы с оперуполномоченным вместе тебе все объясним, если моих
аргументов недостаточно. Обязательно приходи.

— Это нередкий случай, когда приходится самого потерпевшего уговаривать бороться с
обидчиком, — поясняет участковый уже для меня, когда за Аленой закрывается дверь. — Бывают ситуации, когда человек вообще категорически отказывается писать заявление,
говорит, что ни на какие беседы являться не будет и даже в суд не пойдет. Я вижу, что за
ним потом придется бегать… Головная боль, конечно. Но, если состав преступления
налицо, и, причем, преступления серьезного, я просто с позиции закона обязан принять
правовое решение и возбудить уголовное дело. Во-первых, это вопрос моей
профессиональной компетентности. А во-вторых, естественная реакция власти на
общественно опасные действия. Ведь стоит попуститься раз, другой, и преступники
совсем страх потеряют. А люди утратят веру в нас, решат, что в милицию просто
бесполезно обращаться.

Чаще всего «отказные» ситуации возникают в семьях, когда речь идет о так называемом
бытовом насилии. Мужья, а большей частью сожители, избивают женщин до
неузнаваемости. Бьют табуретками, бутылками. Бьют старых матерей сыновья, которые
до тридцати — сорока лет все за юбку мамкину держатся, не работают, а только пропивают
старухину пенсию. Прибежит такая, вся в крови, испластанная чуть не в клочья. Помощи
просит, плачет. А дня через два-три приходит заявление забирать: «Я его простила, я его
люблю». Нохрину и жалко их, и обидно, горько в таких случаях. Получается, что работу
делал бестолковую. А главное — он-то знает: прощать нельзя, в следующий раз кухонный
боксер может еще страшнее расправу учинить.

— Один эпизод у меня из головы не выходит. Тоже телефонограмма из больницы пришла.
Старик лет под восемьдесят попал на больничную койку
в тяжелом состоянии. Пьяный сын устроил с ним
разборки, да не как-нибудь, а с ножом и топором. Я пришел на квартиру. Там наступить
было страшно: ботинки к крови прилипали. Такого в фильме ужасов не увидишь. Сынок
этот уже был судим неоднократно за тяжкие телесные повреждения, за сбыт наркотиков.
Он своего родителя просто резал и бил. Соседи «скорую» вызвали. Конечно, я собрал все
документы и возбудил уголовное дело. А дед из больницы вышел и отказался от своих
показаний. Простил сынка. Я ему только сказал: «Когда в следующий раз он вас убивать
будет, вы вспомните, что этого могло бы не произойти, потому что он сидел бы в тюрьме,
а вы были бы в безопасности. А может быть, и не только вы». Но пока в той семье, слава
Богу, тихо, сын уехал куда-то.

На мой взгляд, люди, которые прощают подобные зверства своих домашних, и себя, и
окружающих подвергают серьезной опасности. Зло надо останавливать как можно
раньше. С мелочи, с бытовухи для многих начинается путь к матерым преступлениям.
Сначала такой кухонный вояка угрожает, руки распускает, потом калечит и, наконец,
совершает убийство. Занимаясь фактами бытового насилия, добиваясь справедливого
наказания виновников, мы, участковые, проводим реальную и эффективную
профилактику тяжких преступлений. Окоротишь кулаки домашнему тирану, получит он
срок, пускай условный, в следующий раз задумается, прежде чем выступать, потому что
знает: при малейшем нарушении закона ему теперь отправляться за решетку. Это сильно
притормаживает буйные темпераменты. Одно время 115 и 116 статьи (побои, телесные
повреждения средней тяжести) вывели под юрисдикцию мировых судей, и уголовных дел
мы по ним не возбуждали. Очень плохая практика получилась. Потому что в мировой суд
идти — нужны деньги на адвоката, да и заниматься этой волокитой не у каждого в
характере. Практически большинство случаев по этим преступлениям оставалось без
возмездия. А как пошла волна тяжких бытовых преступлений вплоть до убийств, вернули
все на круги своя. Милиция снова стала заниматься этим явлением. И с пользой.

С разными делами сталкивается участковый в своей повседневной работе, ближе всех
видя драматические, а иногда и трагикомические проявления нашей частной жизни.
Рассказал мне Вячеслав, к примеру, такой курьезный случай. Прямо на лестничной
площадке повздорили два соседа. Назовем их условно Сидоров и Комаровский. Идет
Комаровский с работы домой, видит: Сидоров, несколько пьяненький, в подъезде
нецензурно кроет соседку. Комаровский делает ему замечание. Сидоров начинает
задирать непрошеного воспитателя. Слово за слово, перепалка перерастает не то чтобы в
драку, а в толкотню. И вот во время этой сумбурной возни… палец Комаровского
попадает в рот Сидорова, и тот его откусывает! То есть, если быть точнее, кусает так, что
кость ломается и торчит, а палец болтается на одном сухожилии. Недаром Сидоров
занимается ковкой по металлу. Он потом так и скажет при даче показаний: «Да если бы я
на него руку поднял, вообще захлестнул бы насмерть». И вот финал пустячного
конфликта: Комаровский в больнице с пальцем, Сидоров в больнице с почками, у него
камень пошел, возможно, на нервной почве, хотя прямой связи медэксперты не
усматривают. Два инвалида, иронизирует Нохрин, обоим по полста лет, пора бы уже
степенность какую-то обрести, а они хуже мальчишек.

А бывают истории и пострашнее. Пришел как-то муж заявить на жену, что она
родила четвертого ребенка и закопала его живого. Прошло уже месяца два. А донести на
жену отец семейства решил только потому, что накануне с ней поскандалил. Стали
разбираться, откопали младенца, провели эксгумацию. Оказалось, что тот родился
мертвым. Мать нарочно вызвала у себя преждевременные роды, малыш был для
родителей лишним. «Я знаю, как она это сделала, но даже говорить об этом не хочу, —
говорит Вячеслав, — очень уж мерзко».

— Скажите, Слава, сталкиваясь по роду службы с не самыми приятными сторонами
человеческой натуры, вы не испытываете разочарования, не впадаете в мизантропию?

— Нет. Я не делаю обобщений. Люди очень разные. Я встречал одного бича, который все
потерял — семью, дом, работу. Но у него всегда с собой платочек, расческа, он в
подвале своем умудряется одежду стирать, как-то умываться. Все-таки то, что делает
человека человеком, внутри него. Конечно, обстоятельства играют большую роль, но не
главную. Кого-то судьба балует, другого может придавить. Но то, как мы на это
реагируем, зависит от нас и ни от кого другого.

— Вы занимаетесь преимущественно правонарушениями, локализованными дома, в
семьях, ну, среди соседей…

— Большей частью. Уличную преступность пресекать у нас, участковых, просто
возможности нет. Вот сидят, скажем, где-нибудь в сквере подростки, пьют, матерятся.
Всякому ясно: когда наберут достаточное количество градусов, потянет кому-нибудь
морду набить, а то и отобрать что-нибудь. И тут иду я мимо. Мне бы забрать их в
райотдел, поговорить, предупредить об ответственности за нарушение общественного
порядка, вызвать родителей, выяснить, что за семьи у них, не употребляют ли они
наркотики, на учет поставить. Была бы профилактика. А у меня и машины-то для этого
нет. Я сам себя на транспорте за собственные деньги катаю, а если всю эту ватагу везти,
еще за каждого из них заплатить надо. Нереально. Получается, для уличной вольницы
участковый — острастка слабенькая.

Я, конечно, могу помочь раскрыть какой-нибудь грабеж
или разбой на моем участке. Потому что я отлично знаю, кто чем дышит, где у меня
неблагополучные семьи, где ранее судимые, где наркоманы. По описанию найти можно
быстро. Вообще, уличные нападения совершают чаще всего наркоманы, деньги им нужны
постоянно, а работать они не в состоянии. Где взять? Отнять у законопослушных граждан.
Это беда, которая с каждым днем становится все опаснее. Борьба с ней ведется чисто
символическая, эфемерная. Статья шестая: употребление наркотических веществ без
назначения врача. Санкции: или штраф тысяча рублей (это с наркомана-то, который все
проколол, из дома все вынес, родители, бедные, плачут, не знают, что делать), или в
спецприемник сроком до пятнадцати суток. Реально, чтобы больного на эти несколько
суток закрыть, надо полдня потратить. Все бумаги заполнить, на медэкспертизу свозить,
чтобы документально зафиксировать, что он в наркотическом опьянении,
доставить его в суд. А там уж сколько судья назначит — пять суток или десять,
пятнадцать на моей памяти ни разу не давали. Ну, и что ему, голубчику, эти десять суток?
Только дозу сбросить, чтобы потом легче было колоться, пока опять не разгонится.
Никакого смысла не вижу. Я считаю, надо, как прежде, за употребление привлекать к
уголовной ответственности, сажать на срок до полугода. Чтобы хоть время у
него было подумать, как изменить свою жизнь. Иначе наркота скоро совсем задавит. Это зло,
несовместимое с нормальной жизнью общества.

И Вячеслав рассказал, как они с опером искали по ломбардам телевизор и
видеомагнитофон, которые сынок-наркоман через форточку вынес из квартиры матери.
Женщина не пускала в квартиру своего отпрыска, который, выйдя из тюрьмы, взялся за
старое. Прежде он уже украл из семьи почти все, что можно. Теперь, улучив момент,
когда мать ушла на работу, утащил последнее. Милиция вернула женщине похищенные
вещи, их ей не пришлось выкупать. А сын снова будет сидеть в тюрьме. «Зачем ему быть
на свободе? — спрашивает Слава. — Отравлять людям жизнь?» Участковый не сочувствует
страдающим химической зависимостью. Ему жалко родителей. Вообще в различных
конфликтах поколений Вячеслав обычно держит сторону старших. Жалеет пожилых
людей, стариков. В разборках между супругами старается защитить женщин. Поддержать
нужно прежде всего слабого, так он считает. Ну, и, конечно, соблюсти закон.

— Мне нравится работать участковым. Ближе всего к народу. Тяжело, не спорю. Много
человеческого горя приходится пропускать через себя. Но зато знаешь, что реально
помогаешь конкретным землякам. Я, например, очень доволен, что работаю в своем
районе, в Октябрьском. Сам лисихинский, мне тут все родное.

— Большой у вас участок?

— У меня два участка. Начиная от набережной,
к парку, до танка по Партизанской, и дальше до Четвертой Советской. Там и
частный сектор, и общежитие нархоза возле усадьбы Сукачева, и Новый Город весь.
Обширная территория. И очень разные условия проживания людей, разный контингент.
Проще работать с жителями частных домов. Они друг друга лучше знают, со мной на
контакт идут легко, доброжелательнее к милиции относятся. А вот в элитных
новостройках общаться — мука. Люди с амбициями, страшно недоверчивые. Десять раз
через дверь допросят, кто пришел да зачем, а уж в квартиру зайти и мечтать нечего,
спасибо, если на пороге сквозь зубы несколькими словами удостоят.

— Если бы от вас зависело, что бы вы хотели изменить в своей работе?

— Только одно. Я бы хотел опекать один свой участок. По нормативам мне положено
обслуживать две с половиной тысячи населения. Это оптимальное число для эффективной
работы. А я обслуживаю семь. А бывает, что приходится курировать и до девяти.
У нас в райотделе 44 ставки участковых инспекторов. Фактически
постоянно работают 25, а временами всего 12. Остальные — кто учится, кто в отпуске, кто на
больничном, кто в декрете. Перегруз получается страшный. В день принимаешь до
восьми, а то и десяти обращений. По каждому из них надо в течение десяти дней принять
правовое решение. При этом чтобы все бумаги, все протоколы были в порядке. У меня
никогда не бывает просроченных материалов. Я специально для этого купил компьютер — и дома после смены, часов до двух ночи, обрабатываю все дела. (В отделе есть компьютер,
но он один, а нас много, к нему всегда очередь). Да еще амбарную книгу заставляют вести
для милиции общественной безопасности. Архив своего рода. Мне эта книга абсолютно в
работе не помощница. У меня вот — мобильная моя записнушка. Всегда при мне: и дома, и
в кабинете, и когда на территорию иду. Тут все есть: адреса, телефоны, фамилии, состав
семей. Мини-досье на все мои околотки. Мы с дружинниками недавно обошли всю мою
территорию и составили обновленные подробные паспорта всех домов. Вот это дело
ценное.

— А что бы вы сделали, если бы у вас был только один участок?

— Я бы просто больше времени общался с людьми. Не бегал бы по всему
району, а навел порядок у себя. Заглянул бы лишний раз к ранее судимым, проверил
бы, чем занимаются, какие настроения у них. К бабулькам подсел бы на лавочку, они все
про всех знают, прозондировал бы обстановку во дворах. А уж притоны я совсем бы
повывел. Ездил бы к ним с настойчивостью маньяка, возил бы в райотдел на
душещипательные беседы. Так что у них охота бы отпала собираться на моей территории.
Не хотели бы меня в другой раз видеть просто. На участке надо быть. Чтоб люди видели:
власть есть. Вот он, участковый, всегда рядом, всегда готов помочь, а если надо, и
наказать. Так что преступлений лучше не совершать, потому что милиция все видит. Ну и
желательно бы постовую будку поставить. Вот хотя бы в парке, где постоянно кого-то
бьют, у кого-то что-то вытаскивают. Так в «Лунном коте» было, в районе аэропорта. Там
все время подсыпали людям клофелин, обдирали до нитки. А как поставили будку
милицейскую с двумя дежурными, к которым в любой момент можно обратиться, так
воцарилась долгожданная тишина.

Милиция должна быть ближе к народу. Вот в Солнечном отделение
милиции закрыли. Ну, это же
нонсенс какой-то. Население растет, новостройки заселяются, а мы ГОМ закрываем. Люди
столько писали жалоб по этому поводу, даже самому Путину. Теперь есть
указание ГОМ в Солнечном восстановить, так помещения нет. Собирались
открыть отделение милиции и в аэропорту, по сей день не открыли. В Свердловском округе численность
проживающих примерно такая же, как в Октябрьском. Там три
отдельных милицейских подразделения, которые взаимодействуют между собой. А у нас
один только районный отдел. Да и в нем единственный кабинет для участковых,
тринадцатый номер. Зайдут двадцать пять инспекторов, как сельди в бочку. Какая работа
в такой тесноте? В шуме, в гаме… А если еще человека пригласил опросить?

Хочется поработать в нормальных условиях. Насколько лучше можно
было бы делать свое дело! Насколько больше пользы принести! Ради порядка и
спокойствия в нашем городе.