Неблагодарное дело — рассказывать о живописных работах,
их надо смотреть, необходимо проникнуться их красочным
строем, философией, музыкой, в конце концов. Среди представленных
в экспозиции картин большая часть сделана именно в нынешнее
лето, кое-какие композиции уже знакомы любителям живописи,
в них Чевелев легко узнаваем — только он умеет так
филигранно, можно сказать, отважно и изысканно экспериментировать
в цвете. Но он не склонен тягаться с экспрессионистами
— его краски наполнены дыханием самой природы, они буквально
искрятся, радуя своей чистотой и свежестью. Художнику
веришь, а это главное. Как сказал член правления Иркутского
отделения Союза художников Лев Сериков, выступая на открытии
выставки, Валерий Чевелев верен себе, для него живопись
— прежде всего цвет, художник не просто чувствует его,
он борется за него. Ведь не секрет, что многие живописцы
стали им откровенно пренебрегать.

Валерия Чевелева не назовешь кумиром иркутской публики.
Кое-кому его фамилия даже мало о чем говорит, хотя в
области монументального искусства он хорошо известен
среди специалистов, дизайнеров, архитекторов. Его настенные
росписи, мозаичные панно, без преувеличения, несут в
себе печать самобытного, незаурядного таланта. Как живописец — и тот же Лев Сериков об этом напомнил — Валерий Васильевич
работает трудно, вернее, не очень-то торопясь. У него
нет потока, в отличие от художников, которые в день могут
выдать по нескольку живописных опусов. И тем более удивителен
его нынешний прорыв — что это, свободный полет, магия
простора, экзотика нехоженых троп? В чем, собственно,
истоки нынешней северной «одиссеи»? И еще. Каким ветром,
какими судьбами его занесло на зимовье, находящееся в
нескольких десятках километров от Звездного? Как зачарованные,
все мы, кто пришел на открытие выставки, слушали рассказ
о фортуне, которую подкинула судьба, фортуне, которая
помогла выбраться из душных городских кварталов в сказку.
Да, Чевелев так и сказал: в мир волшебный, сказочный.
Не случайно искусствовед Тамара Драница под одобрительные
улыбки присутствующих сравнила Валерия Васильевича с
Ильей Муромцем, который наконец-то слез со своей печки
и показал миру свою силушку.

Так как же такое случилось, что он не только замыслил,
но и осуществил свой побег — из городской обустроенности,
из стен мастерской, где в мирной тишине дремлют его детища
— живописные работы, — в стихию таежного простора, под
небо живое и черное, на котором сияют звезды величиной
с кулак и льются на окаем земли золотые метеоритные дожди?

Все началось со встречи со старым другом Анатолием Перегудовым.
Удивительнейший человек! В свое время после окончания
Московского училища ваяния и зодчества и недолгой работы
по специальности он решил на пару-тройку лет податься
в тайгу, егерем поработать. И вот представьте себе — эти 2-3 года обернулись тремя десятками лет. Этот почти
двухметрового роста гигант оказался личностью цельной
и деятельной. Незаурядный художник, не расстающийся с
мольбертом и кистями даже в не самые благоприятные времена,
всей своей жизнью он доказывает преданность избранному
пути — его заказник в приленской тайге можно без всяких
натяжек назвать форпостом порядка и надежности. Лихие
людишки, браконьеры там разные далеко обходят владения
сибирского великана, знают его непреклонный характер,
нетерпимость ко всему негативному, наносному, лживому.

Надо было видеть, с каким воодушевлением и откровенным
любованием описывал Валерий Чевелев своего доброго друга,
художника, егеря, эколога. Познакомились они в далеком
1975-м, когда только-только начинался БАМ, в партийном
агитпоезде, направлявшемся в Усть-Кут. После той поездки
зачастил Анатолий Перегудов в Иркутск, познакомился с
корифеями живописи — Тетенькиным, Вычугжаниным, сошелся
с молодым и многообещающим тогда Виктором Мироненко.
Словом, закрутилось у него все так слаженно и добротно,
что он удостоился похвалы своих учителей. В частности,
Глеба Богданова, с легкой руки которого он и стал егерем.
Ушли из жизни дорогие его сердцу наставники — Вычугжанин,
Богданов, и как-то вдруг сузился и поблек мир его устремлений,
но не прошли даром их бесценные уроки…

— И вот, продолжает Валерий Чевелев, нынешним летом вновь
появляется Перегудов. Постаревший, но по-прежнему могучий,
энергичный, деятельный. Едва только встретились, он решительно
положил мне на плечо свою ручищу: все, едем!

— Да куда едем, зачем?

Дескать, что за разговорчики в строю! Хватит киснуть в своей
мастерской, пора на простор, на свет божий, на природу.
Видно, почувствовал он, что истосковался друг по волюшке.

Видя нерешительность Чевелева, пошел даже на то, что
выслал деньги не только на билет в Усть-Кут, но и на
краски, прочие причиндалы. Теперь-то, мол, не отвертишься!

— Честное слово, — говорит Чевелев, — первой мыслью было отослать
назад довольно-таки приличную сумму. Потом подумал: а
что, две-три недели побуду на северных просторах, от этого
хуже не станет. Глядишь, и что-то стоящее сотворю. Короче
говоря, приехал. Лето, теплынь. Начал с того, что искупался
в Лене. Где только не приходилось купаться, а вот в нашей
самой-самой — впервые.

Перегудов времени на прогулочное настроение не дал: собирайся,
завтра в Звездный отчалим. Сижу на берегу, а мошка, мокрец,
доложу я вам, поедом пожирает. Жду лодку. Уже спускаются
сумерки — кстати, этот пейзаж вы можете здесь, на выставке,
увидеть, вот он. На лодке от Звёздного мы поднимаемся по Таюре до зимовья. Мой спутник
экипирован по всем таежным правилам, в броднях, куртке
и т.д. А на мне какие-то летние сандалии. Ничего, смеется
Перегудов, приедем на место — там все для тебя найдется.
Должен признаться, этот путь «из варяг в греки» я на
всю жизнь запомню. Лодку крутило, вертело, я по команде
то на правый борт бросаюсь, то на корму, то поперек днища…
Понял, почем фунт лиха. Но хватило силенок, не сломался.
Подумал: а что, и я чего-то стою. Могу! Но более всего
меня похвала моего друга воодушевила. Да, один эпизод мне особенно
запомнился. На одном из прижимов нас резко развернуло,
и если бы не вылетевший на берег якорь, не знаю, остались
бы мы живы. Опомнившись, огляделся. А где же Анатолий?
Мотор ревет, как бешеный. На мне нитки сухой нет. Вдруг
вижу, откуда-то скатился мой спутник. 120 кг в нем, а
его, как щепку, на какие-то сучья выкинуло.

— Жив? — спрашивает.

— Я-то жив, — отвечаю. — И чувствую, что ты тоже.

После этого ЧП шли сплавом, без мотора. Зачем судьбу
испытывать? Пути оставалось километров десять. Был август
месяц, ночь. Такого неба ни в городе, ни в пригороде
не увидишь, только в тайге. Какая это красотища — звездопад,
метеоритный дождь! Самый настоящий поток. Вот где чувствуешь
себя частичкой космоса. Перегудов даже шест бросил, чтобы
не ускорять движения. Это как поэзия, музыка, не поддающиеся
искусству живописи. Когда-нибудь наберусь смелости, попытаюсь
передать мои ощущения с помощью красок. Решусь ли? Не
знаю.

Часа в три ночи подошли к базе. Собаки, две симпатичнейшие
лайки, встретили нас дружным лаем — свой голос они стали
подавать задолго до нашего появления. К слову,
будущий год пройдет под знаком собаки, так что на некоторых
этюдах присутствие четвероногих моих приятелей будет
вполне оправданно, если не сказать — символично. Как-то
Перегудов, покидая базу дней на десять, попросил доглядеть
за своими любимицами. А когда вернулся, спросил довольно-таки
жестко: что ты сделал с собаками? Дело в том, что я добросовестно
их подкармливал, и к возвращению хозяина они выглядели этакими
чемоданами. Откормил. И запомнил на всю оставшуюся жизнь
— собак, тем более охотничьих, кормят раз в сутки.

В тайге Валерий Чевелев, по его словам, рассчитывал пробыть
пару недель, не больше. Но аппетит, как говорится, приходит
во время еды: никакой тебе суеты — здесь все зависит
от тебя, твоей смекалки, выносливости. Валерий Васильевич
признается, что никогда раньше не занимался рыбалкой,
а здесь открыл для себя целую науку. Даже написал портрет
человека, соорудившего для начинающего рыболова расчудесную
муху — рыба на нее брала, как заговоренная. И вообще,
говорит Валерий Васильевич, все, что сделано жарким летом
2005 года, это целая отдельная выставка. Конечно же,
он ее подготовит. Надо заметить, о своей работе в тайге
как живописца Чевелев не распространяется. Да и ни к
чему: вон она, эта экзотика, на стенах холла. По-доброму
завидуешь художнику — это ведь надо, за два с небольшим
месяца прожить целую жизнь! Как вкусно смотрится натюрморт
с только что приготовленной на сковородке рыбой, граненый
стаканчик рядом, и светлая, как слеза, бутылка. А вот
темная заводь с застывшими на берегу золотистыми
соснами. Честное слово, ты словно бы наяву ощущаешь
смолистое дыхание тайги, прохладу незамутненной воды.
А сколько поэзии в незатейливых постройках с
живностью во дворе, неспешном быту обитателей базы.
Это ли не жанр, да еще какой!

Любопытно, что на вопрос о том, как работалось в
лесу, Чевелев отвечает лаконично и убедительно. Все,
что делал, получалось как бы само собой. Хотя
выкладываться, что называется, приходилось. Чтобы
получился хороший этюд, достаточно было двух-трех
часов. Натура — вот она, перед тобой, никуда не надо
ходить, что-то придумывать. Любуйся, пиши! Когда
домой возвращался, подумал, что жизнь — штука очень
даже интересная, что я не просто много и хорошо
поработал, случилось нечто более важное: я понял, что
многое могу, не зря совершил побег. Хотя и не такой,
как мой друг Толя Перегудов, но все же…

Разговор с художником на открытии экспозиции
получился весьма содержательным и конструктивным.
Кроме сугубо заинтересованного и доброжелательного
обсуждения выставленных работ, говорили о тенденциях
в изобразительном искусстве, секретах популярности,
творческих исканиях. Под занавес слово вновь взял
виновник торжества.

— Перегудов оставался доволен
мной, а его похвала дорогого стоит. В отдельные дни
мы выходили на этюды вместе, и это подстегивало,
вселяло какой-то азарт. Он пригласил меня приехать
зимой. Сделает на санях мастерскую — и в тайгу. Ждет
меня в феврале-марте. Будут и охота, и рыбалка. Вот
змей-искуситель! Так что готовлюсь к еще одному
побегу, очередному.