— Археология и всё, что с ней связано, — говорит он, — настолько всеобъемлющий предмет человеческих изысканий, что… даже не имеет собственного «места».

— То есть?! — подпрыгиваю я.

— Именно так. Её невозможно причислить к определённой классификации. Наука это или культура? Споры идут до сих пор. Раздел истории — так это очень формальное, «обкусанное» понятие. Хотя я, конечно же, историк: закончил истфак ИГУ…

— Герман Иванович, я конечно, очень сочувствую всем археологам. Но… разговор сколько-нибудь успешный об этой прекрасной и интересной науке мы вести, с вашего позволения, не будем, или почти не будем. Давайте я задам вам вопрос, насколько тривиальный, настолько и волнующий всех и во все времена: как человек находит своё место в жизни? Кто вручает ему этот компас?

— Если бы нашли того, кто ответит на этот вопрос о «компасе жизни», ему памятника было бы мало поставить. Для меня это был отец. А когда он погиб на фронте в Отечественную войну, этим человеком стала мать — как продолжение всего лучшего, что дал мне он. Мне было совсем немного лет, но эти годы остались в памяти неизгладимо. Отец, кадровый военный, водил меня в лес, учил стрелять из боевого оружия (это в четыре с половиной года!), таскал меня на охоту, и к тому времени, когда он ушёл на фронт, я совсем неплохо ориентировался в лесу, мог развести костёр, набрать берёзового соку. Короче, он привил мне любовь ко всякого рода скитаниям — большего удовольствия для меня не было.

По крайней мере, сколько себя помню, с той поры я всё время куда-нибудь рвался — то в лес, то в пустыни, то в степи, то в горы. Дух скитаний — это как наркотик: не каждый им заболевает, но если заболел, то навсегда. И вот спросите себя: если вас не заразил этот воздух, эта ненасытная тяга бродить по земле, — станете вы геологом, археологом, океанологом и т.д? Думаю, что нет, не станете.

Но тут есть и ещё одна сторона: отец писал книгу о Чан Кайши, а чтобы писать книгу о Востоке, нужно перевернуть горы литературы. Ему приходилось очень много заниматься самообразованием — ведь по прямой (военной специальности) это ему не было нужно. От него у меня осталась горка учебников, книг по истории Востока. Меня эти картинки из книг просто завораживали, и, как я сейчас понимаю, это не могло не повлиять на моё детское воображение. Очевидно, всё же повлияло — после окончания школы я махнул в МГУ, на исторический. Наивный мальчик, я полагал, что в таком большом вузе мне найдётся место. Увы, не прошёл по конкурсу — он составил 21 человек на место. И я уехал в Иркутск. Тут были мои «древние» корни — жила бабушка, жил дед, некогда сюда переселённый «за буйный нрав».

Я, конечно, благодарен судьбе, что она забросила меня в Иркутск; даже на том свете надо кланяться ей в ножки за то, что я попал в университет (кстати, очень легко — сдав все пять экзаменов на «отлично»). Это был конец 50-х — начало 60-х. На мой взгляд, это было золотое время университета вообще, а нашего истфака в особенности. Это был такой набор преподавателей, что невозможно было не увлечься или одним или всеми сразу. Только что разъединённые с филологическим факультетом, мы продолжали оставаться в «едином пространстве». К сожалению, сейчас этого нет. Время было очень интересное, взаимообогащение было настолько положительным, настолько серьёзным… Ещё сказывались и отзвуки военного времени, люди старались собираться вместе, обсуждали проблемы, никто не боялся что-то друг другу сказать… Очень интересное время.

Именно тогда мне повезло встретиться, познакомиться и попасть под опеку Михаила Михайловича Герасимова, того самого антрополога — основателя методики восстановления лица по черепу, которая сегодня господствует во всём мире (хотя имя Герасимова при этом не упоминается). Этот человек вложил колоссальное количество начал (именно начал) в мою дальнейшую жизнь и работу. Ну, а непосредственным опекуном моим в университете был Сергей Владимирович Шостакович, заведующий кафедрой всеобщей истории. К Герасимову я попал в экспедицию, и впоследствии он был руководителем моей диссертации. С 1957 года я не мыслил себе ни одного лета без экспедиции в поле. На будущий год можно отмечать 50 «полевых» лет. С Сергеем Владимировичем я познакомился на первом курсе. Он был руководителем моих курсовых работ. Когда я написал дипломную работу (под руководством Герасимова), Шостакович предложил организовать при кафедре истории аспирантуру, и я стал в ней первым аспирантом по археологии. Я защитил кандидатскую диссертацию хоть и по археологии, но по классу всеобщей истории. И докторскую я защищал тоже от кафедры всеобщей истории. Это было уже начало 80-х.

Но я снова хочу вернуться к 60-70-м годам, когда мы остались без Герасимова. Мы остались без финансирования, вернее, оно было «сборное» — экспедициям помогали и университет, и краеведческий музей, и Академия наук. Потому что начинали мы работать под руководством Николая Алексеевича Логачёва. Это мой «геологический» учитель. И не просто учитель, а серьёзный наставник: в практике геологических изысканий он сделал для меня очень многое. Кстати, мне пришлось тогда и учиться в ИГУ, и одновременно работать в Институте геологии. Мне повезло сидеть в одном кабинете с Логачёвым, Флоренсовым, Клемановой… Это было очень интересно, ведь мы работали на стыке геологии и археологии. Для меня это была замечательная школа.

До конца его дней мы дружили с Николаем Александровичем Флоренсовым, и я даже был рецензентом его совершенно необычной книги, посвящённой проблемам древней Трои. Это был учебник для средней школы, изданный в Москве, и здесь его никто не видел. Дружба с этими людьми была настолько многогранной, что переоценить её просто невозможно.

Новый сюжет в моей жизни — после 60 года Шостакович задумал очень интересную комбинацию: создать институт гуманитарных исследований при университете, куда бы входили юристы, историки, археологи, этнографы, филологи. Тогда это было несколько энтузиастов, в числе которых и ваш покорный слуга. Институт замыслили начинать с научной лаборатории при кафедре археологии. То есть нам надо было выполнять научную работу, совмещая её с учебными задачами, что в 1963 году и получилось. И вот сейчас, годы спустя, когда нас уже 20 человек, действует большой научный Центр археологических, этнологических и других исследований. Можно говорить, что задуманное 43 года назад (на общественных началах, кстати) полностью себя оправдало. Это был серьёзный поворот в моей жизни.

В это время университетом руководил Николай Фомич Лосев. Да, лосевское время… Он был физиком, но хорошо относился и к гуманитариям. Говорил, что без науки нет преподавателя, нет университета (кстати, это мысль и Шостаковича). У него не было пассивного отношения ни к одному из факультетов. Интересно, что он старался выходить на кафедры, игнорируя порой деканаты. Сейчас это не приветствуется — новое время диктует новые технологии. Это неизбежно, это эволюция. Но для нас «лосевский синдром» интересен тем, что Лосев отдавал нам полный штат на кафедру. И мы, неопытные котята, тогда совершили настоящую революцию — мы начали то, что потом назовут научной работой со студентами (НИРС). А мы начали НИРС в 70-е годы. То есть всё время работали с опережением. Вот, смотрите, том материалов под тысячу страниц. Это работы студентов. Издано у нас. Через год точно такой же издадут в Красноярске. Мы работаем в экспедициях вместе со студентами, из одной миски суп хлебаем. Вот почему они так рвутся в поле, где не может быть ни начальника, ни подчинённого. Работаем вместе, сидим у одного костра. Именно здесь они могут себя ощутить в коллективе, в труде, оценить, кто чего стоит. И, естественно, всё это идёт параллельно с азами той науки, которую познают. В этом смысле мы имеем необычайно большую фору перед другими. Ну и сама наука — это наука о человеке, пусть и ископаемом, о культуре человеческой, хотя и выраженной в технологических остатках, но тем не менее…

В 1988 году снова особое событие — создание на факультете кафедры археологии. Мы были первыми — ни один вуз подобной кафедры не имел. И у нас сразу же кафедральное подразделение начало выливаться в определённую институтскую структуру. И сейчас, как в «матрёшке», мы соединяем три ипостаси: кафедра, научный центр и академическая лаборатория.

Вся эта цепь рассказанных мной событий не раскрывает, естественно, многих внутренних аспектов жизни — это просто невозможно сделать даже в большой статье. Мы, например, не успели с вами поговорить о преподавании. Представьте себе преподавателя, который с кафедры только болтает (ну пусть вещает). Если ты не тиражируешь свою мысль и студент тебя не понимает, то, как говорят железнодорожники, «паровоз с богом разговаривает» ( то есть попросту буксует на месте). Но, повторяю, это другой процесс, другая тема.

— Как-то вы сказали, Герман Иванович (кстати, в нашем с вами интервью год назад), что археология — наука XXI века. Что вы имели в виду? Или я уточню вопрос: интересно ли археологу наше Прибайкалье?

— Это фантастика! Она ещё нераспечатана. Всё впереди. Наш археологический материал — самый интересный — лежит на глубинах 16-20 метров. Мы технически не можем проникнуть туда. Но для экспедиций будущего откроется кладезь…

— Это вы предполагаете?

— Да мы знаем это! И по бурению знаем, по обнажениям. Наука археология ещё молодая, она даже не сформирована толком. Нигде такого диплома не выдают: специальность — «археолог».

— Что же записано в таком случае в дипломе?

— Что и положено: историк.

— И всё же к вам идут.

— Идут. Но это энтузиасты. Студент умный пошёл, он понимает, что дивидендов больших на нашей ниве не настрижёшь, а вот трудиться надо, причём руками, лопатой махать, шурфы копать.

— Значит, Герман Иванович, ваши надежды вы связываете с 21-м веком. То есть настоящая работа ещё только начинается? О конце её говорить, похоже, не приходится…

— А конца ей не будет никогда. Пока живёт человек на земле, он всё равно будет зарываться в неё, ибо «снизу» порой лучше видится, чем сверху. Это не парадоксы науки, это её плюсы. Если говорить о том, что ещё надо сделать, то не хватит и страницы. Чтобы помочь студентам, мы создали сборник учебных программ по специализации «кафедра — студенту». 1-я серия («Археология, этнография») уже вышла и, надеюсь, поможет стать для них ориентиром в изучении предмета.

— Я всего 2-3 раза у вас в гостях и всё время встречаю иностранцев…

— Да, мы сегодня широко используем международные связи, совместные экспедиции, гранты, работаем над концепцией очагового происхождения человека; с проблематикой, связанной с нашим Востоком. Вот ещё очень интересная тема: время и место происхождения тюрков, монголов, китайцев, корейцев. Конечно, нам одним поднять это не под силу. Но высшее образование становится требованием человеческой цивилизации. И я не перестаю повторять, что именно университетам, этим непотопляемым кораблям науки, принадлежит в этих процессах ведущая роль. (Кстати, в 2010 году им исполнится 1000 лет). Те «гости», которых вы видели, — это либо мои бывшие студенты из других стран, либо учёные, с которыми работает кафедра.

— Герман Иванович, последний вопрос, можно сказать, личный. За плечами 70 лет, 50 лет из них в поле, в нелёгких условиях быта, почти что экстремальных. Что помогает держаться на плаву?

— Спорт. Ещё в молодости я очень неплохо занимался гимнастикой, дошёл до «мастеров». А сейчас спортивная закалка помогает не раскисать. Хотя, конечно, годы берут своё: от чего-то, возможно, придётся уже отказываться. Но у нас есть молодёжь, есть ученики. Им… и лопаты в руки. Конечно, занятие археологией требует отдачи всей жизни человека. Все ли на это сегодня способны? Но раз мы ходим по этой земле, по этой тверди, мы должны знать её и изучать. Ну и пока силы есть, я буду этим заниматься.

Беседу вёл Борис АБКИН, «Восточно-Сибирская правда»

На снимке: Герман МЕДВЕДЕВ

Фото Николая БРИЛЯ