В прочем, страсть моя к географии, как я сейчас понимаю, имела ещё один, весьма непрочный фундамент: мне надо было поднять свой рейтинг в глазах уважаемой и весьма почитаемой нашей Галины Петровны (что вполне удалось), заодно у милого существа с изумрудно-васильковыми глазами, сидящего рядом со мной на одной парте.

— И то и другое вроде бы удалось, но… географом я не стал, о чём, кстати, совершенно искренне сожалею. А может и хорошо, а то получился бы из меня жюльверновский учёный Паганель, помните, — из «Детей капитана Гранта»?

Мой собеседник, Байрон Мустафьевич Ишмуратов, сотрудник Института географии СО РАН, доктор географических наук, подливая в чашечки кофе, заразительно смеётся, когда я всё это в «красках» ему рассказываю.

— А вы знаете, мне иногда приходит в голову шальная мысль: а надо ли так уж тревожиться (что мы делаем, кстати, много лет) по поводу того, вот, мол, плохо-де у нас профориентация поставлена, оттого люди не своей дорогой идут. Да кто её знает, в 16-17 лет, «свою дорогу»! И сколько примеров того, когда именно Его Величество случай определял путь человека. Да и случай ли это?! Может, это божий промысел распорядился вашей судьбой?

Вот мой пример. Родился и вырос я в Татарии, хорошо учился в сельской школе. Замечательно у меня шли общественные науки — уже к десятому классу я читал Гегеля, увлёкся историей. Отец мой имел диплом учителя географии, но всю жизнь работал с людьми, был секретарём райкома партии. Мальчишкой я очень любил работать в селе, конечно, давали мне посильную работу. Закончив школу с приличными оценками, поступал в МГИМО. Но его, не прошло и года, расформировали (показался кому-то наверху «ненужной надстройкой»). Пришлось поступать в МГУ, на географический факультет.

— Значит, география была всего лишь случаем?

— Да, но к тому времени я уже знал, что география — это не только реки и моря, горы и долины. Это общественная наука прежде всего. А значит, это «моё», — решил я. И, действительно, всё, чем я занимался, так сказать, по собственному желанию в школе, очень даже сгодилось: я на голову обошёл многих своих сверстников по факультету.

— А наука?

— Это же МГУ, не забывайте! Там стены воспитывают, призывают: ты — учёный. Я уж не говорю о замечательных учителях — их было немного, тех, что оставили глубокий след, но они остались в сердце навсегда… И всё-таки вопрос, как становятся учёным, который вы задали, он очень непростой и каждый «соискатель» видит в диссертации свою цель. Для одних она органично вытекает из самого служения науке и становится логичным завершением (или продолжением) твоего дела, которое тебе дорого, для других, увы, — это некий престижный «проект» успеха, карьеры, чего хотите. Отсюда легковесность, начётничество, что угодно, но только не поиск, не радость открытия, не азарт, тоже очень нужный учёному. Впрочем, эта тема неисчерпаема…

На ваш вопрос, как я пришёл в науку, я частично ответил — это МГУ. Во-вторых, характер у меня «вредный»: я ещё со школьных лет позволял себе подвергать сомнению всё то, что мне, мальчишке, казалось бездоказательным, вызывало сопротивление. За ответом приходилось зарываться в книги, специальную литературу. Вот тут очень помогла отцовская школа, его взгляды, я бы сказал, его взгляды на развитие общества и нашего, советского, разумеется. У нас была хорошая по тем временам библиотека, книги научили искать и находить ответы. Наверное, таким образом и было заложено то, что мы называем основами. Почему география? Она, видимо, да скорее так оно и есть, привлекла широтой изучаемых проблем, их взаимосвязью, настолько взаимовлияемых, что порой невозможно провести водораздел. Государства, где этого не понимали, несли огромные потери.

Достаточно вспомнить хотя бы «кукурузную» эпопею Никиты Сергеевича Хрущёва (одним махом хотел покончить с проблемами кормопроизводства), и чем всё это закончилось. Или вот — ближе к тому, чем мы занимались непосредственно, — вопросы сбережения этносов сибирской тайги, — т.н. малых народов. До прихода сюда «ермаковцев со товарищи» все эти племена имели сбалансированное хозяйство — никогда не били больше дичи, чем это требовалось для пропитания, не разрушали тайгу, берегли лес и всё то, что давала им природа. Пришли российские «служивые» люди, поначалу это были обычные мародёры. Обложили местное население ясаком, и хозяйство этих народов, «вписанное» всем укладом жизни в природу, разрушилось. Можно провести и параллели с сегодняшней недооценкой, а то и прямым «наплевизмом» на мнение учёных — таких примеров несть числа. Начиная от строительства БЦБК и недавними событиями с трубопроводом вблизи Байкала.

Ещё при Ельцине вошло в обиход выражение — региональная политика. Занимался ею мой студенческий товарищ — Смирнягин. В своей книге он провёл мысль: цель региональной политики — выравнивание условий жизни населения. Вроде всё честно — всем сёстрам по серьгам. Но не получается! Попробуйте «выровнять условия» скажем, эвенка и москвича? Назначение географии, на мой взгляд, в другом: как можно удачнее использовать существующие различия. Немецкий учёный Гартнер говорил, что задача географии — изучать «наполненность пространства», я же интерпретирую её как изучение взаимосвязей и взаимообусловленности «явлений одного места» (надеюсь, что и т.н. «простой читатель» поймёт, в чём здесь принципиальная разница).

В разговоре с Байроном Мустафьевичем я всё склонялся к мысли, что география, конечно, наука общественная, но, на мой непросвещённый взгляд, её вернее бы назвать естественной. Но Бог с ней, с терминологией, — само направление деятельности Института географии, где много лет работает мой герой, как говорится, ставит все точки над «i»: ведь главная цель института — проведение фундаментальных исследований в области ландшафтоведения, создание теоретических основ прогнозирования, контроля и регулирования динамики геосистем, системного картографирования, разработка географических основ территориальной организации производства и формирования населения на территории Сибири.

Отдельные блоки исследований — социально-демографический, этнокультурный, медико-географический и историко-географический. Природа и общество, производительные силы и их размещение, освоение новых районов: агрогеография, георесурсоведение, экономическое районирование, политическая география…

Так трактуется «глобальная» задача института в специальном справочнике.

Боюсь утомить читателя дальнейшим перечнем того, чем занимался институт все эти годы. Он, как вся иркутская наука, через год отмечает особую, «золотую» дату своего рождения, 50-летие создания первых научно-исследовательских институтов Сибирского отделения Академии наук. Это дата значительная, ибо «отсюда есть пошла», как говорили в старину, подлинная история освоения нашего почти неосвоенного края.

К тому времени таких могучих институтов географии в стране было всего лишь два. И молодому выпускнику МГУ не было никакого резона отказываться ехать в края не слишком обетованные, что он и сделал. До этого, правда, побывал в нескольких экспедициях, поработал в других краях, пока окончательно не осел в Иркутске. «Конёк» Байрона Мустафьевича, говоря кратко, — экономическая, политическая, социальная география. Понятно, что автору сложно что-либо об этом говорить, оценивать труд человека, десятки лет посвятившего любимому предмету (теперь, в 70 лет, он в этом признаётся). Здесь больше веришь своей интуиции, вдруг молодо заблестевшим глазам собеседника, когда разговор коснётся ярких воспоминаний, зажечься его тревогой и сопереживать пережитому и переживаемому им.

А сопереживать есть чему. Граждански озабоченному читателю и без нашего очерка понятно, чем встревожена душа сегодняшнего учёного. Прежде всего, тем положением, в котором наука оказалась. То её упрекают, что она сильно «разрослась» и неплохо бы поджать эти «расплодившиеся» НИИ за то, что нет должной сиюминутной отдачи. То предлагают передать всё научное ведомство во владение университетов — как на Западе. В науку «идти» сейчас уже мало желающих, а её всё ужимают, сокращают персонал, режут субсидирование, требуя зарабатывать самим. А когда это «самозаработанное» вдруг нечаянно «наклёвывается» — его попросту отнимают. В науке, — считает Ишмуратов, — остались только бессребреники. Их надо на руках носить, а не увольнением пугать. Доктор наук получает семь тысяч в среднем. О чём ещё можно говорить?

— Государство отошло, причём сразу, от всего, чем занималось раньше, — считает Ишмуратов. В том числе и от науки. Да, есть планы, есть проекты, над которыми работают, и честно работают, учёные. Но… нет «сущей ерунды» — денег. Безоглядно и безответственно заброшено то, над чем неглупые люди корпели десятки лет. Есть масса очень полезных наработок, но они невостребованы и, пожалуй, никому не нужны. Не может наука возродиться «сама по себе», это и ежу понятно. Без поднятия собственного производства государство всё больше и больше превращается в сырьевой придаток — со всеми вытекающими отсюда последствиями.

— Я был недавно в Благовещенске, — люди просто унижены выросшим по другую сторону Амура китайским городом-миллионником буквально на их глазах. Так вот, все заводы у китайцев на привозном сырье из благодатной российской тайги и её недр. Похоже, без Китая и вообще стран Азиатско-Тихоокеанского региона мы Сибирь освоить не в состоянии, о чём говорится уже в открытую. Концепций, как нам выйти из кризиса — тьма, но когда же они начнут работать?

В 1962 году молодой аспирант Ишмуратов приехал в Иркутск, его взяли на работу в Институт географии. Хорошими кадрами наполнялись тогда стены 2-го географического института страны — ехали учёные и молодые люди из Москвы, Ленинграда, Ростова. Но больше всех «поставлял» их Иркутск — ведь здесь тоже готовились кадры.

— Увы, — сетует Байрон Мустафьевич, — факультет географии ИГУ не оправдывал надежд. Один, но весьма показательный факт: за много лет кафедра экономической географии не воспитала ни одного доктора наук!

О своём коллективе он говорит, что костяк института крепкий и спаянный, работает дружно, много молодёжи, есть весьма перспективные разработки. Но институт, полагает Ишмуратов, по своим показателям всё больше скатывается на позиции провинциального НИИ. И это объективная картина, отражающая существо главной проблемы: раньше институт всегда увязывал свою деятельность с планами социально-экономического развития области, был на виду, в нём работали 350 человек. Нынче — две сотни.

— А сейчас чем озабочены во властных структурах? Проблемами ЖКХ? Готовят «хорошие» законы. А меж тем 70 процентов заработанного областью уплывает в Москву. Хотя всё есть, чтобы не бедствовать, — люди, ресурсы, богатые недра… Но свои заводы стоят, а мы везём металл в Китай, которому они находят применение. Впрочем, на эту тему говорено-переговорено… Но ведь всё, о чём я говорю, — это по существу и есть моё дело, моя тревога, тревога моих товарищей по научному цеху.

Да, науке он посвятил все свои годы, и тут Ишмуратову не в чем себя упрекнуть: за 43 года работы в институте написаны сотни трудов, опубликованы 3 «сольных» книги, 15 коллективных сборников. Одну из них мне довелось прочесть несколько лет назад — «Сибирь в России и мире. Очерки экономической и политической географии». Помню, поразили две вещи особенно: широта охваченных проблем и лёгкость, с которой написаны сугубо, казалось бы, научные статьи. Это та лёгкость, которая… труднее всего и даётся и которая, конечно же, свидетельство его глубокой личной заинтересованности в предмете описания. Без этого личного «я», глубоко убежден Ишмуратов, учёного просто нет.

Может, именно потому так тянет к нему молодых учёных, аспирантов, которые едут к нему из многих городов Сибири? Ведь он строг в оценке присланных на просмотр работ, особенно если обнаруживает авторскую пустоту, скрытое, порой очень удачно, желание «остепениться» во что бы то ни стало, конъюнктурщину. Попадались ему и такие «соискатели…» Но за кого брался всерьёз — выводил в люди. Двадцать два человека (больше всех в институте аспирантов) защитились под его руководством. Подготовил девять докторов наук, «на подходе» ещё 4-5 докторских диссертаций. Вот когда я убедился в «диапазоне» географии: специалисты, которые у него защитились, — это гидролог, два экономиста, землеустроитель, кибернетик и даже… учительница английского языка. А он, конечно же, удивив меня этим разношерстным составом соискателей, вдруг неожиданно резюмирует: увы, сейчас разрушена система связей между науками. Почти всё канонизировано. И когда в науку идут люди, которых готовили «в учителя», — ни к чему хорошему это не приводило и не приведёт.

Но… пора было прощаться, — всего пересказать, конечно же, невозможно. Допив очередную чашечку кофе, мы расстались. Он, выйдя из здания института и посмотрев на часы, окинул взглядом свой (разработанный после полученного инфаркта) маршрут: это 10-15 километров вокруг Академгородка, который он ежедневно проходил много лет, пока от инфаркта и следа не осталось.

А ваш покорный слуга, сунув в карман диктофон, выйдя на улицу, переполненный впечатлением от беседы, вдруг ни с того ни с сего вспомнил слова большого учёного (без иронии) Карла Маркса (которые всегда светились на стене нашего школьного коридора). Звучат они так: «В науке нет широкой столбовой дороги, и только тот достигнет её сияющих вершин, кто, не страшась усталости, карабкается по её каменистым тропам».

Насчёт «сияющих вершин», подумалось, слишком напыщенно для натуры Байрона Мустафьевича Ишмуратова (между прочим, ставшего первым и единственным доктором географических наук из всех татар, проживающих в России). А вот «каменистые тропы» — это его стезя. Может, именно эти качества и оценили те, кто представил его к ордену Дружбы народов.

НА СНИМКЕ: Байрон ИШМУРАТОВ.

Фото Владимира КОРОТКОРУЧКО