Давно уже нет в живых Никиты Сергеевича, но в тех его грубоватых словах есть доля истины. Сейчас же в сельском хозяйстве «разбирается» куда больше людей. Именно они воспринимают эту отрасль как наиболее простую. Бросил, мол, семя в почву и жди, когда оно прорастёт; выгнал на луг бурёнок — и к вечеру молочко само потечёт. Но это представление дилетантов.

А как в развитом мире чувствует себя крестьянство? Богатеет от того, что лишь бросил кто-то семя в почву, накормил коров? Увы. Сфера производства продуктов питания становится там наукоёмкой и дорогостоящей. Взять хотя бы такое явление, как диспаритет цен. Учёные утверждают, что многие страны (и каждая по-своему) переболели той болезнью. У нас она была известна ещё в середине 20-х годов, только называлась иначе — «ножницы». И государство стремилось тогда административными методами их заузить. Новое широко применяемое теперь понятие «диспаритет цен» родилось в США и происхождением своим во многом обязано «великой депрессии». Над решением той проблемы серьёзно работало правительство Рузвельта.

Сказать, что до сих пор преодолевается та беда, было бы верно и неверно. Так, в США зерновая цена комбайна (количество зерна, которое надо продать, чтобы приобрести требуемую машину) возросла со 160 тонн в середине 60-х годов до 900 тонн. И ведь не скажешь, что за прошедшие четыре десятилетия урожайность зерновых культур выросла в 5,6 раза, подразумевая под этим и адекватное снижение себестоимости. Но как-то должен возмещаться рост затрат. Как? Очевидно, и за счёт тех громадных дотаций, которые получают фермеры.

Но, с другой стороны, аграрный сектор именно США, а также Западной Европы отличался и отличается от нашего куда большей энергонасыщенностью. Например, в 1950 году в сельском хозяйстве всего мира использовалось 7 миллионов тракторов, и на долю США тогда приходилось 4 миллиона. Первенство по обеспечению техникой сохранилось и в последующие десятилетия. По данным за 1987 год, в расчёте на 1000 гектаров пашни в СССР приходилось 12,1 трактора, в США — 33, во Франции — 85, а в Великобритании — 86 тракторов. Такая же ситуация была в конце 80-х и с обеспеченностью зерноуборочными комбайнами. В расчёте на 1000 гектаров зерновых в СССР их было почти в два-три раза меньше, чем в Великобритании, США, Франции. То есть Запад во многом превосходил нас в обеспеченности техникой.

К названным количественным характеристикам следует присовокупить и ценовые. Западная техника была и остаётся более дорогой, чем наша. Но никто в Америке и в Европе не попрекал своего фермера словами: вам сколько ни давай средств — всё равно мало. Наоборот, их кормилец подчас сам владеет ситуацией. Например, в США непосредственно в сельском хозяйстве занято примерно 2% работающего населения, в агропромышленном комплексе — 18%, но именно аграрное лобби является сильнейшим и по своему влиянию уступает лишь военно-промышленному комплексу.

После этого как будто не должно быть вопросов о том, у кого сельское хозяйство является более энерго- и материалоёмким. Знали ли об этом наши отцы-реформаторы, когда ругали своё село, попрекали его бес-платной финансовой помощью?

Если говорить об абсолютных цифрах, то СССР имел в 1987 году чуть больше 2,7 миллиона тракторов, а США — свыше 4,4 миллиона.

В середине 90-х годов мировой тракторный парк, кстати, составлял уже 26-27 миллионов машин. На долю развитых стран приходилось 2/3 тракторного парка. Вот где была сосредоточена техническая мощь.

Сегодня аграрии некоторых лучших иркутских хозяйств в восторге от качества зарубежной и особенно американской техники. Про цены они говорят меньше. А ведь ценовой фактор во многом способствовал появлению «тенденции падения доходов в сельском хозяйстве». Ещё в 30-е годы, по данным профессора Н. Макарова, в США из возможных доходов фермерских хозяйств, реализуемых на оптовых биржах, только 35% шло фермерам, а остальные 65% присваивал железнодорожный, элеваторный, ирригационный, финансовый и торговый капитал. Со временем доля фермеров в розничной цене ряда их продуктов становилась меньше и меньше. В 1994 году доля по пшенице составила 5%, свинины — 12% и т. д. Но наибольшую выгоду от агробизнеса имеют не простые фермеры, не массовые покупатели, а монополии, перерабатывающие сельскохозяйственную продукцию и производящие готовую продукцию.

Именно такая тенденция — снижение доли крестьянских доходов в конечном продукте — наблюдается и у нас после того, как страна взяла курс на создание рыночной экономики. Отсюда и разорение крепких когда-то колхозов и совхозов. В западном мире происходят те же явления. Например, уже в наше время число убыточных фермерских хозяйств в США составляет 900 тысяч из 1800. Утешение для наших низкорентабельных или убыточных сельхозорганизаций слабое. Ведь Штаты выделяют теперь своему кормильцу до 100 миллиардов долларов дотаций, не считая поддержки косвенного характера. А мы сколько?

В своё время обрушился на так называемый «государственный монополизм» академик ВАСХНИЛ В. Тихонов. «Есть только один путь преодоления монополизма — создание и активная поддержка со стороны государства кооперативного сектора экономики, — утверждал учёный. — Только кооперация сумеет вылечить людей от лености и хронического социального иждивенчества, которым за 70 предыдущих лет заразила их монополистическая система с её первобытно-коммунистическими лозунгами справедливости на нищенско-уравнительном уровне потребления». И далее: «Монополизм — последовательный, антагонистичный противник рынка и рыночного обмена… Монополизм противоположен рынку».

Пламенный пафос, редкое красноречие, но всё это общие слова, кабинетное теоретизирование, не подтверждённые ни фактами из мировой практики, ни анализом их. И такой далеко не научный подход становится более понятным, когда знакомишься с некоторыми фактами мировой экономики. А они свидетельствуют совсем об ином — о концентрации и централизации хозяйственной деятельности на крупных фирмах, игравших ведущую роль в том же агробизнесе.

Так, в США к концу ХХ века две крупнейшие корпорации «Джон Дир» и «Кейс и К» контролировали 4/5 всех поставок фермерам тракторов и комбайнов. А фирма Fiat в 1991 году приобрела сельскохозяйственное отделение Ford. В результате на свет появилась новая компания New Holland, которая по производству сельхозмашин опережает «Джон Дир» и Case International Harvester. На мировом рынке сельскохозяйственных химикатов (гербициды, фунгициды, средства борьбы с болезнями животных, пищевые добавки, регуляторы роста и т. д) господствует небольшое количество крупнейших ТНК. Например, на долю Bayer приходится 18% мирового рынка фунгицидов. Точно так же производство семян на Западе сконцентрировано в значительной степени в руках крупных транснациональных фирм. Среди них выделяется крупнейшая американская фирма Pioneer.

Процесс монополизации различных производств, создания транснациональных компаний начинался гораздо раньше. В качестве иллюстрации приведу ещё один пример. К концу перестройки на прилавках наших магазинов появился необычный товар — кофе растворимый. Он пришёлся нам по душе. Возникла масса кофеманов. Создателем такого продукта была фирма Nestle (Швейцария). Сегодня Nestle считается крупнейшей пищевой монополией и действует в 65 странах пяти континентов. В середине 80-х годов компания имела около 300 предприятий. В тот период она производила также молочные продукты более чем в 40 странах, какао и шоколад — в 30, детское молочное питание — в 20, зерновые завтраки — в 18, рыбопродукты — в 11, перерабатывала фрукты и овощи.

Того, кто обвинил бы Nestle в том, что она является главным противником рынка, назвали бы умалишённым. Нашему академику Тихонову за его обвинения монополий в антирыночном настроении, наверное, только рукоплескали на Западе. И настрой отечественных перестройщиков на такие, мягко говоря, реформы, возможно, только способствовал усилению транснациональных компаний. Теперь под их контролем находится 90% мирового рынка пшеницы, кофе, кукурузы, лесоматериалов, табака и т. д.

Как видим, мощнейшая концентрация производства, разделение рынка различных товаров между монополиями и транснациональными компаниями отнюдь не мешают сохранению рыночных условий в западных странах. Там этот процесс является естественным, поскольку именно транснациональные фирмы в состоянии позволить себе большие расходы на исследования, разработки новых проектов. Разве не знал о том ведущий наш учёный-аграрник, борец с отечественным монополизмом? Или он не предвидел, что по мере глобализации сельскохозяйственных рынков всё большую роль начнут играть международные производственные компании?

Продолжение в одном из ближайших номеров «ВСП»