— И это называется Сибирь? — отирая платком потное лицо, басил мой новый знакомый. — Да у нас в Крыму и то редко бывает под сорок градусов. А я-то мечтал подышать свежим сибирским ветерком!

— А ты приезжай к нам в январе, — с улыбкой сказал его брат, — мы тебе обеспечим очень даже прохладную погоду…

Я подружился с Опанасом — нас быстро свела рыбацкая страсть, и мы однажды побывали на Ангаре. Мой крымский друг был явно разочарован. Посудите сами: за полдня выудили с полдесятка средненьких ельцов.

— Я думал, у вас в Сибири всё большое, без конца и края, и рыба, конечно, под стать сибирским масштабам. А таких-то мальков и в наших ставках (прудах) можно наловить.

Единственное, что нравилось гостю, так это вода. Обыкновенная наша холодная водопроводная вода.

— В Крыму вода солёная, а тут у вас сладкая. Дюже гарная водичка.

Дело в том, что ещё лет тридцать назад колодцы можно было копать на глубину не более пяти-шести метров. Теперь глубина колодцев превышает несколько десятков метров. Подземные линзы пресной воды истощились, и по водоносным слоям земли в колодцы просачивается солёная вода из Азовского моря. Рек же в Крыму нет.

По вечерам Опанас любил сидеть на балконе, поглядывая сверху на едущих и идущих по своим делам жителей нашего города Усолья. Я часто помогал ему коротать время, и незадолго до отъезда он рассказал мне необычную для времён войны историю.

В годы фашистской оккупации в Крыму по всем сёлам располагались небольшие немецкие гарнизоны. Война шла далеко: у Белого моря, на Волге, в предгорьях Кавказа. А тут, в глубоком тылу, оккупанты чувствовали себя в полной безопасности и развлекались как могли.

— Однажды ранним ноябрьским утром в окно нашей хаты, — вспоминал Опанас, — громко постучали, а через минуту дверь от удара прикладом распахнулась, впустив немецкого солдата. Вместе с ним в хату вошёл и полицай — один из местных жителей.

— Собирайтесь, одевайтесь, пять минут сроку! — заорал он. Мать Опанаса растерянно бегала по хате, не зная, что надеть, что взять с собой.

— Шнель-шнель, — торопил солдат.

— А мальчонку куда? — спросила мать полицая.

— И он с тобой, — сказал полицай.

На улице стояло несколько грузовых автомашин, в которые немцы загоняли жителей села. Тут были женщины, дети — сверстники Опанаса, старики.

— Куда это нас? Куда? — спрашивали друг друга перепуганные люди. — Наверно, расстреливать повезут…

Машины тронулись и под вой и вопли обезумевших людей отправились в страшное неизвестное.

Проехали километра три, свернули в поле и остановились. Из легковой машины, следовавшей за грузовиками, вышли немецкие офицеры. Переговариваясь и дымя сигаретами, они начали совещаться, заглядывая в карту, разостланную на капоте легковушки. Люди в грузовиках, затаив дыхание, следили за ними, со страхом ожидая решения своей участи.

Наконец, старший офицер отдал приказание, и два грузовика — первый и третий — поехали дальше, только один налево, другой — направо. Всех со второго грузовика разделили на две группы и повели в противоположные стороны.

«Сейчас будут расстреливать», — думал каждый из этих несчастных, ища глазами ямы, возле которых им придётся принять смерть. Но ям не было, и вообще происходило что-то непонятное: через каждые пятьдесят метров человека, шедшего в хвосте колонны, останавливали, и полицай начинал втолковывать ему: «Стой здесь, повернись лицом вот туда и жди, как начнут стрелять — иди вперёд!».

Такое странное указание получили все ехавшие в грузовике. Опанас, разлучённый с матерью, вытирая рукавом слёзы, видел справа и слева от себя таких же, как и он, подростков, женщин, стариков, стоявших далеко друг от друга. Эта живая редкая цепь уходила в бескрайнюю степь, теряясь вдали. Полицаи и солдаты тоже стояли и ждали чего-то.

Прошло часа полтора. Опанас устал стоять и сел на землю. Многие его соседи справа и слева тоже сели. Полицаи и немецкие солдаты не возражали, они давно уже сидели сами, покуривали и смотрели, чтобы никто не убежал.

И вдруг где-то далеко-далеко раздался выстрел, и тотчас же послышались ближние выстрелы.

— Поднимайсь! Пошли! — закричали полицаи.

Все двинулись вперёд по степи.

Опанас шёл, стараясь не уклоняться ни вправо, ни влево, чтобы, как пояснял один из полицаев, «соблюдать дистанцию между соседями».

Через час ходьбы Опанас заметил, что соседи справа и слева стали явно приближаться к нему, а из неглубоких балок, заросших кустами, начали появляться лисицы и зайцы, удиравшие со всех ног. А ещё через полчаса, поднявшись на невысокий курган, Опанас увидел далеко впереди себя такую же цепочку людей, двигавшихся ему навстречу. И справа и слева шли люди, и все они вместе представляли собой гигантский круг, постепенно сжимавшийся к центру.

Зайцев и лис стало ещё больше. Они в панике бежали впереди людей, стараясь затаиться в кустах редких балок. Но через несколько минут люди опять приближались к ним и бедные зверьки вынуждены были снова бежать вперёд.

Теперь люди шли близко друг к другу, но и эта дистанция всё время сокращалась, а впереди в ужасе метались лисы и зайцы, сжимаемые кольцом людей. И тут началась стрельба. Полицаи, солдаты, офицеры, вооружённые автоматами, винтовками, ружьями, выбежав вперёд цепи, открыли беспорядочный огонь по беззащитным зверькам. Лисы, зайцы, перепрыгивая друг через друга, в ужасе мчались то в одну сторону, то в другую, но всюду свистели пули, и они десятками валились на землю…

Эта суперохота, организованная и продуманная с чисто немецкой предусмотрительностью, позволила добыть, точнее уничтожить, расстрелять, несколько сотен лисиц и зайцев. Для её успешного финала немцы и додумались собрать жителей нескольких сёл. Загонщиков на этой невиданной раньше охоте было около пятисот человек.

После вышеописанного побоища немецкие солдаты раздали добытых лисиц и зайцев жителям сёл, участвовавших в облаве, приказав им ободрать зверьков, выделать шкуры и в строго назначенный срок сдать комендантам гарнизонов.

То-то обрадовались немецкие фрау, получив от своих мужей, воюющих на восточном фронте, русские меха к Новому году.