Она сидела, почти не меняя позы, и день, и два, и неделю. Непонятно чем кормясь и неведомо куда уходя ночами. Иногда мне случалось возвращаться с работы довольно поздно — её невысокая, смазанная густыми потёмками фигура темнела всё там же. И не сказать, чтобы двор десятками подъездов своих многоэтажек отстранённо наблюдал за ней. В какой-то из дней возле каруселек, на которых сразу не стало малышей, появились кастрюля и чашка; чуть позже — нечто тёплое, во что она куталась, когда октябрь стал катиться к настоящей осени. Но по-прежнему, спеша ли к утреннему трамваю, возвращаясь ли к будничным вечерним хлопотам, люди проходили мимо. Правда, кто-то замедлял шаг, чтобы бросить съедобный кусочек знакомой кошке из подвала; кто-то мимоходом с кем-то здоровался. Но мимо неё, нелепо и зябко примостившейся в той точке дворового квадрата, где сходятся тропки к мусорным бакам, все торопились пройти, отводя взгляд.

Если кто-нибудь скажет, что его двор никогда не видывал ничего подобного, не поверю. Пусть не в одиночку, а группками; пусть не на недели, а на часы, но они, отверженные, всегда рядом. Можно отвернуться от них, можно брезгливо посторониться. Но не признать факт их существования уже нельзя. Говорю не о частностях. Не об отдельных несостоявшихся судьбах, которых за десятилетия журналистской практики в отделе писем редакции, в этом отстойнике человечьих бед, прошло перед глазами не счесть сколько. Имею в виду сейчас социально сформировавшуюся прослойку изгоев, существующую в одной с нами, более везучими, системе координат. Но в разных, почти не пересекающихся друг с другом мирах. Чтобы не быть голословной, позволю выдержку из письма недавней редакционной почты:

«Как-то в вашей газете была статья, что в Черемхове для бомжей организовали приют. А что творится в нашем дворе! Пройти страшно. В прошлом году была команда убрать все деревянные кладовки, но их так и не убрали до конца, и вот теперь там поселились бомжи. Здоровенные мужики и женщины. Ночью они проводят увеселительные «мероприятия». Днём сдают собранные бутылки и продолжают веселиться. Звонили участковому, а он и в ус не дует. Кто бы помог нам, чтобы их отсюда выселили, иначе наши дети не гуляют и не играют. Можно днём посмотреть на их «жилище» — кладовки без окошек и дверей. Помогите, может, кто-то откликнется и выселит их отсюда». И подпись: жители усадьбы N43 по улице Депутатской в Иркутске.

Пробежали строчки? Всё знакомо? Но так ли однозначно, как попервости показалось? Взять хотя бы упрёк в адрес участкового. Могу вас уверить, что милиция «дует в ус», ежели к тому её принуждают обстоятельства, более значимые, чем неудобства, чинимые бичами добропорядочным гражданам. Вспомните, к примеру, Олимпиаду-80, когда из Москвы за 101-й километр в один день были «выселены» все, кто не отвечал стандарту советского человека. Так вот, свой «101-й километр» в случае необходимости тут же находится не только вблизи столицы, но и каждого российского города. От такой акции не гарантированы ни «веселящиеся» в одной из усадеб на улице Депутатской, ни «героиня» драмы «Женщина на костылях», которая более чем неделю тянулась в моём дворе.

Кстати, о ней, лишенной возраста, пристанища и, как удалось мне выяснить, документов, «сгоревших при пожаре». В одну из недавних суббот появился милицейский «газик», из которого вышли трое в форме и направились к незнакомке. Двор затаил дыхание. Последовала мизансцена, талантливо, на мой взгляд, срежиссированная самой жизнью. Молодые при погонах парни несколько минут о чём-то беседовали с ней; потом, явно растерянные, вернулись к машине. Но не уехали, оставшись чего-то ждать. Вскоре подъехала… не поверите — «Скорая помощь»! Медики, ловко размотав тряпьё на её ноге, чем-то смазали (прошу прощения за подробность) гноящуюся культю и, забинтовав рану, захлопнули белый сундучок с красным крестом на крышке. «Может, заберёте её?» — спросила я пожилую фельдшерицу. «Так её нигде же не примут», — ответила она.

Как только уехала «Скорая», засобирались и вызвавшие её (вот вам и «в ус не дуют») служивые. «Может, хоть вы её заберете? — уже не спрашиваю, а прошу я. «Некуда нам её забирать», — говорят мне и тоже уезжают. А она остаётся на опустевшей открытой «сцене», слабо освещённой загорающимся в окнах вечерним тёплым светом. Это по поводу настоятельной просьбы, звучащей в коллективном письме: «Выселите их куда-нибудь»…

Да в том-то и беда, что некуда! Скорее всего, «базы», временно дающие приют бомжам, — даже не «потёмкинские деревни», а нечто ещё более виртуальное, предназначенное на самый крайний случай; этакий перевалочный пункт от одной помойки к другой. Спецприёмники, куда ещё относительно недавно свозили бичей «для выяснения их личности», тоже сегодня не про их честь. Остаётся уповать не на принудительный, а на гражданский институт государства: на систему его социальной защиты. Существующую на бюджете и имеющую то немногое, что имеет. Ждать от неё всемерной, всеобъемлющей помощи тем, кто в силу обстоятельств или по складу натуры оказывается на дне, не приходится. Сказать бы спасибо за то, что удаётся делать. Впрочем, и для более богатых государств в полном объёме груз массового вынужденного или добровольного иждивенчества не подъёмен.

В Приангарье существуют несколько комплексных центров социального обслуживания, «нанизанных» на вертикаль главного управления социальной защиты населения: в Иркутске, в Шелехове, в Братске, в Ангарске; в упомянутом авторами приведённого здесь письма Черемхове. И в каждом комплексном центре — так называемые «срочки»: отделения экстренной поддержки бомжей. Не «база», смахивающая на примитивный загон; не спецприёмник с его цементными нарами, на которых можно было разместиться лишь впритирку друг к другу, а обустроенные помещения, учитывающие элементарные человеческие потребности: санобработку, чистое постельное бельё, раз в день горячую пищу. Но «койко-мест» в «срочках» мало, не более нескольких десятков в каждой. Ровно столько, сколько позволяет иметь областной бюджет, финансирующий этот «рай» на нашей иркутской земле. Сколько же по ней кочует бедолаг; каков их весенне-летний прилив и осенне-зимний отлив в наших дворах, не скажет никто. Статистика этим не интересуется. Ясно лишь, что «рай», пребывание в котором рассчитано максимум на шесть месяцев, доступен немногим…

… Можно бесконечно спорить о том, когда легче жилось: до включения горбачёвского «прожектора перестройки» или сейчас, когда луч его погас и мы оказались в одном, общем для всех постперестроечном холодном пространстве. Дискуссия бессмысленна и бесцельна, хотя бы потому, что колесо времени вспять не повернуть. Ну а жизнь…

— Что жизнь? Она же всегда предъявляет к каждому жёсткие мерки, — говорит Олег Павлович Богданович, директор Иркутского комплексного центра социального обслуживания населения.

За девять лет пребывания в этой непростой, требующей немалой энергии и терпения должности у моего собеседника появился не один «крестник» — тот, кому Иркутский комплексный центр социального обслуживания помог уйти с помойки. Кому-то выправив документы, кого-то оформив в дом-интернат. Но, как уверен Олег Павлович, самое ценное: кто-то из рук социальных работников, его коллег, обрёл шанс вновь самостоятельно зарабатывать себе на хлеб. Естественно, прокомментировать полученное редакцией письмо я попросила именно его. Человека широкого (два высших образования) кругозора и действенной воли (столовая для очень бедных горожан, отделение, пусть и небольшое, по квотированию рабочих мест для инвалидов, наконец, открывающаяся по улице Баррикад, 52, благоустроенная «срочка» на 30 мест — всё это его реализовавшиеся идеи).

— Ну хорошо, — размышляет он вслух, — соглашусь с тем, что раньше механизм, отделяющий семена от плевел на экономической и социальной ниве, работал с меньшими оборотами. Потому и людей, не интересных окружающим, остающихся один на один со своими проблемами, было меньше. Но не из прошлых ли «тёплых» лет пришли и прописались в настоящем те, кого кличут «бомжами»? С ними не могут работать люди, подверженные эмоциональному выгоранию.

Олег Павлович Богданович обозначил двумя словами всего лишь профессиональное качество социальных работников — своих коллег и подчинённых. Мне же подумалось: подобрать более ёмкое и точное определение сегодняшнему нашему дню вряд ли возможно. При чудовищном социальном расслоении в обществе именно оно, эмоциональное выгорание, грозит бедой каждому из нас…

… Ну а женщина на костылях несколько дней тому назад исчезла. Листопад замёл её хромой след. И наш двор облегчённо вздохнул…

Фото Николая БРИЛЯ