(Продолжение. Начало в номере от 14 марта)

Достаточно консервативная иркутская интеллигентская среда пыталась сохранить исконный образ старого сибирского города, требовала от архитекторов учитывать местный колорит, требовала гласного обсуждения проектов. Один из примеров такой острой полемики относится к 5 февраля 1987 года, когда по инициативе совета по экологии Иркутской писательской организации состоялась встреча с первым секретарём Иркутского горкома КПСС В.В. Демещиком и тогдашним главным архитектором Иркутска В.Ф. Бухом. Вот некоторые эпизоды той встречи:

Председатель совета по экологии, писатель А. М. Шастин: Всех нас волнует, как пройдёт перестройка в области культуры. Обстановка в городе сложная, решаются ли вопросы с библиотеками, театрами, планетарием?

В. В. Демещик: Вопросы решаются: ремонт ТЮЗа идёт полным ходом, театр кукол будет введён в 1987 году. Драмтеатр будет не только ремонтироваться, но и реконструироваться, срок окончания пока неизвестен. Что касается библиотек, то проектно-сметная документация готовится, строительство же ввиду отсутствия средств придётся, видимо, осуществлять методом народной стройки.

М. Д. Сергеев: По сведениям, полученным от представителя министерства, постройка библиотеки на 3 млн. единиц хранения будет стоить 9 млн. рублей. Часть денег может выделить общество книголюбов, т. к. наша областная библиотека носит имя писателя Молчанова-Сибирского. Что касается планетария, то его ни в коем случае нельзя снова отдавать в ведение общества «Знание», но прежде надо решить вопрос, где его размещать.

В. Т. Щербинин: Самое лучшее – использовать бывшую Тихвинскую церковь, это самое лучшее применение, там купольная система.

В. И. Марина: Виктор Васильевич упомянул, что у нас в Иркутске пустуют театры и стадионы. Я на это скажу: ко всему человека надо приучать с детства. Большинство людей живёт в микрорайонах, там есть игровые городки для малышей, а подростку там делать нечего. В первые годы советской власти, в трудное время, в каждом дворе были турники, кольца, «гигантские шаги», а теперь? Самому активному возрасту нечем заняться, а там, где не воспитывается мужество, появляется жестокость. А что касается театров, то здесь свою роль сыграла неправильная политика профсоюзных органов, которые закупают целые спектакли и раздают билеты даром, мало того, что это бесконтрольная трата денег – это отучает людей от театра, известно, что даром даётся, то не ценится.

О. Соболева: Мне хотелось бы сказать об одном из последних спектаклей ТЮЗа «Каине», я считаю, что в данной постановке он совершенно не подходит для молодёжного театpa. Действует на тёмное подсознание человека. В газете «Советская молодёжь» появилась статья, восхваляющая этот спектакль, а мою статью с критикой спектакля «Восточно-Сибирская правда» так и не напечатала.

Н. С. Тендитник: У нас в Иркутске утвердилась скверная практика: театральные режиссёры вызывают критиков из Москвы, чтобы они написали положительные рецензии. Неужели в Иркутске нет людей, которые серьёзно могли бы поговорить о театральных постановках? А о «Каине» говорить необходимо – пьеса Байрона искажена, изуродована, переставлены акценты.

И еще: о застройке города. Мы не просто население, а люди, которые любят свой город, и нам хотелось бы знать заранее, что собираются сносить в исторической части города и что строить.

M. Трофимов: Иркутская старина уничтожена в большей своей части, снесены прекрасные деревянные дома с резьбой, на улице Декабрьских Событий уничтожен уникальный «дом-корабль», другого такого в Иркутске нет. Если мы не сохраним старые дома, то не будет никакого Иркутска. Сейчас в опасности собор Богоявления – в связи с ремонтом хлебозавода стена его дала трещину. Кроме того, постоянное поднимание уровня асфальта погружает памятники архитектуры в ямы, что создаёт условия для быстрого разрушения от дождевых и вешних вод.

Э. Г. Павлюченкова: К сожалению, у нас сейчас бывают случаи самовольного сноса деревянных домов — памятников архитектуры. Недавно строительная организация Куйбышевского района самовольно снесла дом по ул. Октябрьской Революции, 16, который стоял на государственной охране и входил в мемориальный комплекс «Декабристы в Иркутске». Мы просим вас, Виктор Васильевич, проследить, чтобы Госарбитраж, куда передано дело о сносе, решил этот вопрос со всей принципиальностью, надо создать прецедент, чтобы подобные случаи больше не повторялись.

Кроме того, сейчас внушает беспокойство деревянный дом по улице Ангарской, 6, памятник истории и архитектуры. По всей вероятности, после получения разрешения Министерства культуры рядом с этим домом развернётся строительство здания райкома КПСС, но уже сейчас собираются переселять жителей дома номер 8, это приведёт к тому, что пустующий дом начнёт быстро разрушаться или, что ещё страшней, может сгореть в одну далеко не прекрасную ночь.

В. Ф. Бух: Дом по Ангарской, 8 стоит на пустыре, и есть мнение, что дом надо перенести в другое место, а пустырь «организовать».

В. Т. Щербинин: Наши воззрения на то, как сохранять историческую среду старых городов, изменились по сравнению с 1983 г. Дом, который является памятником истории и архитектуры, как, например, по Ангарской, 8, должен оставаться на своём месте, вокруг него надо восстанавливать историческую среду. До сих пор существовала такая практика – сносили деревянные дома вокруг исторического памятника, а когда памятник оставался в одиночестве, переносили и его. Должен с сожалением сказать, что до сих пор наши обращения по поводу сохранения памятников архитектуры не встречали понимания у партийных органов.

A. M. Шастин: Виктор Васильевич в своём сообщении говорил о сносе старых домов. Где можно узнать, что именно собираются сносить и что будут строить на местах сноса?

В. Ф. Бух: Большинство деревянных домов останутся, по крайней мере, в ближайшие 20 лет. В неприкосновенности останутся выявленные памятники и охранные зоны. Сейчас строительство будет вестись в районах ул. С. Перовской, Центрального рынка и на предмостной площади. Конечно, есть отдельные нарушения, но генеральная линия – согласование с органами культуры и общественностью.

А. Г. Костовский: У моста уже начали сносить дома, что там собираются строить?

В. Ф. Бух: Сейчас ещё реальный проект застройки этой площади не разработан.

A. M. Шастин: Значит, у вас нет генеральной проработки предмостного района, а вы уже строите?

В. Ф. Бух: Первая стадия планировки уже есть.

Ф. Боровский: Иркутск очень запущен, я живу в нём 31 год, он стал уже моим родным городом. И вот на моих глазах разрушался силуэт Иркутска и вырастало нечто мрачно-индустриальное, и дети наши видят уничтожение города.

Надо скорей решать вопрос о библиотеках, книгохранилище – это культура, гибель библиотек – это гибель культуры. Страшно для Иркутска то, что у нас отсутствует процедура учёта и анализа общественного мнения.

A. M. Шастин: Когда-то я предлагал элементарное решение проблемы гласности в застройке города. У нас на улице К. Маркса множество витрин: надо выставить в них макеты будущих построек и рядом поставить почтовый ящик. Так делали в Варшаве, когда восстанавливали город в послевоенные годы, и ещё там стояли копилки, куда опускали деньги для создания фонда на восстановление.

В. Ф. Бух: Критика – вещь нужная, но не решающая, ещё более важная вещь – талант архитектора. Я должен сказать, что работать нам очень трудно, часто мы оказываемся буквально в тупике.

Нечто похожее происходило и на заседаниях ВООПИК, которое в те годы возглавлял Николай Францевич Салацкий. Семью годами раньше М. Сергеев выступал на пленуме ВООПИК с докладом «О перспективном плане развития г. Иркутска и предложениях архитекторов по монументальной пропаганде». Критики, безусловно, было куда как меньше — ни гласности, ни перестройки ещё не было.

Но М. Сергеев не молчал, сообразно времени пытался также критиковать и добиваться улучшений в образе города. «Думается, важно, что ставится вопрос о перенесении памятника Ю. Гагарину. Вообще удивительно, но три памятника в городе находятся в соседстве с общественными туалетами, здесь позиция архитекторов требует несомненной поддержки.

Вместе с тем внимательное рассмотрение проекта создаёт ощущение некоего однообразия решений, проект, на мой взгляд, несколько заземлён. И это впечатление создалось у членов секции пропаганды нашего общества при обсуждении проекта. Видимо, со строгими градостроительными правилами, точно и высокопрофессионально учтёнными, в проекте должна соседствовать фантазия, рядом с конкретными фигурами конкретных деятелей истории и культуры, уже существующими или предполагаемыми, должны возникнуть в этом плане, а потом и на площадях Иркутска символические скульптурные группы: «Ангара», «Байкал», «Сибирь».

Много интересного и, безусловно, положительного предлагал М. Сергеев в своём выступлении, за исключением, пожалуй, одного — создать музей воинской славы в здании одной из церквей у Центрального парка. Конечно, в те годы о таком несоответствии мало кто думал, да и музей всё-таки лучше, чем планетарий, под который хотели отдать один из исторических церковных ансамблей.

Горбачёвская перестройка, конечно же, взбаламутила общество. Там процессы, как и при любой революционной ситуации, пошли далеко не безобидные, хотя в целом вполне предсказуемые.

В одном из писем Валентину Курбатову Александр Борщаговский писал: «Вообще жизнь пошла каторжная, истязующая. Что-то зреет под спудом, что-то тёмное, драматическое, может быть. И кровавое. Так бывает всегда, когда главное запрятано, когда у всех цели святые, все на первый взгляд превосходны, чисты и благонамеренны, а на деле есть тяжкая, свинцовая ненависть, готовность если не убивать – это всё-таки не каждому дано — то молча согласиться с чьим-то исчезновением. А это ведь то же убийство.

Никогда ещё пошлые литературные амбиции и амбиции крови не были так страшны и опасны из-за страшного равновесия, из-за невозможности просто и в близком обозримом времени победить, одолеть, взять верх. Верное предчувствие победы не убивает наповал, запертость из-за повязанных рук, из-за кривых дорог, из необходимости чёрными устами произносить светлые, братские слова – вот верная почва для жестокости небывалой и слепой.

В литературе, если говорить о ней, а не писательских «ротах» или «командос», нет двух партий. Есть получившие выход и передышку таланты – их тоже достаточно исказило время, а есть жадное до денег, орденов, генеральских кресел бездарное жлобьё, ненавидящее все перемены, всю угрожающую им перестройку. Истинная интеллигенция благодарна Михаилу Сергеевичу за многое и молится за него. Литературные жлобы ненавидят его не меньше, чем затревожившиеся тупые бюрократы.

И всё упрятано за улыбками. За общими словами, лозунгами в неслыханном, никогда ещё не бывалом единстве».

Этот интеллигентский раздрай начала перестройки, отмеченный Борщаговским, тут же аукнулся в писательской среде. «Обиженными» вмиг стали абсолютно все. Оно и понятно – бывшие авторитеты стали низвергаться, идеология, воспитанная десятилетиями страха, безвременья, чинопочитания, рушилась на глазах. Партийцы в момент стали перекрашиваться под новых ораторов, беспартийцы с ужасом поглядывали на ещё недавно голосистых партийных начальников, которые с той же напористостью и верой доказывали правильность нового пути. Те, кто чурался дружбы с чиновниками, стали водить её, да так крепко, что удивлялись сами чиновники. Кому-то показалось, что наступает конец российской государственности и начался вечный поиск правых и виноватых. Запахло антисемитизмом и погромами. В Иркутске «монархическая» газета «Русский восток» стала помещать в траурные рамки здравствующих писателей, которые, по мысли редакции, являются врагами русского народа. Туда немедленно угодил прекрасный поэт и совсем никудышный администратор Анатолий Кобенков. К моменту, когда он ушёл от нас, сама газета прекратила существование. Звонкоголосые бездари, те, кого раньше в газетах-то печатали с большим трудом, стали рассуждать о мастерстве и смысле искусств.

Да и в том, противоположном лагере, бесцельных диалогов и трагических раздумий, что будет и как быть, хватало.

Эх, кабы от слов переходили все к делу, но всё погрязло в выяснении, кто прав, кто нет, кто более России важен и ценен. Н. С. Тендитник, профессор Иркутского университета и критик всех, кто не придерживался державных идей В. Г. Распутина, в своих дневниковых записях отметила: «Обстановка в преддверии развала государства подсказывала об опасности автономизации общества, о пагубном влиянии СМИ, воодушивившихся идеей разоблачительства…».

Ну да, разоблачали все. Вероятно, это было важным для очищения общества. Искали даже крупицы того, что шло вразрез с прошлой жизнью и её устоями.

А есть ли другой путь, чтобы дать выговориться людям, которые были принуждены молчать без малого 70 лет? Беда в том, что уроки прошлого впрок не шли, и, говоря о несправедливостях в прошлом, они тут же совершали их в настоящем. Пока ещё единая Иркутская писательская организация не стала счастливым исключением. Наверное, когда в одной организации столько талантливых сочинителей (сколько людей, столько и мнений), ожидать другого эффекта и нельзя.

Валентин Курбатов в ноябре 1987 года приехал в Иркутск. Его письмо Александру Борщаговскому тоже великолепный образчик характеристики момента. «Ваше письмо полно тягостных новостей: Герман в больнице, Светлана в больнице. Что случилось? Не издержка ли это общей нашей сегодняшней нервозности и крайнего ожесточения? Я после ленинградской конференции «Литература и Сибирь» и лицезрения «памятного» Д. Васильева тоже был на краю срыва и в Иркутск ехал не на спектакли смотреть и не в обсуждения пускаться (там всё то же и о том же). А чтобы оттуда поскорее уехать на Байкал и попытаться привести душу в порядок. Что я и сделал.

…А уж после поездки (на Байкальский ЦБК, – С.Г.) я забрался в дальнее зимовьё за Култуком и десять дней жил только с утренними морозцами, дневной кедровой тайгой и ночными звёздами. И понемногу отпустило сердце, перестала болеть голова. И когда на обратной дороге я попал в Иркутске в водоворот, я уже выступил спокойно…

Валентин Григорьевич Распутин лежит в больнице, в невропатологии. И хоть в отдельной палате, но коридор-то, столовая-то общие, и публика тяжела, воздух мрачен. Ему бы, как мне, в тайгу, но, видно, уже без больницы не обойдёшься. К тому же он ходит отсюда на все митинги и ни на минуту не теряет из виду общей картины. Смотреть на него больно».

А это из письма 1990 года: «Виделся я с В. Г. Распутиным – тут драма тягчайшая, дух раненый. Он весь страдание, и никакое советничество у президента его от этого страдания не загородит. Мы говорили об этом тяжело, без утайки и расстались трудно. Мне легче. У меня есть церковь, монастырь».

На фото: Н.Ф. Салацкий у карты Иркутска

(Продолжение в номере «ВСП» в следующую среду)