Марк долго пытался не замечать выпады и колкости, а то и прямые оскорбления со стороны некоторых писателей Союза. В письме В. Озолину от 10 ноября 1992 года он писал: «Конечно же, ты прав – если нет у вас разделения писателей и живётся более или менее мирно, то надо сосуществовать. Я придерживался такой же линии и у нас в Иркутске, но здесь ситуация совсем другая – наша писорганизация активно антисемитская, она смыкается с «Памятью». В «Сибири» опубликована фальсификация Нилуса о якобы существовавшем заговоре «сионских мудрецов», их выступления, особенно Лапина, Тендитник, Китайского, оскорбительны и несправедливы. Так что жить под одной крышей с теми, кому дал путь в литературу и которые за это платят чёрной неблагодарностью, тяжко, да и невозможно».

И несмотря ни на что, он работал много, плодотворно. Ему митинговать было некогда, да и не любил он это занятие. В.П. Астафьев в письме от 5 декабря 1991 г. писал М. Сергееву: «Дорогой Марк! Посылаю вычитанную рукопись. Молодец, что не митингуешь, а работаешь. Я тоже занимаюсь разного рода мелочами, не даю себе совсем-то раскиснуть, хотя за роман не принимался, что-то нынче очень болит голова, мучает высокое давление…

А из Союза я вышел из РСФСРовского и в новые не вступаю… Не хочу своей широкой спиной прикрывать окололитературных шарлатанов и бандитов. Пусть борются сами с собой. По-пробую доделать роман, если силы соберу. «Последний поклон» вот закончил, написал летом две заключительные главы, они идут во 2-м и 3-м номерах «Нового мира». Доволен, что хоть эту книгу успел завершить, а далее уж как Бог пособит.

Обнимаю тебя, шлю поклон жене. Твой Виктор Петрович».

А эти два письма из Иркутска в Овсянку. 7 июня 1992 г. М. Сергеев пишет В.П. Астафьеву: «Дорогой Виктор Петрович! Прочитал в «Литературке» фрагмент из твоего нового романа. Очень рад, что среди нашей суеты и бестолочи тебе работается. Дай Бог тебе побольше сил и здоровья!

…Сердечный привет Марии».

«Иркутск, 27 ноября 1991 г.

Дорогой Виктор!

От всей души поздравляю тебя с госпремией. В наши дни она, на мой взгляд, особенно дорога, ибо даётся вовсе не за партийность литературы.

Сегодня бандеролью посылаю тебе первый выпуск альманаха «Отечество». Второй выйдет в конце года. Мне поручено редколлегией составить сибирский номер (в каждом номере есть сибирский материал, но это будет специальный выпуск), куда, если ты не возражаешь, я хотел бы поставить и твой очерк «С карабином…». Можно было бы и в готовящийся очередной, но, мне представляется, твои горькие и душевные страницы, рождённые болью за свой край и за всю Сибирь, да и за всю Россию, очень важны для этого номера альманаха.

Я перепечатал очерк из газеты. Но не решаюсь сам внести правку в абзац, указанный тобой в письме. Сделай, пожалуйста, сам и пришли мне этот экземпляр, да ещё и подпиши его – это в знак согласия на публикацию.

Я верен своему принципу «малых дел» и, пока наши товарищи-господа спорят о том, кто из них больше возрождает русскую культуру, выпустил ещё один том в серии «Литературные памятники Сибири», который тоже с радостью посылаю тебе и Марье…».

Работал друг из Красноярска, известный прозаик Роман Солнцев: «Наверное, к старости все мы с ума сходим. Но я решил хотя бы журнал издавать, причём не печатая и не думая печатать себя. Поэтов и прозаиков Сибири – прежде всего моих друзей, недооценённых Москвой».

В этот алчный, разрушительный период он работал, пожалуй, ещё интенсивнее, чем обычно, загоняя себя в буквальном смысле слова – всё время что-то составлял, писал, пробивал, собирал ту или иную часть общественности, несмотря на то, что очень часто в письмах повторял: «Грустные, разлучные настали времена».

Эти времена захватили не только Иркутск и местных писателей. Чаша сия не миновала и Красноярска, Читы, Новосибирска… Роман Солнцев писал Марку из Красноярска о З. Яхнине, литераторе, с которым у Марка были самые лучшие и близкие отношения: «Яхнин поносит меня, Астафьева и всех нас, демократов, как обезумевший чекист, восставший из гроба». И в другом письме: «Я тебе написал про Зорю (Зорий Яхнин – С.Г.), это правда. Ему у нас никто руки не подаёт. Но я с ним здороваюсь и даже готов его печатать. Только бы хоть на неделю замолчал и не поносил меня, Астафьева, всех тех, кто, как он вдруг теперь говорит, продал (кому? и как?) Россию».

Но всю горесть дней разлучных он ещё не испил. Ещё впереди и прямые оскорбления со стороны бывших друзей и тех, кому он давал такие важные когда-то рекомендации для вступления в профессиональный союз (и дело не в самом формальном факте написания рекомендации. Он считал это неким товарищеским актом, результатом многолетней и многотрудной жизни, символом братства и творческого взаимопонимания), выход из старого Союза…

Он тоже, как и Астафьев, ушёл из Союза писателей РСФСР в июле 1991-го, написав полное ностальгии и в то же время прямое по взглядам и твёрдое по ощущениям письмо в бюро Иркутской писательской организации. Писал с трудом, с каким-то надрывом, понимая, что обратной дороги уже не случится. По обочинам её было раскинуто ни много ни мало – 33 года!

Вот оно, это его письмо-заявление, манифест-размышление. Протестный голос звучит уже оголённо.

«Перерегистрация, которая сейчас происходит в СП РСФСР, в сущности – чистка ушедших в прошлое печально знаменитых партийных. Можно понять, что организация стремится очистить свои ряды от тех, кто мыслит и живёт иначе, чем это теперь принято. Необходимость подать прошение о том, чтобы меня оставили в писателях, вызвала в моей душе сложные чувства. 33 года назад я вступал в СП, похожий на Ноев ковчег, где были все вместе, где дружили и враждовали, но не расходились столь непримиримо, как сейчас. Ныне я должен подать заявление вовсе в другую организацию, в СП РСФСР, где меня считают человеком второго сорта, что-то вроде «осетрины второй свежести», не деятелем русской культуры, каким я являюсь и что доказано всей моей жизнью и работой в литературе, а каким-то «русскоязычным писателем», а то и вовсе «еврейским писателем» (см. альманах «Сибирь»). Издевательский смысл этого определения состоит не в том, что еврейским писателем быть вроде бы менее почётно, чем русским, а в том, что я не могу и предложения написать на родном языке, потому что волею судеб семья моя, по крайней мере три старших поколения, растворились в российской культуре. Могу ли я просить принять меня в организацию, где огульно обвиняют мой народ, а стало быть, и меня в бог знает каких грехах, и это делают люди, в личных делах которых лежат написанные мною рекомендации им для вступления в СП и их первые, отредактированные мной и продвинутые в печать книги.

Примите это письмо не как укор, а как грустное прощание с организацией, которой я отдал свои лучшие годы и свои лучшие силы».

Под письмом он поставил известную миллионам читателей подпись «Марк Сергеев» и добавил – Гантваргер.

Он поставил точку в своих взаимоотношениях с теми, кто входил некогда в «иркутскую стенку», он подвёл важную черту своего литературного пути. В 1991 году, накануне путча ГКЧП, который, как известно, поддержал и СП РСФСР, по собственному выбору Марк Сергеев оказался по другую сторону баррикад с теми людьми, для которых ГКЧП был неприемлем.

Уже 23 августа 1991 года появилось постановление секретариата СП СССР. На повестке был один единственный вопрос «Об антидемократических тенденциях в заседании рабочего секретариата правления СП СССР 20 августа 1991 года». В постановлении секретариата говорилось, что рабочий секретариат правления СП СССР в течение длительного времени проводил антидемократические тенденции в Союзе писателей и в решающий момент не выразил своего осуждения действий хунты. Тогда же было принято решение «За недостойное поведение во время путча отстранить от работы и.о. секретаря правления С. Колова и председателя правления Литфонда СССР Н. Горбачёва. Секретарям правления Ю. Грибову, Ф. Кузнецову, Ю. Верченко предложить подать в отставку за их двусмысленное поведение. Расценить публикацию «Слова к народу», подписанную Ю. Бондаревым, В. Распутиным, А. Прохановым, как идейное обеспечение антигосударственного заговора и потребовать подать в отставку с постов секретарей и правления СП СССР и СП РСФСР…» («Литературная газета», 1991 г. 28 авг.).

Был распущен и секретариат Московской писательской организации. В решении общемосковского собрания было также записано: «как скомпрометировавших себя в период событий 19-21 августа».

Это стало началом юридического оформления раскола в писательской среде.

В Иркутске уже работала новая литературно-общественная организация «Иркутское содружество писателей» на платформе «Апреля».

Иркутяне вошли в оргкомитет по созданию Союза российских писателей. Среди известных имён мы видим А. Ананьева, А. Битова, Т. Бек, Д. Гранина, А. Дементьева, В. Дудинцева, А. Жигулина, Ф. Искандера, Д. Кугультинова, К. Ковальжи, Б. Окуджаву, А. Рыбакова. Участниками оргкомитета стали иркутяне М. Сергеев и Д. Сергеев. На 1 октября заявления о вступлении в Союз российских писателей подало 748 человек.

А 30 сентября 1991 года состоялось организационное собрание «Содружества». Обсуждали Устав Союза российских писателей. Присутствовали многие из тех, кто составил гордость и известность иркутской литературы: Вера Захарова, Сергей Иоффе, Валентина Марина, Белла Левантовская, Юрий Самсонов, Дмитрий Сергеев, Марк Сергеев, Василий Трушкин, Анатолий Шастин.

Председателем собрания был Марк Сергеев. В протоколе собрания записали всего четыре постановляющие строки: «Иркутское содружество писателей (на платформе «Апреля») поддерживает Устав Союза российских писателей, разделяет его положения, считает необходимым всем составом Содружества перейти под эгиду нового Союза. Считать этот протокол нашим коллективным заявлением».

Оба иркутских писательских союза жили адекватно времени и призывам своих вождей. М. Сергеев пишет В. Озолину 7 октября 1992 года: «Вот новости: на берегу Байкала 17 августа открыли памятный знак напротив места, где погиб Вампилов. Неделю назад прошла вторая Всероссийская конференция, посвящённая Сане. А вчера открылся трогательным вечером в драмтеатре фестиваль, посвящённый памяти Вампилова. Выступали Владимир Лакшин, режиссёр Владимир Андреев, актриса Ия Савина, другие гости и наши актёры тоже, были разыграны несколько сцен. Целую неделю в трёх залах пойдут спектакли по пьесам Вампилова, театры профессиональные и народные.

Послезавтра лечу в Железногорск-Илимский: 200 лет с прибытия на илимскую землю А.Н. Радищева.

Сегодня наша часть писательского союза проводит собеседование, посвящённое Александру Меню. Его соученики по Иркутскому сельхозинституту, писатели, философы, священники. Другой союз тоже отметил дату гибели Меня: в «Литературном Иркутске» без подписи помещён материал, в котором говорится, что отец Александр Мень вовсе не православный проповедник, а сионистский шпион в православной церкви… Так что живём разнообразно».

А в поэтическом образе он горестно произнёс слово «поворот».

На времени нашем

лежит роковая печать:

вокруг темнота,

а движенье –

как шахтная клеть…

Я рвался под пули –

и было мне что защищать,

я плакал о дружбе –

и было мне что пожалеть.

Но всё повернулось.

Командует время: «Кругом!»

Скрипят тормоза –

по кромке стены.

А друг мой сердечный

меня называет врагом,

а я за собой,

хоть убейте,

не знаю вины.

Кровавый поток –

где корабль твой вместительный,

Ной?

И «тварей по паре…»

(а пары и нет ни одной!)

Чужая жена

может стать не чужою женой…

Чужая вина

Обернулась моею виной.

Вот это ключевое «а я за собой, хоть убейте, не знаю вины», вероятно, было самым трагическим для Марка, справедливо считавшего, что он вряд ли за-служил «Проповеди сионских мудрецов», обиду и горечь от разрыва с теми, кого считал друзьями (самым горестным, вероятно, было охлаждение в отношениях с В. Распутиным).

(Продолжение в номере «ВСП» в следующую среду)

Фото предоставлено автором