Во всех изданных после смерти М. Сергеева книгах о нём он никогда и ни в чём не ошибался. Образ положительного героя складывался сам по себе. И действительно, кто для собирательной юбилейной работы будет рассказывать о его промахах, его просчётах. А ведь это только обедняет его жизнь. Марк был ярким, импульсивным, искромётным. Кто поверит, что поэт стерилен во времени? Разве для этого создан человек, чтобы не ошибаться, не искать выходов из тупиков, куда чаще всего загоняет себя сам?

Кто будет отрицать, что Марк нередко скользил по жизни? Не потому, что так было проще. Так порой складывались обстоятельства, хотя некоторые черты его характера тому способствовали, безусловно. В дневнике за 1979 год Юлия Эйдельман записывает: «…Но когда мы оказались в тесных номерах в Иркутске в ожидании обещанных Марком лекций с фантастической оплатой, никаких лекций не предлагалось, и Марк вообще на эту тему не заговаривал, и вскоре мы поняли, что он просто забыл о своём обещании «озолотить» нас. У нас даже не было денег на оплату обратных билетов – вот тут Натан просто озверел… Короче, на следующий день мы одолжили у Марка деньги на обратные билеты…».

Забыл, частенько забывал. Обещал, нередко обещания так и повисали в воздухе. Плохо? Конечно. Но в самом деле, не считать же главным проступком плохую организацию лекций для историка Эйдельмана, забывчивость в том, кто помогал проталкивать через цензуру рукописи Вампилова и Распутина…

Всё это отдельные эпизоды, которых у каждого человека больше или меньше.

И нам тут сказать особенно нечего. Просто отсутствует, как говорят историки, фактический материал. А лучше, чтобы он был. Потому что когда поэт Сергеев говорит о своей безгрешности, он слегка лукавит и выдаёт желаемое за действительное, нередко искренне, но нередко и специально, веруя, что это неинтересно потомкам…

Возможно, напрасно завёл я этот разговор, предвижу реакцию людей, которые уверовали в его непогрешимость и в жизни, и в литературе. Но я не всегда верю его строкам, зарифмованным дежурно, на злобу дня: «опять над Россией и тучи, и мгла», «у кого – инфляция, у кого – дирекция…», «видно, не зря мы теперь гороскопами и экстрасенсами все увлеклись».

Это не настоящий Марк. Настоящий поэт вот здесь, там, где поминки по музыканту из похоронного оркестра.

Сели стоики за столики,

Сели лабухи на лавочки,

хвать по рюмке алкоголики

для начала, для затравочки.

Проводили нынче жмурика

Во пространство

разрежённое…

От Оёка и до Урика

Плачут трубы их лужёные.

Уходили в рай на цыпочках

Раньше фраеры и цыпочки,

А теперь – скрипач

со скрипочкой…

(«Барабан, подкинь-ка

выпечки!»).

Каждый день на том же

кладбище

Пела скрипка в лад

с волторною…

(«Где такой отыщем клад

ещё?

Наливай, труба,

повторную!»)

Крепко пьют и плачут лабухи,

Точно воду, хлещут горькую,

а его душа – по радуге

поднялась на выси горные.

И летит оттуда, значится,

Песня грустная и новая –

то ли жаворонок плачется,

то ли скрипочка еловая.

И там, где, к его собственному удивлению, теряется ощущение реальности, где нет ответов на самые простые, казалось бы, детские вопросы,

Случаются расхристанные

дни.

Как будто с петель сорваны

ворота,

И жизнь хитрит, стоит

вполоборота,

И вместо леса зеленеют пни.

Читаешь книгу – всё

не вникнешь в суть,

начнёшь писать – слова

пищат, как мыши,

заговоришь –

протарабаришь муть,

пойдёшь гулять – сорвётся

камень с крыши.

На сердце – тяжесть,

в мыслях – разнобой,

и в душу словно забивают

сваю…

И спрашивают дети:

– Что с тобой?

– А что со мной? – и сам

не понимаю.

И там, где, наоборот, ясно понимаешь, что прошедших лет уже не вернуть никогда, и даже воспоминания не заменят тех ощущений свежести и вседозволенности, которые испытывает человек единожды в жизни:

Верни мне свет, который

бил в глаза,

когда тебя встречал я

ненароком,

верни мне мир, который

скрылся за

летящим и бушующим

потоком.

Верни мне слово, что

кричал, рубя

сто нас разъединяющих

запоров,

верни мне боль, когда терял

тебя

в лесах безумных

и никчёмных споров.

Верни простор, где

властвует весна,

любовь и ревность, все

интриги мая,

когда душа моя, как купина,

в томлении горела,

не сгорая.

Верни тот предначертанный

мне путь,

Который снова тыщу раз

нарушу.

Верни… Но можно ль

молодость вернуть

В печалью переполненную

душу?

В одной из своих многочисленных рецензий он определил мир настоящего в поэзии. Не берусь утверждать, что он в своём творчестве всегда соответствовал той высоте, на которую сам же поднимал незримую планку поэтического взлёта. Вот его слова: «Да, есть мир поэзии, который сам врывается в тебя – суетный, громкий, требовательный, модный, трубный. Есть мир, в который нужно войти, и тогда от-кроются тебе секреты «пристальной души», умеющей видеть и слышать то, что скрыто от по-верхностного взгляда. И – парадокс: мир этот, оказывается, не менее громок, требователен и современен, чем мир поэзии трибуны и телевидения».

Нужно иметь дар войти в этот мир, нужно жить «пристальной душой». Иркутская поэзия в лице Марка, конечно же, приобрела такую уникальную субстанцию. И даже успела оценить по достоинству в своём отечестве, что случается не так уж и часто.

В начале 1992 года он был под впечатлением идеи провести в Иркутске выездное заседание редколлегии журнала «Детская литература». Конечно, помогало время – в былые времена столичную редакцию было сложно вытащить в провинцию. Такая встреча уже проходила в Иркутске 15 лет тому назад. Главный редактор журнала Сергей Алексеев идею поддержал. Марк начал бурную подготовительную работу. Денег не хватало, и Марк предлагал всех гостей «разо-брать по домам». «Съехаться решили в последний день мая, чтобы первого числа июня принять участие в праздновании детской литературы в Сибири, затем ночёвка на Байкале у наших ребятишек, что имеют там дачи.

Что мне кажется особенно важным: журнал сделает специальный выпуск по итогам нашей встречи, номер полностью будет посвящён детским писателям нашего края, а стало быть, мы сможем дать в нём обзоры серии «Детская и юношеская библиотека Сибири», назвать имена наших молодых, и прочее».

Все 90-е Марк мечтал создать Сибирскую ассоциацию детских писателей. Одним из первых шагов в этом направлении было издание детского журнала «Сибирячок». В письме Г. Граубину 23 апреля 1992 г. Марк Сергеев писал: «У меня всё по-старому. Хлопочем вокруг «Сибирячка». Сегодня будем принимать оформление третьего номера, а первый выйдет в мае. Пытаюсь связаться с представительством Братского ЛПК в Братске: вдруг подкинут бумаги». Бумаги, скорее всего, не подкинули, поскольку комбинат её, попросту говоря, не выпускал. Но летом того же года М. Сергеев не без гордости сообщает старинному приятелю Г. Граубину, что выслал «обещанный экземпляр» из массового издания «Сибирячка». «Он потускнее, чем тот, что на мелованной бумаге, однако, на мой взгляд, вполне пристоен. Те из наших знакомых, что уже купили журнал, считают, что он лучше, чем «Трамвай» и «Миша», особенно для юных читателей-сибиряков». В самом начале лета 1992 года они устроили в Иркутске праздник журнала. «Было открытие детского праздника и пушкинского праздника, здесь. Уже при большом стечении народа мы повторили сокращённую программу, а в 16.00 собрались в Союзе отметить такое всерьёз историческое событие: первый многоцветный журнал для малышей за всю историю Сибири! Поговорили, повеселились, особенно рассуждая о том, как мы постепенно вырастем в концерн «Сибирячок» и будем издавать и книги, и журналы, и газеты для ребятишек. Если мне удастся создать Сибирскую ассоциацию детских писателей, то, может быть, все эти мечты начнут постепенно осуществляться».

Стоило, вероятно, жить, получая вот такие полные искренности и благодарности письма от собратьев по литературному цеху. Это письмо от хабаровской детской писательницы Тамары Чинарёвой: «Уважаемый Марк Давидович! Спасибо за неожиданную и приятную телеграмму. Конечно же, не раздумывая, высылаю расклейку «Первоклассников». К Иркутску отношусь с большим почтением, а про «Сибирячок» слышала добрые слова в СП от Е.В. Языковой. Ваша телеграмма была для меня такой важной. За целый год, очень мрачный (наша писательская организация переживает очень сложный момент), мне впервые захотелось писать весело и много. Спасибо Вам!».

В это время он возглавляет Иркутское отделение Фонда культуры. Официально функции его совершенно представительские. Всю текущую работу вела небольшая дирекция фонда во главе с Н. Бурдоновой, но и к представительским обязанностям можно относиться по-разному. Здесь Марку вообще не было равных. Он именно работал как представитель: встречался с разными людьми и организациями, забрасывал их письмами и просьбами, заседал в президиумах, вёл переписку и т.п. Когда альманах «Отечество» стал испытывать серьёзный финансовый кризис, он стал активно участвовать в его распространении, поскольку считал себя обязанным спасать уникальное, на его взгляд, издание. «Среди нашей бедной на краеведение издательской деятельности это огонёк, памятная свеча. И жаль, если ветер времени её задует. Говорю это вовсе не потому, что сам причастен и к идее альманаха, и к его выпуску, а потому, что краеведение без краеведческой литературы не выживет», — писал он Г. Граубину. В итоге иркутский Фонд культуры заказал 1000 экземпляров журнала. Он рассылал просительные циркуляры по городам и весям. Таким способом пытались спасать в то время многие некогда востребованные многотиражные издания.

В 1992 году весной он уехал в Читу. Судя по всему, он затевал новое издание или новую книжную серию. В письме к Г. Граубину от 7 июня 1992 г. М. Сергеев сообщал: «Небольшой коллектив, с которым я начал взаимодействовать после апрельских читинских бдений, подготовил проспект двух любопытнейших и полезнейших книг – «Евангелие в школе» и «Что это там над нами?» (НЛО, астрология в свете современной науки и практики)». М. Сергеев называл оба проекта пособиями для школы. «Я думаю, — писал он, – что если наш президиум утвердит эти две книги, то мы начнём важнейшую серию: «Учителю и ученику», сделаем сборник о фольклоре».

Он упоминает о прошедших пушкинских днях и посылает читинскому приятелю Г. Граубину афишу праздника. «Мы впервые за двадцать лет отказалась от «массовых действ» — ни на площади, ни в парке, где собирали народ. Время михайловских праздников, собиравших, бывало, и сто тысяч человек, и более, окончательно миновало. Видимо, следующая вспышка будет лишь в 1999 году, в пушкинский юбилей. Но вот так-то, как мы спланировали, прошло всё достойно. Вчера, после окончания концерта в Музыкальном театре (я открыл его выступлением на тему: «Пушкин и музыка – музыка в жизни Пушкина, музыка в творчестве Пушкина), многие подходили и говорили: «Два часа общения с добром и благородством – и можно жить дальше среди нашей кутерьмы». Ради этого стоит жить».

В 1993 году Дмитрий Лихачёв решил реорганизовать Фонд культуры, деятельность которого замыкалась главным образом на столичной публике. В числе шести человек, включённых им в оргкомитет по переустройству этой организации, был и Марк Сергеев.

Трагедию советской интеллигенции, которая на рубеже двух веков вновь доказала свою бесшабашность в отношении России и напрочь разодралась между собой, привнося в жизнь вечное «кто более любит Россию» и неистребимую любовь к конфликтам, Марк, конечно же, переживал. И в этом смысле жизнь иркутского провинциального литератора мало чем отличалась от того, что происходило на берегах Москвы-реки, Невы, Волги, Оби… «Наша жизнь не отличается от всеобщей неразберихи, – писал он поэту Сергею Давыдову 8 июня 1992 года. – Писательская организация наша, как в Ленинграде-Петербурге, разделилась. Одну часть возглавляет Ростислав Филиппов, перекинувшийся в лагерь заединщиков, другую – Дима Сергеев. Когда разделились – стало легче дышать. Меня, честно говоря, уже перестали волновать эти писательские крики-драки, сижу, тружусь, хотя все написанные в последнее время книги остановились: шестилетняя работа над книгой коротких художественных биографий всех декабристов, судьбы которых связаны с Сибирью, окончилась расторжением договора… Они мне заплатили, не выпустив книгу. И так далее.

Всё же я не унываю, затеял новые вещи, написал новую книгу стихов. Бог весть когда выйдет.

Оля на пенсии, хозяйничает, командует нами, в перерывах составляет книги для издательства и принимает экзамены у абитуриентов».

Всё это смешение быта и творчества, своей личной судьбы и всего того, что происходило в обществе, он воспринимал через ясное очертание «зелёной поляны». «Нашёл наконец среди вечного бега зелёную полянку, где собраны все наши дни, встречи, разлуки, поездки, остроты, стихи, влюблённости и всё прочее, что и есть жизнь, а остальное всё мура. Стою на этой полянке и вижу вас обоих (письмо адресовано Зое и Сергею Давыдовым) и радуюсь, что этим письмом прикоснусь к вам, вы возьмёте в руки не бумажку, а меня самого…».

(Продолжение в следующую среду)

Фото В. БЕЛОКОЛОДОВА