Ранним январским утром 1876 года коллежский регистратор Егор Иванович Фунтиков явился в присутствие. Потому что со старого года оставалось у него одно дело, совершенно неотложное. Важно было кончить его до того, как управляющий канцелярией сядет за стол и откроет чернильницу.

Мгновенный результат

По осени привезли в канцелярию генерал-губернатора чернильные орешки, и управляющий тотчас распорядился достать медный купорос и большую банку, пылившуюся в углу за шкафом. У этой банки было узкое горлышко, и мыть её было положительно неудобно. А управляющий строго-настрого наказал вымыть «самым что ни есть натуральным образом», да ещё и опустить на дно около двух долей салициловой кислоты. «А не то зацветут-с чернила!» — строго заключил управляющий и при этом постучал пером о край письменного прибора на своём обширном столе.

Прибор был очень занятный, Егор Иванович так загляделся на него, что мытье пыльной банки показалась уже совершенною пошлостью, решил просто добавить в неё лишнюю долю салициловой кислоты. Или борной — недавно в одной газете, в статье «Общеполезное сведение» коллежский регистратор Фунтиков вычитал: «В канцеляриях и вообще всюду, где изводится много чернил, вполне достаточно взять один золотник кристаллов борной кислоты на пять бутылок чернил. Или наполнить маленький полотняный мешочек кристаллами кислоты и погрузить его в банку с чернилами. Кислота, постепенно растворяясь, будет препятствовать образованию плесени».

Полотняные мешочки коллежский регистратор счёл деталью излишней, но саму кислоту, не скупясь, засыпал во все чернильницы, до бутыли же руки не дошли. Перед новым годом, когда чернильницы опустели, он достал из-за шкафа большую банку и увидел плесень… А на всю канцелярию не осталось уже ни одного чернильного орешка!

Праздник был решительно и бесповоротно испорчен. В самую новогоднюю ночь Егору Ивановичу приснился номер «Иркутских Губернских Ведомостей» и в «Официальной части» крупным шрифтом объявление: «Увольняется от настоящей должности и вовсе от службы, без прошения коллежский регистратор Егор Иванович Фунтиков за уклончивость от выполнения возложенных на него обязанностей и допущенные через это беспорядки».

От ужаса Егор Иванович проснулся и уже не ложился до утра. А рассвело, собрался в дорогу — домой, в уездный Нижнеудинск. Вещей было немного, книги он заберёт потом, ну а старые газеты — хозяйке на растопку. Егор Иванович стал перевязывать газетную стопку и наткнулся на объявление в апрельском номере «Иркутских Губернских Ведомостей»: иркутский типограф и книгопродавец Никифор Синицын рекламировал новый товар — чернильную бумагу двух цветов, чёрного и фиолетового. «Бумага чрезвычайно практична и удобна, в особенности для дороги: листок, опущенный в горячую воду, даёт мгновенный результат».

В десять утра Егор Иванович уже стоял у дома под номером 92 на Харлампиевской. Это было глупо, конечно, для 1 января, но ждать положительно не было никакого терпения — и Егор Иванович постучался в окно.

Потом он, осчастливленный, побежал в аптеку, где купил и борной, и салициловой кислоты, и большую банку с узким горлышком. И хотя эта банка была совершенно чиста, старательно вымыл её изнутри и снаружи.

В присутствии он первым делом достал из-за шкафа старую банку с заплесневевшими чернилами и торжественно передал её дворнику — на уничтожение. Потом аккуратнейшим образом наполнил чернильницы и с любовью оглядел канцелярию, прежде казавшуюся такой неуютной. И до того, как появился столоначальник, успел ещё написать на блокнотном листочке заветное: «коллежский регистратор Фунтиков — губернский секретарь Фунтиков — коллежский секретарь…титулярный советник …коллежский асессор… надворный советник… коллежский советник…статский советник… действительный статский советник… тайный советник Фунтиков»,— тут Егор Иванович не сдержался, мечтательно взмахнул рукой — и большая клякса встала вместо точки.

Две банки чернил за орден Вазы

В 1878 году на всемирной выставке в Париже профессор Норденшильд получил золотую медаль за коллекции, собранные им во время его арктической экспедиции. Швеция ликовала, учёный был осыпан королевскими милостями и объявлен национальным героем.

Между тем посвящённые (в их числе и Его Королевское Величество) хорошо понимали, что без серьёзных финансовых вложений иркутского предпринимателя Александра Сибирякова просто не было бы никакой экспедиции. Поэтому вскоре после её завершения шведский король наградил мецената Сибирякова Кавалерским крестом ордена Полярной звезды. Кроме того, Командорским крестом 2 класса ордена Вазы был отмечен столоначальник Главного управления Восточной Сибири коллежский советник Ржевин, проливший немало чернил для того, чтобы шведы были приняты на берегах Сибири.

С вручением ордена купцу Сибирякову не возникло проблем: Александр Михайлович свободно передвигался по свету и даже образование получал в Цюрихе. А вот со столоначальником Ржевиным всё оказалось непросто. Едва известие об ордене дошло до Иркутска, как сейчас же пошли разговоры: а может ли подданный Российской империи принимать награды от иностранных государств? И что скажет по этому случаю Государь Александр Николаевич? И не выйдут ли из-за того неприятности нашему генерал-губернатору?

Все эти вопросы, изложенные в надлежащем виде, пошли по инстанциям — в министерство внутренних дел и непосредственно министру, от министра внутренних дел — в министерство дел иностранных; наконец, дело дошло и до канцлера, который приготовил об этом доклад Государю Императору.

Затем бумаги с высочайшим решением пошли в обратном порядке и дошли, наконец, до председательствующего в Совете Главного управления Восточной Сибири, и 22 сентября 1878 года был издан приказ: «Государь Император, по Всеподданнейшему докладу государственного канцлера всемилостивейше соизволил дозволить столоначальнику Главного управления Восточной Сибири коллежскому советнику Ржевину принять и носить пожалованный ему орден».

Поздравляя коллегу, чиновники говорили:

— Право, быстро уладилось — только год и ушёл.

— И две банки чернил, — добавлял коллежский советник Ржевин.

Дело о самозванце

О блестящем гвардейском офицере Владимире Федоренко в Иркутске заговорили в зиму 1860 года. Его балы, обеды, банкеты были один лучше другого, но ещё более нравился всем блестящий гвардейский мундир, великолепно сшитый и, кроме того, очень редкий для здешних мест. Впечатление от мундира было столь велико, что когда Федоренко отправился в Якутск, по дороге в честь него звонили колокола, и жители высыпали на улицы. Пока возмутитель спокойствия находился в отъезде, губернские дамы пытались разузнать о нём как можно больше и даже обращались к мужьям, прося их содействия. Но полковники и генералы почитали бестактным делать о таком человеке запросы. Кроме того, многие склонны были принимать его за секретного агента правительства. Неизвестно, как долго бы это всё продолжалось, если бы не иркутский полковник С., повздоривший с Федоренко во время карточной игры. Разгорячённый Федоренко схватил пистолет и ранил полковника. Вот тогда-то полиция была вынуждена допросить «героя», и выяснилось, что Владимир Петрович Федоренко — всего лишь отставной корнет, прибывший в Иркутск по фальшивой подорожной.

Дамы торжествовали, пеняли мужьям и вспоминали старую историю с Нарышкиным.

В марте 1775 года проездом из Петербурга остановился в Иркутске Василий Васильевич Нарышкин, назначенный начальником в Нерчинские заводы. В несколько недель до отъезда он небывалыми выходками обескуражил всё дамское общество и вызвал подозрения в сумасшествии. Но мужья отмахивались, полагая, что не может быть сумасшедшим присланный из Петербурга чиновник. Однако по прибытии в Нерчинск Нарышкин одиннадцать месяцев не выходил из дома с закрытыми ставнями, а затем принялся увольнять чиновников и садить на их место ссыльных и рабочих. Мало того, он набрал из бурят «гусарские полки» и пошёл на Иркутск. И дошёл до Верхнеудинска, прежде чем был, наконец, арестован.

Все писали тушью

В 1758 году, направляясь с проверкой в Иркутск, следователь по винокуренным делам Крылов слал с дороги письма, веля заготовить ему несколько ведёр чернил. Это был заурядный акт устрашения, но городские чиновники со всею серьезностью отвечали, что чернил в городе нет: все пишут китайскою тушью.

Действительно, чернила появились в Иркутске только в 1777 году. К ним довольно скоро привыкли, одно плохо: слишком выцветают со временем. К примеру, прочтёшь, что в 1890 году в губернском суде слушалось дело о захвате самовара отставным чиновником Воротниковым у жены чиновника Киреевской. А как именно было дело — не разобрать. Впрочем, надо ли и разбирать? Вряд ли стоит оно, дело о самоваре, потраченного на него времени. Да, кстати, и чернил.

Автор благодарит за предоставленный материал сотрудников отдела краеведческой литературы и библиографии областной библиотеки имени Молчанова-Сибирского.