Иркутскому писателю Владимиру Максимову в конце июня исполняется 60 лет. Честно говоря, верится в это с трудом… Когда бы я ни встретил его, а знакомы мы с Владимиром с незапамятных времён, точнее – с семидесятых годов прошлого века, он всегда улыбчив, доброжелателен, подвижен, устремлён в будущее. О нём не скажешь словами поэта: «Во мне найдёшь, быть может, день вчерашний, но ничего там будущего нет». Наверное, оттого и предыдущая его книга – роман, разошедшийся в течение года, – называлась «Не оглядывайся назад…». Наша беседа состоялась накануне юбилея.

– 60 лет – всё-таки солидный возраст, как ты относишься к этой дате?

– Спокойно отношусь. Груза лет своих пока никак не ощущаю. Скорее всего, действительно потому, что почти всю жизнь серьёзно занимался спортом, никогда не курил. Например, в школе, в Ангарске, в некогда очень знаменитом клубе «Ермак» я неплохо играл в хоккей с шайбой; занимался боксом. Уже во время учёбы на охотоведческом факультете в Иркутске пристрастился к стрельбе из лука. Тренировался у знаменитого тренера Александра Ивановича Бородая и даже выполнил норму мастера спорта.

Последние пятнадцать лет играю в футбол за команду «Восточка», в которой неизменным капитаном является Альберт Батутис, первый заместитель редактора «Восточно-Сибирской правды». Участвую в турнирах и даже иногда забиваю голы. Когда я играл в хоккей, у меня была очень хорошая скорость, но не было достаточной массы. В боксе, по мнению моего тренера Виталия Исааковича Махусаева, мне не хватало «спортивной злости» по отношению к противнику. А сейчас мне на поле, по-видимому, уже не хватает реакции, которая есть у более молодых. Да и очаровываюсь я теперь кем-то значительно реже, чем прежде. Значит, изменения возрастные какие-то всё же есть.

Например, в школе я влюблялся примерно раз в полгода; в студенчестве и первом, и втором, поскольку кроме «охотфака» закончил ещё и Литературный институт имени Горького в Москве, – уже только раз в год. Теперь же подобные чувства посещают меня крайне редко. И это, наверное, плохо, потому что творческому человеку необходимо некое состояние полёта. Ему надо быть очарованным кем-то или чем-то. Но, с другой стороны, такое состояние – спокойствия – прекрасно, потому что ничто не отвлекает от основного дела, коим считаю для себя литературу.

В юные лета я очень много времени потратил на увлечения, порою весьма мимолётные. О чём, конечно, не жалею, так как это дало мне какой-то жизненный опыт. А вот о потраченном впустую времени жалею. Может быть, оттого и первый рассказ я написал только в тридцать один год. Первая маленькая книжка стихов «Парижская тетрадь» из 26 стихотворений вышла у меня только в 1996 году. А книжка прозы из трёх рассказов – в 1997-м, за год до моего пятидесятилетия. Меня и в Союз писателей-то (членом Союза журналистов СССР я к тому времени уже был) приняли по одному рассказу «Загон» – беспрецедентный, кстати, случай для такой солидной организации, как Союз писателей России. Мне даже один литературный корифей сказал однажды при встрече: «Всё, старик, можешь помирать: лучшую свою вещь ты уже написал, и выше неё тебе будет трудно подняться». А я вот всё-таки стараюсь, потихонечку скребусь наверх. И надеюсь, что мне что-то в прозе всё же удаётся. Кстати, в конце мая в издательстве Геннадия Сапронова появился мой очередной сборник повестей и рассказов «Предчувствие чудес».

– Владимир, ты говорил, что в юности частенько увлекался девушками, а по-настоящему любил?

– Да, три раза, ещё до женитьбы, я был влюблён, как говорится, просто смертельно. В первый раз в двадцать три года (как раз «охотфак» заканчивал) в девушку из Владикавказа, мою ровесницу, невероятно красивую и невероятно ревнивую. Может быть, оттого, что она была на четвертушку черкешенка. И тогда мне это страшно нравилось, поскольку я был под впечатлением «Героя нашего времени» Михаила Лермонтова. И сам себя в какой-то мере отождествлял с Печориным. Эта девушка описана у меня в романе «Не оглядывайся назад» под именем Тая. К ней я мог прилететь на один день, а вернее, на одну новогоднюю ночь, потому что ей захотелось справить Новый год не только с родителями, но и со мной. Мы даже собирались пожениться, в связи с чем я был представлен всей многочисленной её родне и во Владикавказе, и в Махачкале…

Второй раз я был влюблён, когда мне было уже лет двадцать семь. Девушка была из Иркутска и тоже очень красивая. Теперь она живёт в Москве, и мы с ней иногда встречаемся, когда я бываю там или когда она приезжает в родные места, на Байкал. У нас довольно хорошие дружеские отношения. О третьем случае мне говорить не хочется.

Я тогда разумом загасил «пожар», бушующий во мне. Хотя это было совсем не просто. Ведь ещё Ларошфуко сказал: «Ум всегда в дураках у сердца». На своём собственном примере я доказал, и прежде всего самому себе, что не всегда. Вообще в глубине души я гордился своей несгибаемой, как мне казалось, волей. И только однажды почувствовал, как она начала под стечением обстоятельств искривляться.

– Когда это было, расскажи.

– Я тогда учился в аспирантуре Зоологического института Академии наук СССР в Питере. Располагался институт на стрелке Васильевского острова. Место действительно чудесное. Рядом Ростральные колонны. Напротив – Золотой шпиль Петропавловской крепости. Фактически от ступеней Зоологического института начинается Дворцовый мост. Перейди его – и вот он, Эрмитаж. Кстати, в Рыцарском зале Эрмитажа я любил назначать свидания петербургским барышням из нашего института.

Чего, казалось бы, не жить? Молод, здоров, работа идёт нормально. Шеф уже намекает, что после защиты диссертации сможет пристроить в своей лаборатории… И вдруг – частенько у меня в жизни всё начиналось с вдруг – неожиданно для всех, а я у своего руководителя был 13-м аспирантом, на третьем, заключительном, году аспирантуры подаю заявление об уходе. На меня все как на сумасшедшего смотрели. И коллеги, и просто знакомые. Причина была никому не ясна, впрочем, как и мне самому до конца тоже. Пробовали уговаривать, урезонивать, давать советы не менять судьбу на сто восемьдесят градусов…

Вдруг представилось, что наука – это не моё, что я должен писать. И если я этим не займусь, со мною вместе уйдёт всё то, что я знал, любил, видел, пережил, прочувствовал. И эта мысль казалась мне невыносимой.

Возвратившись из Питера, где два года ходил по мраморным ступеням института и мог в подлиннике видеть в Академии наук, куда я относил заявление об отчислении из аспирантуры, мозаичную картину Ломоносова «Полтавская битва», волею судеб я оказался на буровой, которая бурила скважины для воды по всей Иркутской области. И первое моё впечатление было ужасным. Помню, что из управления СМУ «Водстрой» меня направили зимой в какую-то бригаду, работающую в степи недалеко от Усть-Орды. Там должна была буриться скважина для овечьей кошары, чтобы летом на выпасе овцам был водопой…

Мастер участка, едущий в дальнюю бригаду, высадил меня на трассе Качуг – Иркутск, показал направление, куда надо идти, и укатил. Примерно через километр от дороги я увидел вагончик. Из трубы его весело курчавился дымок. И мне так захотелось скорее в тепло, потому что за тот километр, что прошёл, пронизывающий ветер выдул из меня, казалось, всё на свете. Войдя в вагончик, я инстинктивно зажал пальцами нос, ибо запах портянок, сушившихся вокруг трубы железной печурки, перебивал даже запах, похоже, давно прокисшего супца, который с аппетитом ели два амбала, сидевших за небольшим столом в майках и запивающих еду водкой, налитой в прокопчённые эмалированные кружки. На меня они взглянули с абсолютным безразличием, через какое-то время поинтересовавшись всё же, кто я и зачем здесь? Я объяснил, стараясь не дышать, что являюсь новым членом бригады. А утром мне выдали кувалду, лом и широкую совковую лопату, сказав, что я должен вырыть шурф два на два метра и глубиной метра полтора.

Часа через два работы на пронизывающем ветру, когда лом звенел, ударяя о мёрзлую землю, как о металл, я зашёл в вагончик погреться, сел на пол и чуть не расплакался. От обиды, своей никчёмности, от того, что сам добровольно перечеркнул свою счастливую прежнюю жизнь. Вот тогда я и почувствовал, что мой несгибаемый, как мне казалось, стержень внутри меня начинает легко, словно раскалённый металл, гнуться.

Собригадники мои, уже при раскочегарившейся вовсю печке, пили чай и с любопытством глядели на меня:

– Тебе что, силы некуда девать? Земельку-то надо было сначала оттаять большим костром. Ладно, отдыхай, мы шурф докопаем.

Как я им был благодарен за это. А судьбе – за то, что она научила меня ценить малые радости: обычное тепло, разливающееся по балку, минуты отдыха после тяжёлого труда.

Да, трудное у меня тогда было время, и главным образом из-за того, что я не был уверен теперь уже в правильности своего выбора. Ведь практически у меня не было написано ещё ни одного рассказа. Да и получится ли это сделать, я не знал. Но, к счастью, даже очень широкая чёрная полоса когда-нибудь кончается.

В 31 год я женился, продолжая работать на буровой уже мастером. Через год у нас родился сын. Потом я поступил в Литературный институт в Москве, пройдя творческий конкурс в сорок человек на место.

– Расскажи немного о своей семье.

– Семья – это основа. Более того, я считаю, что лучший брак – это брак по расчёту. Если, конечно, расчёт верный. Я имею в виду не меркантильный расчёт, а расчёт здравого смысла. Ведь брак, если подходить к нему серьёзно, – вещь очень ответственная. Ты возлагаешь на себя ответственность не только за другого человека, но ещё и за будущее потомство. А как частенько бывает: сошлись-разошлись, ребятишки остались. А, ничего особенного. И тут можно вспомнить и Экзюпери с его «Мы всегда в ответе за тех, кого приручили», и Аполлинера: «Хотел бы я видеть в доме своём жену, наделённую трезвым умом. И – кошку, что жмётся к стене осторожно. И – кучу друзей. Ведь жить без друзей невозможно». У меня всё это, включая кошку, к счастью, есть.

Жена у меня действительно наделена «трезвым умом», что избавило нас в первые годы совместной жизни от очень многих неприятностей, ибо «притирочный период», я думаю, ни у кого лёгким не бывает. Работает Наталья в Лимнологическом институте, руководит довольно большой лабораторией. Но самое, на мой взгляд, ценное её качество – это то, что она не способна на Иудин грех – грех предательства. А ощущение надёжного тыла – это и есть главное в семье.Что же касается нашего сына, то и он, на мой взгляд, человек искренний и добрый. Ему 27 лет, и мы с женой, естественно, мечтаем о внуках.

– Считаешь ли ты себя счастливым человеком?

– Да, я счастливый человек, потому что могу заниматься любимым делом. Потому что надо мной, кроме Господа Бога, нет никаких начальников. Я имею надёжный тыл, не ожидая удара в спину, или тихую гавань, где меня всегда примут и поймут. И знаешь, последнее время я всё чаще вспоминаю высказывание Константина Паустовского, суть которого в том, что молодость – очень хорошее время жизни, но самое хорошее – это спокойная старость.

Не поверишь, я сразу же после школы мечтал о пенсии. И даже размышлял о том, что вот как было бы здорово, если бы её начинали выдавать сразу после вручения аттестата о среднем образовании. Чтобы человек, тот, кто этого желает, конечно, имел какой-то прожиточный минимум и мог свободно заниматься любимым делом. Так что сейчас я ближе всего подошёл к своей почти детской мечте.

Беседовал Олег БЫКОВ