Все изменения в его жизни происходили «взрывами». В 16 лет – повальное увлечение спортом и мечты о карьере юриста. А в 21 – кандидатская по теоретической физике. Ещё через три года – степень доктора наук. Сейчас Константину Казакову 26, и он директор физико-технического института ИрГТУ. Представитель нового поколения российской науки, судя по всему, долго в Иркутске не засидится. Он слушает Ричи Блэкмора, любит Гёте и верит в судьбу «в динамике». Его суждения иногда очень резки, и его нельзя назвать «удобным» собеседником. Но это и подкупает.

Сломал схему

– Как вам удалось защитить докторскую диссертацию в 24 года?

– Если бы я знал. У меня в 10-м классе по математике «два» было. Я от турнира до турнира жил – футбол, волейбол. Горными лыжами занимался. И вообще готовился на юриста, право изучал. Но всё резко изменилось после травмы. В 11-м классе порвал связки правой ноги. Лежал в гипсе, и первая попавшаяся книга, которую я взял, была, если не изменяет память, «Повторим физику». Было интересно и всё понятно. В том же гипсе пошёл на физический факультет госуниверситета, записался на подготовительные курсы. С успехом провалил совмещённые экзамены, и на физфак поступил со второго раза. Правда, в этот же год.

– Интересно…

– Это скорее нормально, потому что это был осознанный выбор. Каждый свой ресурс должен оптимально использовать. Я вот использовал. Я бы не сказал, что всё произошло случайно. Математика мне легко давалась. Я таблицу умножения в детстве выучил, пока шёл с бабушкой от дома до рынка.

– Но начали вы очень поздно…

– Я, честно говоря, не знаю, что значит поздно? Как можно в школе заниматься наукой, физикой, математикой? Мне кажется, что всё это ерунда полнейшая.

– Получается, вы сломали обычную схему…

– Вашей статьи – да.

– Но талант должен проявляться довольно рано. К примеру, Моцарт – пять лет. То же самое с физиками – они все начинали рано.

– Разве все? На мой взгляд, большинство в физике очень странно оказывались. Если бы вы подготовились к интервью, такого вопроса не было бы. Альберт Эйнштейн в четыре года только заговорил, он не так уверенно сдавал экзамены, учась в цюрихском политехническом училище. Затем трудное для здоровья время в патентном бюро… Есть и другие примеры.

– Но тогда зачем все эти спецклассы, олимпиады?

– Да, учителя школьные, родители часто детей «тащат» в физику и математику. В университете со мной приятель учился, выиграл кучу всероссийских олимпиад, но особых научных успехов у него не было. Я ему говорил: «Тебе надо наукой заниматься». А он: «Мне этого не надо». Он успешно окончил физический факультет и убежал заниматься иными делами.

– Как ваши преподаватели реагировали на такой внезапно объявившийся талант?

– О, по-разному. Вы когда-нибудь экзамены экстерном сдавали? Вообще, я сразу решил экстерном, не хотелось время терять. Преподаватели говорили так: «Экстерном вы не сдадите, я вам выше тройки не поставлю». Но в итоге всё обходилось хорошо. На четвёртом курсе попробовал, съездил с весьма самонадеянной работой в Санкт-Петербург первый раз. Не очень удачно. Зато я уже знал, что надо делать. И на пятом курсе вместе с дипломом защитился. Спасибо руководителю. Меня многие знакомые тогда спрашивали: «Сколько ты заплатил?» Я отвечал: «Простите, я никому ничего не платил». В моей жизни вообще деньги мало что решали. Благо, я физик. А такие степени обычно никому не нужны, тем более за деньги.

– У вас есть конкретная, прикладная цель? Грубо говоря, ради чего вы работаете?

– Наука – сродни музыке, это тоже творчество, разве нет? Чайковский когда-то сказал такую фразу: «Большинство своих гениальных произведений Бах, Бетховен писали на заказ». Они и представить себе не могли, что в будущем эта музыка станет близка очень многим людям вне зависимости от их национальности и социального статуса. Поэтому если вы заранее думаете: вот сейчас напишу гениальную формулу, – это же глупо!

– Сколько уходит времени на одну формулу?

– Ох, ничего себе вопрос! Наверное, научная деятельность вообще никак не планируется. Хотя… Хотя спортивный интерес, азарт – это немаловажно. Это есть. Потому что можно иметь хорошие способности, талант и ровным счётом не выдавать никакой продукции. И работоспособность в этом смысле важна.

– Для вас это спорт?

– Нет, вряд ли. Если бы это было простым спортом, то, наверное, я дальше стал бы заниматься чем-то таким, что принято в спорте. Достижения, успех, слава. Меня это как раз мало интересовало. Для меня кандидатская – это ресурс. И вторая степень, докторская, – это тоже больше ресурс.

Свой ресурс Казаков уже реализовал неслабо. 26-летний учёный – глава физико-технического института ИрГТУ. «У нас все работающие – сейчас реально действующие учёные, – говорит Казаков. – Это был риск, и он оказался оправданным». Ситуация для региональной, да и для российской науки уникальная. В вузовском институте – центр фундаментальных исследований. В институте учатся около 500 студентов, причём получены лицензии на новые специальности: «нанотехнологии», «многоканальные телекоммуникационные системы». В июне стало известно, что институт получил грант Роснауки на 17,2 млн. рублей на создание центра коллективного пользования в рамках федеральной целевой программы приоритетных научных исследований. «Можно каждый день ходить на работу и чувствовать себя несчастным человеком, – говорит Казаков. – А можно чувствовать, что ты что-то в этой жизни делаешь. Эти слова могут казаться избитыми, но физтех – как раз пример того, что это не банально».

– Вы ощущаете себя умнее других ваших сверстников? Вам трудно с ними общаться?

– Нет, абсолютно не ощущаю. Во-первых, я не умнее других. Ум – это то, что мне как раз мало свойственно. Каждый человек окружает себя людьми, с которыми ему комфортно, с которыми можно найти общий язык. Обычно вокруг меня люди, которые мыслят так же и жизнь понимают так же. Если этого нет, а человек мне приятен и полезен, я стараюсь найти не то чтобы компромисс, а изменить его для себя.

– Хорошо, ваши старшие коллеги на вас авторитетом не давят?

– Я не тот человек, который к авторитетам как-то относится по-особенному. У нас вообще баталий никаких никогда не было. Наша наука несколько особенная. Физики-теоретики и математики все основные работы делают в юном возрасте – с 20 до 30 лет. Мои коллеги понимают: у меня так и должно быть. Конечно, бывают исключения – тот же Эйнштейн. Но в основном, если взять плеяду молодых теоретиков в квантовой физике – Поль Дирак, Ландау, все они основные работы сделали в относительно юном возрасте.

– Через четыре года для вас закончится «золотой» возраст физика-теоретика. И что вы будете делать?

– Вы меня буквально поняли. Я имел в виду, что расцвет физика-теоретика начинается немного раньше, чем у других учёных. К примеру, у химика уходит много времени на подготовку экспериментов и их проведение. Для того чтобы в экспериментальных областях делать мирового уровня работы, нужно и оборудование иметь мирового уровня. Люди вынуждены месяцами заниматься рутинной подготовкой, потом ехать и ставить эксперименты. Теоретики не умнее и не лучше экспериментаторов. Просто теоретик – это человек, который работает с бумагой и ручкой. Вы выводите уравнения и получаете новые результаты путём логических соображений и схем. И успех во многом зависит только от вас. Конечно, очень много людей, которые делают открытия и в 30-50 лет, но кто активнее, тот и раньше. Ну и по статистике экспериментаторов больше, чем людей, склонных к математическим изысканиям.

– Тогда какая разница, в какой точке мира работать теоретику?

– Верно. Тот эксперимент, который, грубо говоря, нужен мне, находится в Брауншвейге в Германии и частью в Санкт-Петербурге. Я в Германию поеду через месяц, недели так на две, затем пара лекций в Дании, и всё, я вернулся.

– Сколько человек в мире занимаются тем же, что и вы? 100 – 200 человек?

– Над этим целые институты работают. Я занимаюсь физикой атомов, молекул, расчётом и предсказанием новых спектров, новых соединений, которые могут быть полезны для практики. А непосредственное приложение сегодня – это, к примеру, атмосферные исследования, полупроводники. Все эти проблемы базируются на хорошем знании каких-то молекулярных параметров. А для этого нужны соответствующие расчётные модели, теории, которые позволят правильно сопоставить данные. Взять, к примеру, проблему глобального потепления. Одной из причин образования озоновых дыр называют тетрафторметан, который выбрасывается в атмосферу, например, алюминиевой промышленностью. На самом деле это не совсем так. Огромное количество фтора в атмосферу выносят вулканы. А скажем, львиную долю СО2 в Мировой океан поставляют тающие ледники. Очень много существует ложных идей. И вопрос состоит в том, чтобы заниматься настоящей наукой.

«Наука науке рознь»

– Почему Иркутск не получает серьёзной денежной помощи на инновации?

– Мы говорим о государственных программах? У нас деньги в науку вкладываются в пределах московского кольца.

– Томск, Новосибирск в кольцо не входят, а получают намного больше, чем Иркутск.

– У них несколько другие методы. У нас первоочередная задача – наукой заниматься. Я не хочу свою жизнь тратить на какую-то профанацию. Это политика. У Новосибирска, к примеру, понимающий губернатор. Наши сибирские коллеги ходят в министерство как на работу. У нас, к сожалению, во власти часто что-то меняется и, возможно, у глав области даже времени нет понять, что нужно делать. А на уровне Москвы наши предложения без лобби региона выглядят как детская самодеятельность.

– Можно совмещать заработки и науку?

– Я не знаю, о каких деньгах речь идёт и о какой науке соответственно.

– О фундаментальной, естественно.

– Наука науке рознь, наверное. Можно писать диссертации. Что это? Самоцель. Для меня – нет. Я в первую очередь хотел написать работу. У многих учёных дальше жизненный процесс зачастую идёт в обратном направлении. Человек достиг какого-то апогея, защитился и считает, что он должен просто преподавать в университете или получать деньги в Академии наук за какие-то рядовые публикации или работу. Я не считаю это наукой. Нет, я совсем не уверен, что такая карьера – однозначно плохо. Я не понимаю, зачем? Особенно большие претензии в этом смысле у меня, как у ещё молодого, наверное, к академикам, к ведущим докторам. Маловато от них активных действий, согласитесь.

– Это признак советской науки?

– Сложно судить. Они научились зарабатывать, и их мало интересует то, что будет дальше. Кто будет готовить научные кадры? Поймите наконец: нельзя делить науку на университетскую, академическую и прочую. В Европе и США этот вопрос давно решён. Там нет отдельных институтов, там существуют университеты и при них институты, чтобы была связь обучения и науки. А если этого нет, получается абсурдно и глупо, как в нашей стране.

– То есть вы выступаете за реформирование РАН?

– У меня очень большое количество друзей в Академии наук и в местной, и в московской. И я не отделяю себя от российской науки, я её часть. Но просто не замечать, что академия оторвана от жизни, я не могу. И наукой я занимаюсь той же. Если съездишь в Москву, Санкт-Петербург, то увидишь: там институты просто закрываются. В РАН надо менять всё кардинально. Но реформа, которая есть, мне не понятна. Зарплату в Академии наук повысили, часть людей были сокращены слишком большой ценой.

– А какой должна быть реформа?

– Ну откуда же я знаю, я что, реформатор? Могу только сказать, что мне не понятно. Наука обвиняет общество в том, что оно не стремится вкладывать деньги в исследования. Но ведь сама наука ровным счётом не делает ничего, чтобы люди поняли, зачем, собственно, вкладываться? Я вижу здесь больше вину учёных, чем общества. Ну вот, например, моя наука. Посчитал я йодистый водород и страшно горд: «Это большой труд, этого никто не делал! Я к этому шёл 10 лет!» А общество скажет: «Ну и что нам с того?» И будет право. Люди имеют право знать, зачем я это делал. Общество готово воспринимать фундаментальные работы, если они идут в контексте общего развития. А этого нет. Мне кажется, что научная среда, сложившаяся сегодня, просто недальновидна.

– То есть?

– Научная элита не должна противопоставлять себя обществу. В Европе и США никому в голову не приходит, что наука не нужна. Она как-то правильно там сосредоточена. Вы сами видите, какие мы производим автомобили, например. Хотя я не вижу ничего сложного в производстве «Лексусов». Советского занавеса уже нет, и эти слова в отношении автопрома можно переносить и на нашу обычную науку. Вот учёный кричит: «Нас нельзя сокращать, потому что мы такие великие!» А что вы делаете-то? Я не против чистой науки, которая может реально обосновать свою связь с обществом. Да, возможно, моё направление будет востребовано только через десятки лет. Но я утешаю себя тем, что учу детей в университете. И этим зарабатываю себе на хлеб. А не наукой. Нам нужно двигаться дальше. Для этого нужен компромисс, а не выяснение отношений. Мы готовы идти на сотрудничество. И оно у нас есть. К примеру, академик Михаил Грачёв помогает нам в организации новой кафедры биоинженерии.

– Но это какие-то частные связи…

– Верно, пока система сверху вниз не будет изменена, ничего не получится. Хороший пример – последний чемпионат Европы по футболу, когда некто Хиддинг просто попытался систему изменить, и в какой-то мере это сработало. А ведь огромные деньги вкладывались в футбол и раньше! И в науке то же самое – деньги идут, отдачи пока никакой. Давайте определим цели, которые ставит общество, наука выдвинет свои предложения, и это будет решаться вместе. И снизу вверх – от школы до докторских степеней – эта программа будет воплощаться в жизнь. А пока у нас каждый в свою сторону. Нужна команда – как в хоккее.

Маленький, прыщавый, в очках?

Казаков признался, что интервью даёт второй раз в жизни. Первый опыт был ещё при защите кандидатской, и учёный называет его «неудачным». У журналистов, по его мнению, главная проблема – стереотипы. «Люди с какого-то телеканала пришли на пару, где я вёл занятия, – рассказывает он. – И так очень долго через меня заглядывали. Я говорю: «Простите, вы кого-то ищете?» – «Нам нужен Казаков» – «Это я». Журналист опешила и два шага назад сделала: «Это вы? А я вас представляла совсем другим». – «Маленького, прыщавого, в очках?» – «Да». На бледного офисного паренька Константин Казаков при всём желании не тянет. Для примера: он всерьёз занимается сноубордингом.

– На сноуборде обычно шею ломают.

– Мне, к счастью, такая возможность пока не представлялась, всё разумно. Мы в футбол, волейбол играем, у нас своя команда. Не вопрос, к примеру, вывести физико-технический институт на матч и поставить начальника химического отдела в ворота. Конечно, хотелось бы активной жизни побольше.

Казаков равнодушен к спиртному. Это не принцип, а привычка бывшего спортсмена, который до 11 класса жил по режиму. «В 11-м появились какие-никакие мозги, и начинать было бессмысленно», – говорит он. «Мне нравится и классика – Гайдн, Бах», – рассказал Константин. – Но то, к чему я отношусь небезразлично, – это средневековый рок». Мироощущение формировалось под гитару Ричи Блэкмора (бывший гитарист группы «Deep Purple»). Казаков считает, что философская литература способна дать ответы на вопросы, на которые сам человек себе ответить не может. Любимый писатель – Гёте.

– Как физик-теоретик относится к вере?

– В Бога? Сложный вопрос. Я крещёный, но крест ни разу не носил. Бабушка покрестила, она этого хотела, верила. У меня мама верит и в церковь ходит. Для неё это важно, а значит, важно и для меня. Но то, что делает церковь, я не понимаю. Да, я верю в Бога, но не верю в церковь. Вы, очевидно, ждёте от меня, что я жуткий атеист, как и положено физику.

– Нет, я ничего не жду. Просто интересно. Многие учёные ссылаются на то, что, зная геологическое происхождение Земли, трудно поверить в Бога.

– Если говорить грамотно, есть несколько гипотез, как возникла Земля. И сегодня, сидя на этой самой Земле, дать ответ, какая из гипотез верна, просто невозможно. Равно как и на то, есть ли во Вселенной другие цивилизации. Можно ли объяснить одним физическим восприятием биологические процессы? Наверное, нельзя. Глупая вера, она не всегда украшает. Такая вера как раз идёт вразрез с вопросами: есть ли Бог, почему человек думает? Откуда у него эмоции, и что такое человек, вместе взятый? Что первостепенно, в конце концов? Я отдаю себе отчёт, что люди очень многого не понимают. Учёные, которые с уверенностью о чём-то говорят, или хотят денег получить, или очень самонадеянны. Существование каких-то законов, которых человек не знает, отрицать нельзя. Может быть, это и не только физические законы. Для меня Бог – это то, что не познано ещё. Похоже, я верю в судьбу. Оказывается, что всё чуть ли не предначертано, и вопрос – правильно ли движется человек.

– Но фатализм как раз не предполагает, что человек может изменить свою судьбу.

– Понимаете, на дороге можно просто стоять, а можно идти. Это разные вещи. Выражение «верить в судьбу» надо понимать в динамике. Судьба – это ряд событий, которые повторяются или предшествуют какому-то другому событию. В этом и есть, наверное, главный философский вопрос: может ли человек отклониться от пути сам, или этот шаг – и есть судьба? Я занимался спортом, и вдруг одна травма, другая… А третья вообще вывела меня из спорта и заставила вернуться в мир чисел. Судьба ли это? Не знаю. Ведь могла мне попасться совсем другая книга. Самое интересное, что я раскрыл её произвольно на первой попавшейся странице. Там был раздел про физические колебания в природе. Как ни странно, я защитил кандидатскую по колебаниям атомов в молекулах, потом докторскую по теории колебаний в квантовых системах.

– Вы покинете Иркутск?

– После интервью? Всему своё время. Сенека сказал: «Величие многих дел не в размере, а в своевременности». Предложения были ещё на пятом курсе уехать во Францию. Но тогда я был глуп и патриотичен, мне казалось, что здесь можно жить и работать. Сейчас не кажется. Просто появился опыт. Скорее всего, будет стихийное решение. Всё, что у меня в жизни было, было «на взрыве», как правило. Я не могу сказать, что здесь потолок, но всё-таки нормальному человеку, который трудится, хочется видеть результаты проделанной работы. Институт выживет и без меня.

Фото Дмитрия ДМИТРИЕВА

Константин Казаков родился 23 декабря 1981 года в Иркутске. Окончил физический факультет Иркутского государственного университета (ИГУ), защитив кандидатскую диссертацию одновременно с дипломом. В 21 год стал самым молодым преподавателем ИГУ, а в 24 – получил докторскую степень. Сейчас директор физико-технического института Иркутского государственного технического университета (ИрГТУ). Преподаватель.