Июль того года, как и нынешнего, выдался очень мокрым, дожди шли чуть ли не каждый день. Наш небольшой отряд из Научно-исследовательского института эпидемиологии и микробиологии стоял в Сахире – заброшенном посёлочке лесозаготовителей у предгорий Восточного Саяна. За оградой последнего дома шумела река Белая, с близких гор по долине реки налетал холодный ветер, он приносил тяжёлые дождевые тучи. Высоченные лиственницы зябко вздрагивали мокрыми ветвями.

Моя палаточка и крытый лиственничной корой шалашик стояли на поляне, обильно поросшей лесным разнотравьем. В этой высокой густой траве прятался только что родившийся, люто холодный родничок, он вытекал из-под крутой речной террасы, на вершине которой располагался лагерь нашего отряда – лагерь зоологов и паразитологов. Зоологами были Станислав Липин и я, паразитологом – мой добрый друг и сокурсник по институту Борис Шихарбеев. Борис – талантливый исследователь, для опытных наблюдений сумевший даже выводить в природных условиях новые поколения клещей, тех самых – переносчиков клещевого энцефалита. Кроме того, обладая даром организатора, он наладил хорошую работу нашего лагеря. В качестве зоолога я добываю лесную живность, на которой паразитируют личинки и нимфы – ранние стадии развития клеща. Моя добыча – от мышевидных грызунов до зайцев. Клещи нам нужны были для изучения опасного заболевания; наличие в них вируса определяла группа вирусологов во главе с высококвалифицированным, редкостно доброжелательным человеком, начальником нашего отряда Алексеем Васениным.

В середине июля зарядили дожди, как помню – девятнадцать суток я вылезал из палатки или своего шалашика только для того, чтобы осмотреть ловчие цилиндры на мышевидных. Но бесконечные, с короткими перерывами в день-два дожди подавили активность моей добычи, и потому приходилось сутками одиноко сидеть в палатке. Остальные сотрудники отряда жили в Сахире, в семи километрах от моего лагеря. Ощущения бессмысленности существования не было – я готовился к аспирантуре, для чего со мною была соответствующая литература. Жил я на этой поляне всё лето, весь период активности клещей. Их в том краю было множество: как-то после маршрута в окрестной тайге со своей одежды за один раз я снял девяносто восемь клещей! Ни один не успел присосаться – мы следили за этим строго, осматривались каждые два часа. Понятно, что где-то я попал на их «родовое гнездо». Вспомнил, что сегодня проходил по звериной тропе, по ней изюбри и козули приходят на солонец. Борис предположил, что здесь не обязательно могло быть место выплода клещей, но они собираются на запах, оставляемый часто проходящими по тропе животными. В погожие дни для отлова мышевидных в окрестном лесу я ставил давилки Геро – простенькие плашечки, необычайно уловистые. Ежевечерне их надо было расставлять больше сотни, добычу собирать утром, пойманных – в белый мешочек для определения и учёта паразитологам и для анализа – вирусологам, на наличие в их эктопаразитах вируса. С постановкой плашек однажды произошёл не очень забавный, но запомнившийся случай. Ставлю последние ловушки, скоро опустятся сумерки. Ставить надо не где попало, а вблизи разного лесного хлама, лучше всего вдоль валёжины – там почти всегда проложены «столбовые дороги» мышевидных грызунов, моей вожделенной добычи. Прицепив на насторожку очередной кусочек хлеба с каплей растительного масла на нём, привычно сую плашку к валёжине. И вижу, как веточка, лежащая рядом, стала медленно отклоняться. Тут только увидел, что кладу плашку прямо на свернувшуюся кольцами змею! Гадюка уже отклонила голову для «размаха».

А однажды один из ловчих цилиндров принёс замечательную добычу. Цилиндры высотою сантиметров шестьдесят мы вкопали в землю на дне длинных канавок, по которым ночами, не встречая заграждения в виде густой травы, стремительно носились мышевидные. Цилиндр вертикально вкопан заподлицо с поверхностью канавки, и потому спринтеры, не успевая тормознуть, залетали в ловушку, выпрыгнуть из которой им было не по силам. За ночь от холода они гибли, а утром оказывались в моих полотняных мешочках, туго завязанных, – для паразитологов. Удивлялся, как много разных эктопаразитов жило на какой-нибудь крохе – землеройке или полёвке. Ведь это целый мир живого, экологию которого так мало знаем!

Так вот, однажды на дне цилиндра вижу какую-то угольно-чёрную крысу – не крысу: не поймёшь что. С опаской достаю: может, живая, ещё укусит. Удивлению не было предела: в руке оказалась… пищуха! Хвостика никакого, ушки большие, кругленькие – придают мордочке заполошное выражение. Когда-то много видел их на Баргузинском хребте. Но зверьки эти всегда рыженькие, живут колониями высоко в горных каменных россыпях, а здесь равнинный лес даже без намёка на самую завалящую россыпушку. Откуда взялась?! Отчего чёрная, догадался сразу: это редчайшая индивидуальность в животном мире – мелонист; обычная окраска пищух (кстати, ближайших родичей зайцев!) – они хромисты.

Встреча эта оставалась загадочной до тех пор, пока случайно на одном из маршрутов в долине Белой, в заброшенной рекою старице, не наткнулся на древний, почти начисто заросший ивами и молодым лесом речной залом. Бурными потоками река натащила сюда деревья, сама себе перегородила путь и ушла в сторону. Многослойный навал леса, оказавшийся на сухом, напомнил пищухам родные россыпи; пришли когда-то разведчики и в столь необычном, казалось, месте образовали колонию. Проходя мимо этого залома и, конечно, не предполагая там жилище пищух, я услышал знакомый свист – так свистят переполошившиеся пищухи, лесные стражи. Долгое время я полагал, что открыл для себя уникальное явление в экологии пищух, но, работая уже в Байкало-Ленском заповеднике, так же случайно нашёл точно такое же поселение – в речном заломе. Колония расположилась на слиянии рек Большого и Малого Анаев. И на этот раз остановил меня тот же короткий, резкий свист: внимание, у нас чужой!

Короткие между дождливыми днями маршруты по долине Белой подарили ещё одно яркое наблюдение. Стою на берегу сухой, давно покинутой рекою старицы. Вокруг здоровый красивый лес из высоченных лиственниц и тополей. И вижу, как низко над лесом вдоль русла старицы прямо ко мне летит большая чёрная с белым брюхом, красными клювом и ногами птица. Это была первая встреча в моей жизни чёрного аиста, редчайшей птицы в лесах Сибири.

Полоса длительных дождей прошла, лесные обитатели оживились: отовсюду слышны тихая возня, шорохи, голоса неясные, в кронах деревьев с писком замелькали пичужки – у них встало на крыло новое поколение. Мою стоянку открыла для себя молодая ворона. Вначале она посещала её только в моё отсутствие, но постепенно уверовала в мою безвредность и на глазах хозяина с заботливым видом искала корысть в виде хлебных корочек у кострища. Конечно, корысть я выкладывал для неё специально. Ворона Фёкла мигом опасливо исчезала, стоило в лагере появиться постороннему. «Посторонними» были Станислав или Борис, которые приходили из Сахира за «материалом» – пойманными мышевидными.

Оставался мне давно запланированный поход к Балде. Это высоченный каменный исполин километрах в шести-семи от моего лагеря, отвесным обрывом отрезавший прибрежную тропу на левом берегу Белой. Там было грандиозное место для рыбалки, где я предполагал поймать на спиннинг тайменя, раскинуть плашечки, поскольку вокруг моего лагеря на довольно большом расстоянии мышевидных я выловил.

Груза в моей паняге было немного, и, как всегда в таких случаях, я старался идти целиною, без тропы. Это давало особую возможность знакомства с рельефом, находить больше скрытой или явной следовой деятельности обитателей тайги, видеть их самих – словом, «зверствовать» по-настоящему, чувствовать себя своим в дикой природе.

У подножия речной террасы, вдали от проходящей по долине реки тропы, прямо на своём пути вижу слабый след явно человеческой деятельности, вполне мог его и не заметить. Осторожно приблизился и с нарастающим холодком по спине разглядел примитивную, из сучков, почерневших от времени, загородку, а на входе в неё, заросший травою, стоял мощный, заржавевший от давности, но настороженный капкан на медведя. Медведь в него не попал, приманка давно сгнила, а хозяин самолова из далёкой деревни, по-видимому, состарился и давно здесь не был. С содроганием смотрю на это страшное орудие; на разведённых железных дугах просматриваются приваренные к ним зубья – чтобы надёжнее удержать лапу рвущегося на свободу несчастного зверя. Подумал, что могло бы произойти со мною вместо медведя, не угляди капкан вовремя. Нашёл длинный крепкий сучок и стал тыкать в насторожку, но капкан не сработал – железная станина крепко заржавела. Самолов к увесистой, тоже погнившей чурке-потаску был прикреплён цепью. Осмелев, всё это я вытащил на чистое место и, перевернув капкан «мордой» вниз, оставил.

С уходом дождей вода в Белой просветлела и дно с берега довольно далеко просматривалось. Стоянку дня на три соорудил прямо у воды и стал вечерами в прибрежном лесу расставлять плашки. Несколько раз закидывал блесну, но тайменя в улове, по-видимому, не было. И вот раз к вечеру на дне, на пределе видимости, померещилась какая-то замоина, коряжка-сутунок, принесённая паводком. Такие «коряжки» мне знакомы по рекам Баргузинского хребта, и трясущимися от нетерпения руками я закинул блесну. Блесна, соблазнительно для рыбы повиливая-поблёскивая, проходит несколько впереди «коряжки», которая, вмиг оживши, догоняет её, и я ощущаю сильный рывок-остановку, будто зацепил за камень. Но тут же жилка с коротким шипением стремительно пошла вверх по течению. В снасти своей я был уверен и с усилием зажал катушку. Таймень, не осилив этого, резко развернулся вниз по течению. Так он походил несколько раз и наконец, высунувшись на треть длины тела, став вертикально, яростно затряс-замотал из стороны в сторону телом, так, что слышно было хлопанье жаберных крышек. По опыту я знал: теперь таймень быстро устанет, и скоро подтянул добычу к берегу. Массой он оказался килограммов десять, для Белой очень большая рыбина.

Подошёл конец пребывания отряда в этом чудесном краю. В холодные солнечные дни в небе над моей Самарихой на юг пошли стаи… нет, не журавлей и не гусей – канюков и коршунов. Сколько их было и откуда набрались?! Узкой линией вдоль юго-восточного предгорья Восточного Саяна за три дня вразброс пролетели двести сорок восемь птиц. Это только тех, которых я считал специально! Они – кочевники, закончили наш полевой сезон, пора и нам было возвращаться в Иркутск. Да, вирусологи отряда по нашим сборам определили высокую степень вирусофорности местной популяции иксодовых клещей на энцефалит. Лесоразработчики Присаянья получили соответствующие рекомендации по защите от клещевого энцефалита.

Фото автора