(Продолжение. Начало в №№ 30, 31, 42, 141, 143)

Иркутская область всегда отличалась флегматичным, если так можно выразиться, отношением к поиску учёных-аграрников.

В 70-е годы и позже жестокая засуха часто терзала Иркутскую область. Не хватало хлеба, кормов. А если удавалось получить сносный урожай, то… Дело в том, что климатические условия летом в нашей огромной державе порою обретали разные векторы. Случалось, что на западе складывалась более благоприятная погода для хлебов, а нас то сушило, то ранним заморозком накрывало. Бывало и наоборот. И тогда необходимо было по максимуму продать хлеба государству. А при дефиците хлеба большие привесы и надои не так-то просто получить. Как лето начинается, так целые десанты оправляли из города в село на заготовку берёзовых веников, а сельские школьники сушили крапиву. Веники использовались как подкормка для овец и коров, крапива – для свиней и поросят. На селе становилось правилом с приходом зимы подвозить к фермам срубленные сосны. Хвоя оказалась очень ценным витаминным кормом. Но это всё, образно говоря, приправа к блюду. Основным грубым кормом являлась солома. За ней выезжали далеко на Запад, вплоть до Кубани, и на Восток, добираясь до Амурской области. Прихватывали Северный Казахстан. Это уже потом стали проводиться нелегальные бартерные сделки: мы вам – лес, вы нам – сено, солому, концентраты и, если можно, семена трав. А до этого положение порою было отчаянным. Но не раз в то время я слышал от Павла Мосягина обнадёживающие слова: «Надежда умирает последней». В наибольшей мере страдала от стихии Приангарская зона. Это вызывало большую озабоченность у партийных и хозяйственных работников, у многих учёных.

– В конце 60-х годов попросил меня встретиться, чтобы поговорить по очень важному вопросу, первый секретарь Аларского райкома КПСС В.И. Семёнов, – вспоминает кандидат наук, бывший зав. отделом земледелия Иркутской сельскохозяйственной опытной станции Николай Прокопьевич Васильев. – Обстановка складывалась чрезвычайно сложная. Василий Иванович попросил оказать научную помощь в преодолении бедственного положения.

Но не позволила совесть учёного и гражданина обнадёжить человека советами, рекомендациями, не проверенными в здешних условиях. И потому на вопрос «Что делать?» честно сказал Васильев, что конкретный ответ надо искать на собственной научной базе, каковой здесь нет. «Где её обосновать?» – «В таком хозяйстве, где производственные дела (прежде всего из-за засухи, суховеев и ветровой эрозии. – авт.) идут хуже всех». – «О-о, у нас есть таковое, чемпионом по отсталости считается совхоз «Приморский». Ландшафт местности, где находится предприятие, расположенность многих полей на склонах и берегах моря, часто случающиеся здесь бури, ураганы – всё это чрезвычайно усложняло ведение земледелия.

В том же году Васильев со своими сподвижниками отправился в «Приморский». Началась кропотливейшая работа на делянках-грядках, на сотках земли. В центре внимания склоновые, наиболее эрозионноопасные участки. О перевороте в степном земледелии и не помышляли. Учёные преследовали куда более скромную цель: уйти от засухи, от ветровой эрозии или хотя бы смягчить жёсткие удары стихии. Для Васильева «месяц в деревне» обернулся многолетней командировкой в далёкий район. Он там жил с ранней весны до поздней осени.

Десять лет длилась эта сугубо опытническая работа, данные изучались, анализировались. Николай Прокопьевич реализует свои выводы на нескольких больших полях. Результаты отменные. И только спустя десять с лишним лет после начала опытов появляется учёный в редакции «Восточно-Сибирской правды» и предлагает: «Давайте поговорим о почвозащитной системе земледелия». И начинается увлекательный разговор.

Летняя поездка по полям «Приморского» вместе с директором Павлом Михайловичем Балдохоновым и секретарём парткома Юрием Васильевичем Хойловым, которые, кстати, тоже превратились в страстных поборников «почвозащитки», буквально восхитила меня, журналиста-аграрника. Теперь регулярно появляются статьи на эту тему в газете. Вот, мол, как можно уйти от засухи, от пыльных бурь и от разрушения почвы. А это уже ключик к большому хлебу.

Осенние урожаи на полях «Приморского» добавляли восторгов. От радости начинает кружиться голова. Оказывается, можно преодолеть засуху. Но… встречаю как-то кандидата наук из Иркутского СХИ и слышу от него: «Кто такой Васильев? Он не учёный. Он хороший рационализатор, но не учёный». Увы. Если в Нукутском районе Васильева поднимали на щит, если в других районах специалисты начали поговаривать о том, что кабы все учёные так, как Васильев, месяцами жили в деревне, грязь в сапогах месили да заботами хлеборобскими страдали, то какую бы огромную помощь получило сельское хорзяйство. Доходил ли тот упрёк до научной среды – не знаю. Но сама «среда», очевидно, начинала ревновать к его преданности полю, само-стоятельности, независимости и значительным достижениям.

Можно было бы подобные коллизии объяснять сложной психологической обстановкой в научной среде, но как понять неприятие нового одним из начальников областного управления сельского хозяйства? Говорю о том не с чужих слов. Он (имени его не считаю нужным называть) сам мне рассказывал о том, как распекал Васильева за чьи-то низкие урожаи в районе, ещё за что-то, к чему никакого отношения учёный не имел. Я слушал и недоумевал. Ну никак не мог учёный отвечать за неудачи в чьём-то хозяйстве. К тому же не все совхозы умело и грамотно реализовывали рекомендации науки. Сам был не раз свидетелем тому. И если «Приморский» резко вырвался вперёд по сравнению с другими, то достигнуто это благодаря большому творческому и деловому содружеству директора Павла Михайловича Болдохонова, секретаря парткома Юрия Васильевича Хойлова и главного агронома Апполона Николаевича Иванова с учёным-подвижником. К тому же Васильев вёл большую просветительскую работу среди земледельцев. В то время ни в одном хозяйстве Иркутской области, даже в самых лучших, я не встречал столько грамотных в агрономическом отношении механизаторов, как в «Приморском».

В других совхозах Нукутского района всего этого – содружества, грамотности хлеборобов, увлечённости новыми идеями – не было. Но при чём тут Васильев? Позже я узнал, что тогдашний начальник облсельхозуправления и Николай Прокопьевич были однокурсниками сельхозинститута. Какая чёрная кошка пробежала между двумя талантливыми аграрниками, не знаю, но Васильеву было нелегко. Трудно сказать, смог бы выдержать он эти сложности, если бы не моральная помощь и поддержка первого секретаря Нукутского райкома Петрова. Георгий Иннокентьевич сам мучился этой проблемой и всё большей верой к учёному проникался.

Что касается тяги Васильева к рационализации, то ничего плохого в том нет. Что в том худого, если эффективность использования переоборудованных им сельхозмашин резко повышалась? Однако главная заслуга учёного в другом. Он определил новые подходы в работе с землёй, а это связано с иными методами обработки почвы, с размещением культур, введением наиболее приемлемых севооборотов, с применением определённого набора сельхозмашин, а позднее – и с подбором сортов, новых кормовых культур. На фоне сказанного как-то незаметной оказалась другая его деятельность. Он разработал севообороты для всех хозяйств Нукутского района, добился сокращения посевов зерновых в «Приморском» с девяти тысяч гектаров до пяти тысяч. И вскоре вздохнула земля. Резко повысилась отдача поля. Значительно возросли валовые сборы зерна.

Вспоминая об этом, мне меньше всего хотелось бы мифотворствовать. В годы жестокой засухи нукутцы рекордной урожайности не имели. Зато в благоприятные периоды… В конце 80-х они произвели около 100 тысяч тонн зерна. Это рекорд! Может быть, когда-то и превзошли бы тот уровень, но начались рыночные реформы. И в итоге в 2007 году, едва ли не самом благоприятном за длительный период, всё Приангарье произвело 733 тысячи тонн хлеба. А тогда один из 26 районов вон сколько хлеба дал.

Сам Николай Прокопьевич Васильев свой вклад оценивал весьма скромно. Он был больше озабочен повышением отдачи земли и даже имевшимися тогда успехами удовлетвориться не мог. Как-то при очередной встрече с Васильевым в Нукутах – мы обычно встречались там, а не в Иркутске, где был прописан и имел квартиру, – он стал подробно интересоваться опытом возделывания донника в Усть-Удинском районе. Я в то время часто ездил туда, подружился со многими руководителями и специалистами. Первый секретарь райкома Иван Васильевич Гец всячески поддерживал меня, похваливал и… заразил любовью к доннику. Об успехах в сфере кормопроизводства на правом берегу Ангары я часто писал, кое-что отправлял в центральные газеты. Однажды приезжаю в колхоз «Восход» и вижу два КАМАЗа с надписью «Тихий Дон». «Это писатель Михаил Шолохов позвонил в ЦК и попросил, чтобы выделили его землякам семена донника. Вот они и приехали к нам», – объяснил мне председатель Иван Кузьмич Вологжин. Но это будет немного позже. А тогда, выслушав мой рассказ о достижениях устьудинцев, Николай Прокопьевич как бы между прочим сказал: «Надо съездить туда, слямзить у них».

Как съездил учёный на другой берег Ангары, не знаю. Но донник быстро стал распространяться на нукутской земле, стал частью севооборотов и начал занимать огромные площади. А далее – пошло триумфальное шествие по области. Он занимает огромные площади. Когда-то специалисты Жигаловского района доказывали мне, что донник у них не идёт. А когда взялись по-настоящему за возделывание, то он для тех мест оказался лучшей кормовой культурой. Вскоре он начал занимать у нас в Приангарье свыше 80 тысяч гектаров. Как-никак, культура очень засухоустойчивая, морозостойкая, богата белком и оставляет после себя большое количество азота, после неё на дальние поля можно и не возить навоз.

Так спустя полвека идея нашего великого земляка, отца русской агрохимии Дмитрия Николаевича Прянишникова была воплощена в жизнь. В одной из своих монографий, посвящённых кормовым культурам, Дмитрий Николаевич увлекательно рассказывает о люцерне, клевере, об истории вовлечения их в сельскохозяйственный оборот и тут же кратко говорит о донниках. Они в большей мере возделывались в США. Прогнозируя наиболее приемлемые регионы для этой культуры, называет и Иркутскую область, которую хорошо знал. Он и рекомендовал тогда заняться донником. Когда натолкнулся на те строки, долго не мог понять, как конкретно идея, высказанная в 30-е или в более ранние годы, реализовалась именно у нас. Позже вспомнил, что кафедрой агрохимии Иркутского СХИ руководил А.Н. Угаров, ученик Прянишникова. А учениками Дмитрия Николаевича были не просто будущие учёные, но и верные сподвижники. Но как от Угарова эта идея могла дойти до Усть-Уды? Я долго терялся в догадках и вряд ли нашёл бы ответ, если бы не встреча с бывшим первым секретарём райкома Гецем, состоявшаяся буквально за год-полтора до его кончины.

– Так это я начал внедрять там (в Усть-Уде) донник, – произнёс, как всегда, весёлый, оптимистично настроенный Иван Васильевич. – Дело вот как было. Приезжаю в совхоз «Голуметский» Черемховского района, встречаюсь с директором Юрой Олейником. Злющий-презлющий. Ругается на чём свет стоит: «Это Шевчук меня уговорил донник посеять. Посеять-то посеяли, он нарос, а как убирать?! Я все жатки из-за него переломал».

Юрий Константинович Олейник считался тогда одним из самых прогрессивных руководителей, а на доннике споткнулся. Что поделаешь, Олейник – инженер, а его гость, Гец, агрономом был и быстро сообразил, что его товарищ сроки уборки упустил и потому стебли загрубели. Сознавая, какими большими возможностями обладает та культура, Иван Васильевич и взялся за её внедрение. В дальнейшем донники занимали более тысячи гектаров в одном только совхозе «Усть-Удинский имени 50-летия СССР», полюбили его и другие хозяйства.

Но при чём тут Шевчук? Кто он? Кандидат сельхознаук, работал на кафедре агрохимии как раз у Угарова. Вот такая выстроилась цепочка от идеи до реализации.