Олег
Слободчиков:

История
ответит на все вопросы
современность

Ливия КАМИНСКАЯ,
"Восточно-Сибирская правда"

Олег Слободчиков приехал в
Иркутск уже сложившимся писателем.
До этого жил и издавался в
Казахстане. Автор в основном
приключенческих книг:
"Перекресток", "Штольни,
тоннели и свет", "Чикинда".
Однако жизнь он вел далеко не за
одним только письменным столом.
Работал бурильщиком и проходчиком,
охотником и рыбаком, служил на
боевом корабле и на речных судах. И,
конечно, в редакциях газет и
журналов.

А переехав 10
лет назад в Иркутск, всерьез
занялся историей Восточной Сибири.
И первый же опыт исторического
романа принес ему признание: за
книгу "Заморская Русь",
изданную в Иркутске в прошлом году,
Слободчикову присуждена областная
губернаторская премия. Тема романа
— покорение русскими
первопроходцами Аляски. При этом
главные герои книги — не столько
ученые-исследователи или
хозяева-толстосумы, оплачивающие
расходы на северные экспедиции,
сколько мужики-крестьяне из
российской глубинки, вынесшие на
своих плечах все тяготы похода в
поисках "земли обетованной".
Впрочем, об этом наша беседа с
Олегом Слободчиковым.

Корр.: Похоже,
Олег Васильевич, ваш роман носит
автобиографический характер? Один
из героев книги — Сысой Слободчиков.
Это историческая личность, имеющая
отношение к вашей родословной?

О.С.: Да, это
историческая личность. Знаток
истории Русской Америки Сергей
Марков в одном из своих
стихотворений называет
передовщика Слободчикова,
строителя форта Росс в Калифорнии и
первого русского человека,
побывавшего на Гавайях,
"доблестным доном Сысоем".

Что касается
моего кровного родства с этим
героем, ответить однозначно трудно.
Имея свободное время и средства,
все это не так сложно выяснить. И я
бы не сказал, что сам факт родства
безразличен для меня. Но сейчас я
переживаю не тот период, чтобы
заниматься личными делами.

Фамилия
Слободчиков распространена в
Сибири: в Тобольске, в Усть-Илимске,
в Забайкалье. Мои предки — из
деревушки Слободчиково, что под
Челябинском. По крайней мере, там
они жили в ХIХ веке, но в список
коренных фамилий Урала не вошли.

Но после
написания романа я все равно
нахожусь в духовном родстве со
своим героем. Мой отец, прожив
сложную и неординарную жизнь, после
60 лет стал писать книгу. Родной брат
белоказачьего офицера, прошедший
все страхи и гонения своего времени
из-за своей "подпорченной
биографии", он в 18 лет был
начальником торговли города
Березова, слегка за двадцать —
прошел лесоповалы ГУЛАГа, затем
рыбацкие и охотничьи артели. На
фронт ушел добровольцем и там нашел
себя. Он был из тех, о ком в народе
говорят: "Кому война, а кому мать
родна". Рукопись его называлась
"Как излечить себя травами".
Поштурмовав ведущие издательства
страны, отец понял, что книгу его не
издадут, и вспомнил, что сын учится
на филологическом факультете, а
филология имеет некоторое
отношение к литературе. Он подарил
мне десяток сшитых суровыми
нитками тетрадей с условием, что
если я когда-нибудь использую
написанное им, то упомяну его имя.

Так вот, в
этой рукописи среди газетных
штампов и народных слухах о всяких
травах были семейные предания.
Они-то и помогли мне написать
первую, может быть, самую сложную
главу романа о нормальной, дружной
и зажиточной крестьянской семье,
каких в Сибири было очень много.
Таким образом, моего героя я
"породнил" со своими предками.

Собственно,
никаких натяжек против
исторической действительности я в
этом не вижу. Начав собирать
материал по любой другой русской
сибирской фамилии, я все равно бы
пришел к истории Сибири, а через нее
и к истории России.

Корр.: Я веду
в газете рубрику "Семейный
альбом" и очень часто
сталкиваюсь с удивительными
семейными преданиями, потрясающе
интересными историями семей,
которые подчас говорят уму и сердцу
куда больше, чем любые учебники
истории. Насколько это, на ваш
взгляд, важно для национального
самосознания — знать свои корни,
свою родословную? Связано ли это
как-то с моралью, с духовной
культурой народа? Или не стоит
оглядываться назад, сетовать, что
"прервалась связь времен"?

О.С.: Я думаю,
что это самое важное в нашей — это
знать свои корни. К чему привела
большевистская установка на
человека без нации, без рода, но с
непреклонными убеждениями во имя
человечества, мы знаем. Нынешняя
установка на "глобализм", на
человека без прошлого и будущего,
без роду и племени, без языка и
родины, живущего ради того, чтобы
жить и получать удовольствия от
факта биологического
существования, — к чему все это
приведет, несложно догадаться.
Впрочем, идеологи "глобализма"
и не скрывают своих целей.

Нормальная
человеческая жизнь возможна только
тогда, когда человек осознает себя
звеном в цепи других жизней, когда
чувствует ответственность перед
прошлым и будущим за свои поступки.
Знание прошлого к этому обязывает,
в какой-то мере вынуждает поступать
не так, как иногда хотелось бы, но
оно дает смысл личной жизни.
Нормальный же человек всегда
предпочтет страдания, если в них
есть смысл, бессмысленным плотским
удовольствиям.

Нынешняя
модная жажда удовольствий любой
ценой, ни к чему, кроме наркотиков —
самой доступной и примитивной
форме получения удовольствий,
привести не может. А те, в свою
очередь, приведут к бессмысленным
страданиям. Вот так жестоко человек
вынужден расплачиваться за
незнание своих корней.

И если уж
опасаться разрыва связи времен, то
по причине отрыва русского
человека от земли и крестьянского
образа жизни. Все-таки именно это
сословие определяет национальную
культуру России. Но в нашей истории
уже были примеры массового отрыва
крестьянства от земли. Взять хотя
бы времена Ивана Грозного, когда на
территории новгородского княжения
до 90% возделываемой земли
превратилось в пустоши.
Одновременно поразительно быстро
усилилось казачество в Диком Поле,
то самое, которое сыграло роковую
роль в Великой Смуте, сажало на
царство двух Лжедмитриев,
Владислава-ляха, а потом посадило
Михаила Романова — казачьего царя.
Но после воровского и разгульного
ХVII века пришел благочинный,
национально-традиционный ХVIII. Я
имею в виду крестьянство, отчасти
мещан и купечество, а не дворянство
с разночинной, безродной
екатерининской интеллигенций.
Связь времен не была прервана
тогда, а это дает надежду, что не
будет она прервана и после
жестокого ХХ века.

Кстати,
большевистский переворот в
контексте нашей истории — явление
очень логичное. Исследователи,
воздыхающие о непредсказуемости
русского народа, акцентируют
внимание только на экономике
Российской империи начала ХХ века,
но не любят распространяться о том,
что же происходило в социальной
сфере: в дипломатии, в культуре, в
церкви, наконец. Откровенное
трехвековое предательство
национальных интересов русского
народа в эти времена достигло,
может быть, высшей точки. Для меня
тем и интересен период Русской
Аляски и форта Росс в Калифорнии,
что там остановилась русская
колонизация на Восток, колонизация
как народная попытка воссоздать
святую Русь. И если это так, то
продажа форта Росс, а потом Аляски в
какой-то мере предопределила 1917
год.

Что там
мыслили о будущем, какие ставили
задачи Троцкий и Ленин, народ не
знал и знать не хотел (за что потом и
заплатил). Коллективный разум
России попытался возродить святую
Русь на территории империи, и
отчасти это ему удалось. Что ни
говори, а советское государство, по
крайней мере до семидесятых годов
ХХ века, более соответствовало
народному идеалу
государственности, чем вторая
половина ХIХ и начало ХХ. И пока
народ жив, он не откажется от
попыток воссоздать государство в
соответствии со своим идеалом. А
потому историю необходимо знать
хотя бы для того, чтобы не быть
раздавленным и вышвырнутым
собственным народом, как это
случилось с российской правящей
элитой начала прошлого века.

Корр.: И то,
что сейчас происходит, тоже
логично?

О.С.: А вы
считаете, что происходит что-то
новое? Аналогичных ситуаций в нашей
истории более чем достаточно: ну
хоть бы "перестройка" времен
равноапостольного князя Владимира-
крестителя, первая половина ХIII
века — так называемое "татарское
иго", Великая Смута, 1917 год. Все,
что сейчас происходит, удивительно,
потрясающе логично в контексте
истории. Другое дело, что правящая
политическая сила не желает
обращаться к историческому опыту,
всякий раз, как ребенок, пытаясь
обмануть саму себя: а вдруг не
случится?.. Случится!

Корр.: В книге
весьма убедительно показано,
скольких усилий стоило нашим
предкам завоевание Аляски, сколько
положено там жизней, часто
талантливых и незаурядных. И что в
итоге? Аляска досталась Америке.
Впрочем, принадлежи она сейчас нам,
мы бы наверняка запустили эту
территорию так же, как запустили
Камчатку, Чукотку и Сахалин.

Очень обидно,
но, похоже, русский народ незаменим
в экстремальных ситуациях, а когда
дело доходит до каждодневной,
будничной работы, нам становится
элементарно скучно.

О.С.: Я думаю,
что дело не в скуке, а в
национальном идеале. Если
созданное народом с огромнейшими
усилиями перестает
соответствовать этому идеалу, то
он, народ, теряет интерес к тому, что
уже создано. А когда волевые
решения нашей бюрократии не
подкрепляются творчеством масс,
происходит то, что произошло в
Америке, что сейчас происходит на
Камчатке и Сахалине. Но я не думаю,
что, говоря о национальном
характере, можно ставить вопрос
"что в итоге?", имея в виду
только материальную выгоду.
Материальный эквивалент может быть
итогом работы. Если даже период
жизни отдельного человека трудно
оценить материально, то, тем более
это невозможно сделать по
отношению к периоду истории. Я
думаю, что в итоге появился
национально-исторический опыт, что
вне России Россию не построишь, тем
более это невозможно на другом
континенте, что опять же
предопределило 1917 год.

Что касается
рассуждений о неумной продаже
Аляски, то при российской
дипломатии того времени и
геополитической ситуации, при том,
что подлинный русский народ
оставил Русскую Америку за полвека
до ее продажи, у России не было
шансов на сохранение этих
территорий за собой. Александр II
рассудил очень разумно: если мы не
продадим американские владения, их
заберут даром. Другое дело, что надо
помнить об этом историческом уроке.

Корр.: Вот вы
говорите: святая Русь, святая Русь.
Что вы вкладываете в это понятие?

О.С.: Я имею в
виду конкретный, наиболее
благополучный период нашей
истории: с 1240 года до Ливонской
войны Ивана Грозного. Сюда входит и
время так называемого татаро-
монгольского ига, когда
Северо-Восточная Русь в качестве
улуса входила в состав империи
монгольских ханов, вместе с их
войсками отражала нападения
католиков с запада и воевала против
всей Европы. Кстати, дань,
выплачиваемая русским улусом в
казну империи, была менее
обременительна, чем та, которую
выплачивает ныне Иркутская область
Москве. А вот порядка, судя по всему,
на территории той империи было
больше.

Простой, но
яркий пример из быта святой Руси:
отец Ивана Грозного не имел личной
охраны и гулял по Москве один,
потому что все граждане города были
его охраной. Вот когда народ и
власть действительно были едины, а
их интересы, мораль и устремления
совпадали.

Корр.:
Вернемся к роману "Заморская
Русь". Что вы хотели сказать этой
книгой?

О.С.: В
доперестроечные,
заидеологизированные годы такой
вопрос задавали обычно
недоброжелатели, зная, что ни у
одного писателя нет на него
внятного ответа. Меня всегда
интересовала история Сибири. Мне
всегда хотелось писать об истории.
Но это очень кропотливая работа. К
тому же она требует большого
литературного и жизненного опыта. И
еще — я интуитивно чувствовал в
нашей истории некую
закономерность, поэтому меня
всегда раздражали
дворянско-интеллигентские вопли о
непредсказуемости русского народа.
Работая над книгой, я, в первую
очередь, для себя открывал эти
закономерности. В некоторой
степени поделился своими
открытиями с читателем. Выбор
периода истории Сибири случаен.
Начни я все заново, писал бы от
Ермака и до отката русской
колонизации на запад. То есть до
продажи форта Росс. Но получилось
так, что угодил прямо в середину
интересующего меня времени. Теперь
нужно дописать продолжение
"Заморской Руси", и начало —
тоже. Вот такой вышел казус.

Корр.:
"Заморская Русь" заключает в
себе такое обилие исторических,
этнографических, географических
сведений, что художественный
вымысел начинает представляться
излишним антуражем. Вам не кажется,
что книга бы выиграла, будь она
документальной?

О.С.: Критики,
при всей доброжелательности к
роману, указывали на его
перегруженность фактами и
фамилиями. Наш заботливый мэтр В.Г.
Распутин, однозначно поддержавший
присуждение мне губернаторской
премии, в частной беседе высказался
жестче всех вместе взятых критиков:
мол, никакой это не роман, а
историческая публицистика. Мне
хотелось совместить подлинность
исторических фактов, имен с
художественной увлекательностью
чтения. Крен в сторону фактажа был
сделан чрезмерный, в ущерб
художественности. Что поделаешь,
это мой первый опыт романа. Надеюсь,
в дальнейшем мне удастся найти
золотую середину. Мне не интересно
заниматься исторической
публицистикой, а потому придется
совершенствоваться в жанре
исторического романа.

Корр.: Почему
вы выбрали местом жительства
Иркутск?

О.С.:
Вообще-то я потомственный сибиряк,
с низовьев Ангары, из Красноярского
края. В молодости, чуть ли не
альпинистскими тропами, судьба
привела меня в экзотический южный
город, в Алма-Ату. После голодного и
злого Красноярска вальяжная,
переполненная изысканными
продуктами и напитками столица
Казахстана показалась мне раем. Но
прошло несколько лет, и я
мучительно затосковал по морозам,
бруснике и черемше. Яблок там так
наелся, что до сих пор их не покупаю
для себя.

Когда Союз
стал разваливаться, я расстелил
перед собой карту и с удивлением
обнаружил, что мой выбор не так
велик: европейская часть меня
никогда не привлекала; Новосибирск
— это унылые степи; в экологически
неблагополучный Красноярск, где
долго жил сам, где очень много
родственников, возвращаться не
захотелось. Оставался Иркутск.
Прилетел в 1991 году. Первым делом
зашел в писательскую организацию и
попал на собрание. После
амбициозного, высокомерного,
чванливого Востока простота
отношений в организации сразу
покорила мое сердце. Я почувствовал
себя в своей среде. И еще с первого
взгляда полюбился Байкал. Все, что я
любил в прежней жизни — море,
скалистые горы, тайгу, — здесь, на
Байкале, оказалось сведенным в одно
место.

Корр.: Итак,
читателям, видимо, следует ждать от
вас нового исторического романа?

О.С.: Да,
материал для него почти собран.
Место действия — Иркутская
губерния. Так что и материал, и
территория, и потомки моих героев —
все рядом. Остается только
уединиться, погрузиться в прошлое,
из которого порой не хочется
возвращаться в мир, как водолазу из
глубин. Но, по законам природы,
возвращаться приходится. Более
того, в этом весь смысл работы
писателя.

Обстоятельства
для работы складываются
благоприятно: Москва обещает
творческую стипендию под тему
новой книги, губернаторская премия
тоже стала хорошей финансовой
поддержкой. Некоторые затруднения
есть, но, я надеюсь, временные.

Корр.: Вы
оптимист?

О.С.: По
крайней мере, стараюсь им быть, ведь
уныние — великий грех.