Тропа
без конца и начала

Олег БЫКОВ,
"Восточно-Сибирская правда"

— Нет, паря, и
в страшном сне не могло присниться,
что я из этакой-то красотищи в
немецкий тыл попаду. — Павел
Сергеевич пошевелил хворостиной
тлеющие угли, подбросил несколько
сухих веток, протянул к ожившему
огню жилистые руки — по старой
охотничьей привычке — не зябко, а
вот ощутить это, не поддающееся
разумному объяснению, магическое
родство с рыжим веселым зверьком
приятно. Тихонова Падь, куда мы с
Давыдовым выбрались в один из
последних октябрьских дней,
деревенька под Иркутском, его,
Павла Сергеевича, вотчина. Здесь он
родился, сюда наезжает по нескольку
раз в году — вот уже более 60 лет — и
до войны, и после, когда увешанный
боевыми наградами вернулся домой.
Кстати, в Тихоновой Пади и по сию
пору кое-кто из дальних
родственников живет.

Вот и
сегодня, прихватив немудреные
охотничьи пожитки, добрались на
рейсовом автобусе до деревеньки,
протопали пару-тройку километров,
пока не оказались в живописном
распадке, где, по мнению моего
"Сусанина", должна водиться
кой-какая живность. Но, видно,
лесное население не было настроено
на встречу с добытчиками, во всяком
случае наш двухчасовой проминаж
оказался безрезультатным.
Вспугнули, правда, тетерева —
взвился из-под моих ног с шумом
вселенским, моего охотничьего
навыка, увы, не хватило — улетел,
умчался бедолага. Впрочем, сама по
себе сказка осеннего леса,
бездонное ярко-синее небо, березы,
теряющие последние листья, чувство
умиротворения — это ли не
результат!

Но вот пришло
время и чай варить. А к чаю Павел
Сергеевич кой-чего покрепче припас,
с лукавой улыбкой на свет божий
извлек — и наш с ним прерванный
разговор как бы вновь вошел в свое
русло.

— Перед самой
войной, ты слышишь, — мой спутник
подправил костерок, высыпал щепоть
заварки в котелок, — охота здесь
куда как фартовая была. Косуля
словно чувствовала, что нашего
брата-охотника долго не увидит, как
заговоренная шла на номера…

— С красотой,
оно, конечно, понятно, а вот как с
вражеским тылом, — перевожу
разговор в нужную мне колею.

— На фронт-то
я добровольцем пошел, ты слышишь?
Хотя и возраст-то вроде бы
призывной был — девятнадцать. В
военкомате пошли навстречу,
определили в воздушно-десантные
войска, сообщил им, что охотой
увлекаюсь. В начале октября 41-го
года был уже в составе 23-й
воздушно-десантной бригады,
формировавшейся во Внуково. А во
вражеский тыл на Смоленщине
забросили в мае 42-го, когда наши
войска драпали к Воронежу и
Сталинграду. Перед бригадой стояла
конкретная задача — помочь коннице
генерала Белова, оказавшейся в
окружении, отвлечь внимание
противника, навязав ему свою
"игру". Игра со смертью
продолжалась бесконечных 27 дней. Об
этой дерзкой, нечеловечески
трудной операции напоминает первая
и самая дорогая для старого солдата
награда.

Небольшое
отступление. Уверен, что язык
документа в данном случае более
уместен. Среди бумаг, которые
хранятся у Давыдова, я нашел
выписку из приказа от 18 июля 1942 г. по
Западному фронту. "4 июня 1942 года
при обороне на рубеже
Ленкино-Гаврюково т. Давыдов,
находясь в расчете ротного
миномета под ожесточенным
пулеметным и минометным обстрелом,
под бомбежкой с воздуха вел огонь
по наступающей на правый фланг
пехоте противника.

Допустив
врага на 200 метров, расчет миномета
беглым огнем отбросил пехоту,
нанося ей большие потери. Усилив
огонь, фашисты пустили впереди
атакующей пехоты танки, но метким
огнем миномета пехота была
отрезана от танков, и атака
захлебнулась.

Вторая
танковая атака также была отбита и
только после третьей вылазки врага,
к исходу дня, израсходовав все мины,
тов. Давыдов в составе расчета по
приказанию командира роты,
отстреливаясь из карабинов от
наседающих автоматчиков, начал
отход.

Тов. Давыдов
П.С. достоин правительственной
награды медали "За отвагу".

С Павлом
Сергеевичем мы знакомы
относительно недавно — года три или
четыре. Впервые я встретил его в
кабинете председателя областного
правления общества рыболовов и
охотников, куда в качестве дара он
принес два охотничьих "трофея"
— глухаря и оленя. Не настоящих,
правда, керамических. Но надо
видеть эти творения неизвестных
мастеров — как живые!

Затем еще
были встречи — в Иркутском
городском обществе
охотников-любителей, в правлении
которого он состоит, на
отчетно-выборной конференции, где
под аплодисменты собравшихся со
всей области делегатов, ему, члену
общества с 1937 года, вручили
Почетную грамоту. Как-то пригласил
меня на рыбалку, вернее, на
соревнования по подледному лову —
здесь он числится одним из асов. И
призеров, к слову. Вот и нынче
позвонил, памятуя о моей просьбе,
предложил размяться, благо, погода
великолепная. К тому же я давно
хотел взглянуть на его детище и
гордость — сооруженный близ
Тихоновой Пади по его,
давыдовскому, проекту, пруд. Наш
путь, понятное дело, лежал мимо
запрятавшегося в зарослях
кустарника рукодельного озерца, в
котором, как уверял Павел
Сергеевич, караси водятся — сам в
свое время запускал. Как тут было не
пожалеть о том, что удочку не
прихватил.

У костра, под
чаек и разговор-то получается
по-особому душевным. Видя мой
интерес, старик говорил охотно,
неспешно, да и куда было торопиться
— солнце еще высоко, да и чаю в
котелке более чем достаточно. По
всему чувствовалось, волнует
старика память о былом.

— Ну вот,
слушай дальше. Там, в тылу,
сдружился я почти что с земляком —
Будой Ангархаевым из Бурятии. Много
наших тогда полегло, а нам повезло,
считай. Сидим как-то перед самым
окончанием операции в окопе, вокруг
ад кромешный, снаряды рвутся, земля
дыбом, я и говорю земляку:
"Слушай, Буда, если в живых
останемся, встретимся лет через
десять, как думаешь? Тот согласен,
конечно. Ведем такой разговор, а
сами понимаем — эти слова больше
для бодрости, для поддержки духа —
выйти невредимым из такой каши
проблематично. Но — выбрались.

Затем с тем
же Будой уже в звании гвардейцев
дрались с немцами под Сталинградом.
Там я впервые врукопашную
схватился с одним бугаем
фашистским. Сытый, с засученными
рукавами и, надо полагать, под
мухой. И что хорошо запомнил — очки
в золотой оправе. Бросился на меня с
ревом. Не знаю откуда только сила
взялась — на штык взял гада. С него
мы бинокль сняли и давай
окрестности высматривать. Тут меня
и поймал на мушку их снайпер —
разрывной пулей в правую ногу. Это
уже второе ранение. В первый раз
контузией отделался. Окопы в
болотистой местности мелкие — вот
меня взрывной волной и подбросило
на несколько метров. Едва откопали
меня, оглохшего, из грязи.

Сталинградская
эпопея для меня, считай, на этом и
закончилась. В казанском госпитале
заштопали меня, залатали и через
пять месяцев я снова, как огурчик.
Молодость есть молодость. А 12
декабря, как раз в день моего
рождения, бумагу на руки получил,
готов, дескать, в строй. Такого
дорогого подарка, веришь ли, я за
всю свою жизнь не получал. 21 год в
тот день мне исполнился. Затем
Курская дуга, танковое училище в
Саратове. В качестве командира
самоходной артиллерийской
установки в составе резервного
полка дошел до Германии, победа
застала на трассе в 30 километрах от
Берлина. Что творилось 9 мая, думаю,
ты и без меня хорошо знаешь. Скажу
только, что столько патронов, как в
тот день, за всю войну, пожалуй, не
выстрелили. Автоматный рожок
выпустишь, второй, третий
набиваешь… И это нескончаемое
многоголосое ура!

С Будой же
Ангархаевым, другом из Бурятии,
судьба нас разбросала. Откровенно
говоря, думал, что погиб он под
Сталинградом, откуда меня,
истекающего кровью, вытащили. И что
ты думаешь? В 74-м впервые получил я
путевку на курорт Горячинск, что в
Бурятии. С соседом по столику как-то
разговорились, ну я ему и говорю,
мол, на фронте друг хороший был
родом из ваших мест, Ангархаев.
Лихой был парень, да, видно, погиб.

— А как этого
Ангархаева имя? — спрашивает сосед.

— Буда, —
говорю.

— Буда
Дабаевич?

— Верно, —
говорю, — Дабаевич…

— Знаю я
вашего Ангархаева, живехонек он. И
работает первым секретарем райкома
в нашем районе.

Признаться, я
онемел. Не может быть! Вот вам
телефон, говорит парень, и
протягивает мне бумажку.

Веришь ли,
меня озноб чуть ли не колотил, когда
я набирал номер.

— Буда
Дабаевич?

— Да, это я.

— Это Давыдов
Павел звонит, помнишь такого?

— Нет, —
говорит, — не помню.

— А помнишь
рейды в немецком тылу?

— Пашка, ты?!

— Я, Буда, я,
дорогой…

Назавтра, как
и договорились, мы встретились. Не
через десять, как мечтали — через
тридцать пять долгих лет! И тогда же
решили начать поиски однополчан,
верили, что кто-то откликнется. Ведь
бригада формировалась, в основном,
из добровольцев Читы, Иркутска,
Бурятии. Сорок два человека
отозвались, почти половина — из
западных районов страны. Первая
встреча состоялась в Улан-Удэ в мае
1976 года. К тому времени мой друг
Буда был уже министром сельского
хозяйства Бурятии, так что
принимали нас на высочайшем уровне.

Павел
Сергеевич помолчал, задумчиво
глядя на тлеющие угли, и вдруг
невесело усмехнулся:

— Перед тем,
как расстаться, приняли решение:
следующую встречу провести через
год в Иркутске. Разбежались!
Иркутский обком партии уперся:
собирайтесь там, где воевали. Вроде
того, хлопот с вами не оберешься,
разволнуетесь, старики ведь, на
грудь примите — вот вам и инфаркт, и
кондрашка. Нам по 50 с небольшим, а
секретарь обкома Банников —
старики! Делать нечего, пришлось
отбой трубить, отписываться. А ведь
нам только и нужно было, что места в
гостинице — все на себя брали
организаторы: и транспорт, и досуг,
словом, все расходы. Даже поездку на
Байкал, о котором мы с гордостью
рассказывали своим боевым друзьям.

Ну, бог с ним,
с Иркутским обкомом, плюнуть бы и
забыть, да не могу, обидно, за
иркутян стыдно. Разумеется, мы
встречались в дальнейшем — в
Черкассах, в Кирове Смоленской
области, где я, к слову, посадил
саженцы сибирского кедра. Друзья
мне писали, что принялись наши
красавцы, им по 12 лет уже…

Павел
Сергеевич немного помолчал,
размышляя о чем-то своем. Молчал и я,
слушая птичью разноголосицу. Лес
жил своей насыщенной, удивительно
гармоничной жизнью, понять которую
дано не каждому. Так же, как не
каждый может понять движения души
чудака, который только и мечтает о
том, чтобы выбраться в лес, на берег
заводи, где "плавится" окунь,
затаившись, часами высматривать
бекаса или селезня, наслаждаясь
музыкой леса. Нет, не могу я
представить Павла Сергеевича,
днями просиживающим перед
телевизором. Вы и не поверите, что
ему 80 — посмотрите — Давыдов не
идет, он как бы парит над таежной
тропой, неслышно и бережно, точно
боясь потревожить траву-мураву,
вспугнуть осторожную пичугу. Ему,
бывшему инженеру-проектировщику,
всегда было тесно и душно в городе.
Где бы ни работал, он всегда находил
единомышленников, влюбленных в
лесные просторы. После войны, в 1947
году его выбрали капитаном
охотничьей команды и вплоть до 1998
года — более пятидесяти лет — он
разводил номера, определял
стратегию охоты — и не было случая,
чтобы фарт не улыбнулся
давыдовской команде. Давыдов не
просто чувствует атмосферу
охотничьего коллектива — он
формирует ее своим отношением к
природе, благоговейным и
заботливым. Охота, по его убеждению,
это целая система писаных и
неписаных законов, ограничений,
запретов, направленных в первую
очередь на то, чтобы не
переводилась в угодьях дичь.
Природа, мог бы сказать старый
солдат и охотник, на себе
испытавший грохочущий ад сражений,
она не заходится в крике, как иные
звезды эстрады, она говорит с нами
шепотом, расслышать который сквозь
гул нашего ураганного времени
могут не все. Шепот этот особым
образом организует душу охотника,
переключает с забитой мелочами
повседневной волны на иное, доброе
и возвышенное восприятие мира…

Костер
догорел, чай выпит, да и солнце уже
покатилось к горизонту. Мы
укладываем свои пожитки в рюкзаки.
Давыдов и в нашей команде капитан —
шагает себе впереди, ружья наши
расчехлены — мало ли что — вдруг
заяц выскочит или куропатка
вспорхнет.

… Охотничья
тропа бесконечна, она уводит
человека от тяжких дум и сомнений,
она и милосердна — исцеляет души,
притупляет боль утрат. По крайней
мере таковой она является для моего
доброго друга Павла Сергеевича
Давыдова. Один он, как перст, много
лет назад трагически погиб
единственный сын, недавно схоронил
жену, но не сломался старый солдат,
не согнулся, знает, что природа-то с
ним, а раз так — можно еще пошагать.