Под
знаком творческого "фарта"

Вехами жизни писателя
становятся его романы, повести,
рассказы… Три десятка книг
Геннадия Машкина издано в нашей
стране, переведено на языки
ближнего и дальнего зарубежья.
Романы "Открытие",
"Письменная работа", "Голец
Лавинный", "Дальняя Тайга",
"Выстрел из кембрия", повести
"Синее море, белый пароход",
"Арка", "Родительский
день", "Наводнение",
"Секрет", "Егор, сын
охотника", "Свирепая
глухомань" и многие рассказы,
очерки издаются и переиздаются.
Воспоминательное повествование
"Стенкой и в одиночку"
рассказывает о творческом пути
писателя в артели, которая
зародилась в Иркутске в 60-е годы и
названа была Машкиным на Читинском
семинаре 1965 года Иркутской стенкой.

Накануне
65-летия прозаика с ним встретился
журналист Егор Соболев.

Корр.: Вы
окончили Иркутский
горно-металлургический институт в
1959 году. Когда же и как состоялся
писатель?

Г.М.:
Сент-Экзюпери лучше всего ответил
на подобный вопрос: "Как писатель
я родом из своего детства".
Писатель рождается со сказок
бабушки, с первых прочитанных книг,
рассказов бывалых людей, с
неравнодушного отношения к чужой
беде… Наше памятное военно-тыловое
детство призывало запечатлеть
время, окружение и себя. А тяга к
художественному слову у нашего
поколения была фатальной. На моем
геологическом факультете
преподаватели особо ценили
литературные склонности и
увлечения, приводя в пример нам
Владимира Обручева, Александра
Ферсмана, Ивана Ефремова, которые
оставили заметный след и в
художественной литературе.

И я
сподобился опубликовать свой
первый рассказ "Мелодии над
Ангарой" в 1956 году в областной
газете "Советская молодежь",
которая стала творческим
трамплином для многих иркутских
прозаиков и поэтов, как и для
драматурга Александра Вампилова. И
когда я по окончании вуза поехал в
Бодайбинский район как молодой
специалист-геолог искать коренное
золото, я уже считал себя
писателем-профессионалом, хотя не
был членом Союза писателей до 1965
года. В 1965 году состоялся известный
Читинский семинар молодых
литераторов, на котором был
руководителем сам маэстро Леонид
Соболев. И большой писатель
заметил: "У нас творческая
аномалия случилась в Сибири, с
эпицентром в Иркутске".

Я пришел
прямо из тайги, потому что работал в
Читинской области в Сосновской
экспедиции. Повести "Синее море,
белый пароход" и "Арка" у
меня были в рюкзаке, написанные
по-маршрутному от руки. Я увидел,
что в Читу съехалась большая
творческая экспедиция. И все такие
интересные, талантливые ребята.
Московские гости были очень
озадачены — откуда такая
"стенка", по моему тогдашнему
выражению, такой "аномальный
взрыв", творческий фонтан в
Иркутске?!

Корр.:
"Синее море, белый пароход" —
как родилась эта повесть,
пережившая множество изданий и у
нас, и за рубежом?

Г.М.:
Из Хабаровска после войны мы
поехали семьей на Южный Сахалин,
где мне и привелось познакомиться с
другой культурой, народом, который
оставил в моей душе прекрасные
следы. Мы там жили с корейцами,
японцами бок о бок. Общались
по-добрососедски, выручая друг
друга куском хлеба, рисом, рыбой. И
вот сейчас я думаю: "Как мы,
по-разному израненные войной,
смогли ужиться на маленьком
пятачке, и почему сейчас многие
народы и государства не могут
сдружиться?" Я уж не говорю о
многострадальном Кавказе, где
много лет в мирное вроде бы время
льется кровь! Почему мы сейчас не
можем договориться друг с другом на
мирной стезе? И вспоминается: на
Южном Сахалине такие бури бывали,
даже ураганы, что засыпало дома с
крышей. Приходили соседи-японцы,
откапывали нас, в другой раз — мы их.
Или корейцы помогали нам убирать
капусту, картошку, без которых
трудно было прожить большой семье.

А писал я эту
повесть в бодайбинских гольцах, где
мы искали золото для страны.
Голодая, холодая, теряя друзей в
бурных реках, в снежных зарядах, в
лапах медведей, в авиакатастрофах и
бытовых неурядицах, все же открыли
мы наш Сухой Лог — золоторудное
месторождение, гольцы,
нашпигованные золотом. Далековато
оно, это наше открытие, нужно
прокладывать дороги к нему, а
электроэнергию подводить за сотни
и сотни километров…

Корр.:
Геннадий Николаевич, вы говорите о
геологической поре в своей жизни,
когда вы искали золото, а
"золотая пора" в писательстве?
Как рождались произведения, на
которые вам оглядываться не только
не стыдно, но и отрадно? Как они вами
написаны? На каком витке-подъеме?

Г.М.:
Ныне, с высоты литературных
маршрутов, я отвечу: все мои
произведения — это мои дети,
явившиеся как посланцы небес. Я их
все люблю, даже не самые удачные,
которые родились, как моментальный
снимок в фотоателье на рынке. Пусть
много недоброжелателей у моей
очерковой книжки "Жених и
невеста", все равно она мне
нравится — написана в нужном месте,
на бамовских трассах, издана в
нужное время. Как шутливо написал
прекрасный критик Виноградов в
"старом" "Новом мире" об
одном известном писателе: "А
автору роман нравится". Но я
требователен к себе и считаю, что
главные произведения я еще не
написал. Надеюсь, что как-то
отрешусь от сиюминутных забот и
вплотную примусь за главный сюжет.
Но заботы каждого дня, как репьи,
цепляются за наши лучшие
устремления.

Корр.:
Геннадий Николаевич, вы вспоминали
конференцию "Молодость.
Творчество. Современность" и тот
"аномальный" творческий взрыв
на Читинском семинаре в 1965 году.
Сегодня писатели поодиночке входят
в литературу. Какие имена среди них
могли бы вы назвать?

Г.М.:
Когда я ранее проводил творческие
молодежные семинары, появлялось
ощущение личностной стертости в
творениях молодых литераторов,
вторичности, заимствования у
мастеров старшего поколения. Имена
авторов в силу этого не
удерживались в памяти, хотя мы
старались следить за творческим
ростом тех же лауреатов
конференций. Увы, подрост шел
медленно по сравнению с волнами
коммерческих интересов. Однако от
конференции к конференции
рукописей прибавляется, некоторые
вещи достигают уровня открытий
Читинского семинара, где блеснули
Вампилов, Распутин, Шугаев, Дмитрий
Сергеев. Молодых пока не стоит
называть, дабы "не сглазить",
как говорила моя бабушка Федора
Матвеевна. Но их почерк ощущается в
разных изданиях, от газеты
"Родная земля" до журнала
"Сибирь". Хочется
сориентировать нашу пишущую
молодежь на преданность русскому
слову, чтение классики и не
поддаваться настроению нынешнего
"базарного дня".

Наши тревоги
происходят оттого, что и в школе
низок потолок элементарной
грамотности, не говоря о
литературной начитанности. На
выступлениях в классе учителя
вынуждены подсказывать ученикам,
кто написал "Каштанку" или
"Угрюм-реку". До чего мы
доживем, если не будем знать, что
"Ванька Жуков, девятилетний
мальчик, отданный три месяца тому
назад в ученье к сапожнику Аляхину,
в ночь под Рождество не ложился
спать…".

Для нашего
военно-послевоенного поколения
книга являлась праздником. Сейчас
нам вдиве, что подросток отошел
даже от Джека Лондона, Фенимора
Купера, Ивана Ефремова, не говоря уж
о Гоголе, Пушкине, которых, по мечте
Некрасова, с "базара понесут".

Корр.:
Известно, что судьба не очень-то
баловала вас раньше. Насколько
благосклонна она к вам в последнее
общенеблагополучное время?

Г.М.:
Моя судьба с самого детства редко
одаривала меня фартом, как
выражаются сибирские старатели. Но
я исповедовал мудрую русскую
пословицу "Терпение и труд все
перетрут" и добивался ощутимых
результатов как в геологической
области — месторождение Сухой Лог в
Бодайбинском районе, так и в
литературном плане — лауреат
Всероссийского конкурса на лучшее
художественное произведение для
детей и юношества за повесть
"Синее море, белый пароход" за
1966 год. А главное, тайге нашей я не
чужак, могу выживать в
экстремальных условиях, питаясь
мхом и грибами, ночевать в сугробе и
скрадывать зверя.

Однако
литературные искания требовали
особой закалки, и о каждом своем
произведении, даже как оно
издавалось, пробивалось к читателю,
могу написать рассказ, что и
отражено в воспоминательной
повести "Стенкой и в одиночку".
Когда повесть "Синее море, белый
пароход" выходила в московском
издательстве "Советская
Россия", главный редактор В.
Туркин остановил процесс
подготовки, заявив: "В моем
издательстве белогвардейская
книга не выйдет!" Хорошо, более
мудрое начальство оказалось в
соседнем издательстве "Детская
литература" — там мое творение
приняли на "ура" при
положительной рецензии Юрия
Лукина, секретаря М.А. Шолохова. И
так каждый раз приходится
переживать сначала перед
написанием вещи, потом при
мучительном исполнении ее, затем
начинаются хождения по журналам и
издательствам. Нервы испепеляются
везде, а впереди главный судья —
читатель.

Все же в
художественном творчестве следует
быть бойцом, как на ринге, везде и
всегда, созидателем, а не слюнтяем.
Жить и работать в нашем зыбком деле
надо на преодоление, а не на
"вопли и сопли".

Корр.: А
сам процесс писания, творческого,
так сказать, созидания, как у вас
происходит?

Г.М.:
Есть писатели, которые работают по
заранее намеченным планам. Образно
говоря, разграфили свои замыслы,
сюжеты, саму судьбу. Я пишу
каскадом, много импровизируя на
ходу. Когда начинается творческий
маршрут, стараюсь не отвлекаться ни
на друзей, ни на зрелища, ни на
застолья. Если герои твоих
сочинений стали приходить к тебе по
ночам, видишь въявь коллизии своих
замыслов, неожиданный поворот темы,
не отступай — это верный показатель
вдохновения. Только поставив
последнюю точку, можно
расслабиться. А там уж другой сюжет,
как "пепел Клааса стучит в мое
сердце". Главное, сам начинаешь
"испепеляться", становишься
раздражительным и неласковым с
ближними. Понимаю товарищей по
перу, сочувствую многим по большому
счету и стараюсь подставить
товарищеское плечо в трудную
минуту.

Корр.:
Коли вы вспомнили о ближних,
хочется коснуться темы подруг
жизни писателей, их жен.

Г.М.:
Я уже высветил момент писательской
жесткой полосы во время
творческого прилива. Накануне и
предупреждаю свою Людмилу
Терентьевну, а раньше это
адресовалось Эмме Ивановне,
покойнице теперь. "Прошу
потерпеть мою отчужденность,
запастись кофе и перечитывать
написанное, критикуя по самому
суровому счету". И мои подруги в
какой-то мере становились и
становятся соавторами написанного,
хотя по скромности уходят в тень.

Корр.: В
чем же тогда для нее отдача, не
считая более чем скромного по нашим
временам гонорара?

Г.М.:
В благодарность я читаю своим
дамам-помощницам стихи любимых
поэтов С. Есенина, А. Блока, А.
Ахматову, М. Цветаеву, В. Соколова, Н.
Рубцова, И. Ерошина, А. Кутилова.
Слеза на глазах у женщины —
показатель достойного восприятия
моей отплаты и самой поэзии.

Корр.:
При взгляде назад во времени
появляются сожаления о неверных
шагах на писательском поприще?

Г.М.: Лучше
всего об этом сказал Сергей Есенин:
"Так мало пройдено дорог, как
много сделано ошибок…" Но
замыслы не исчерпаны, материал
лежит в неразработанных пластах —
это верный признак того, что лучшие
вещи еще напишутся, хватило бы
здоровья и времени, отпущенного
свыше! А вообще, надо быть
благодарным судьбе, что она
проложила для меня интересный
маршрут на карте жизни, с находками,
сердечными встречами и знаками
творческого "фарта".

Корр.: В
вашей Стенке, как известно, много
шутили, разыгрывали друг друга,
юмором наполнены многие
произведения, особенно
вампиловские. Юмор сопровождал вас
повсюду?

Г.М.:
Он помогал нам держаться на плаву,
преодолевать невзгоды и бодрее
смотреть в будущее. Девизом
становились афоризмы, к примеру,
такой: "Не подстрекай
ничтожество написать шедевр, а
вдруг это ему удастся?!" Наши
собственные афоризмы,
мифотворческие закрутки и подначки
живут до сих пор, вспоминаются,
повторяются, как вампиловское
определение: "Искательность и
талант несовместимы!"

Корр.: Но
нынче без поиска спонсора,
мецената, презренных денег не
издашь и скромного сборника?

Г.М.:
Да, настали тяжкие времена, когда мы
все, пишущие — молодые и постарше —
стали изыскателями средств для
издания книжек, хоть малым тиражом.
Но мы все же помним известные слова
о том, что "Самая большая радость
на земле — это радость
человеческого общения!" А сам я,
как молитву, повторяю в
непроглядные дни строки И.С.
Аксакова: