Другая
заточка
Можно в
совершенстве изучить чужой язык и
остаться чужим в инородной среде

За все те
годы, что я прожил в США, и во время
всех своих приездов туда я
множество раз выступал в
университетах, бизнес-клубах,
концертных залах, но всегда перед
американцами, никогда — перед
своими бывшими согражданами.
Поэтому, когда мне позвонили из
Лос-Анджелеса и предложили
небольшое турне по четырем городам
Калифорнии с выступлениями для
эмигрантов из СССР и России, я
подумал: "Почему бы нет? С
журналистской точки зрения это
интересно". И согласился.

Не могу
сказать, что во время этих
выступлений публика задавала
какие-нибудь неожиданные для меня
вопросы. Было понятно, что эти люди
следят за событиями в России,
читают прессу, издаваемую в Америке
на русском языке, смотрят программы
ОРТ и НТВ, которые там принимаются.
Меня встречали очень тепло, слушали
с интересом — явно ощущалось
желание давно и не столь давно
уехавших из России людей
пообщаться с "живым источником
информации". Но для меня самым
интересным оказалось другое.

Во-первых,
среди моих слушателей (а их на эти
встречи пришло в общей сложности
тысячи полторы) практически не было
таких, кто говорил по-английски
чисто и правильно — сразу было
видно, что они иностранцы. И дело не
только в ошибках и акценте, но и в
манере держаться, в том, как они
задавали вопросы, как
жестикулировали, как шутили, как
реагировали на шутки. Они делали
это не как американцы, а как
русские. Вообще-то это поразительно
тонкая вещь. Если попытаться
словами описать совокупность
поведенческих и психологических
черт, которые отличают русского от
американца, получится
поверхностная и невнятная чепуха.
Между тем разница есть, несомненная
и очевидная. Пытаясь определить ее
суть одним точным словом в
разговоре с сыном, я услышал от него
определение, которое мне кажется
исключительно удачным: другая,
сказал он, заточка.

В самом деле:
мы рождаемся с определенным
набором генов, который сыграет
важнейшую роль в нашей жизни, но
рождаемся абсолютно
"необработанными". С момента
появления на свет начинается эта
самая обработка, заточка. В ней
принимает участие множество сил:
родители, знакомые, воспитатели,
учителя, образ жизни, общепринятые
условности — словом, все, что нас
окружает. Вот это самое окружение и
затачивает нас так, чтобы мы
подходили к нему как прилаженная
деталь сверхсложного механизма.
Это заточка целевая, адресная,
идеально соответствующая месту.
Она-то и создает то самое
специфическое, что определяет наши
национальные черты. И когда заточка
завершена, годам этак к 15-16, мы
перезаточке не подлежим. Мы можем
приспособиться к новым
обстоятельствам, можем — если
природа наделила нас таким
талантом — в совершенстве изучить
чужой язык и говорить на нем без
акцента, можем, словно хамелеоны,
слиться с окружением, но… заточка
остается, и мы до самой смерти в
инородной среде остаемся чужими.

Во-вторых,
подавляющее большинство наших
бывших соотечественников тяжело,
чтобы не сказать агрессивно,
реагируют на любую положительную
информацию о России. Если вы
станете рассказывать, как все у нас
отвратительно, то в ответ получите
сочувствие и участие. Но попробуйте
сказать, что дела у нас идут не так
уж плохо, что Москва прекрасна, что
рестораны в России ничуть не хуже
нью-йоркских, — и перемена в реакции
будет разительной. То есть как это —
дела идут на поправку? О каких таких
ресторанах вы говорите? А Москва
всегда была и остается большой
деревней! Словом, на бывшей родине
ничего хорошего быть не может.
Психологически оно и понятно, люди
покинули свой дом. Кого-то вынудили
в советское время власти, иные
просто не выдержали тягот нашей
жизни. Но и на чужбине им — почти
всем — пришлось и приходится
несладко. Если в стране, которую они
покинули, все плохо, то тяготы новой
жизни воспринимаются легче, они
оправданны, и можно утешаться тем,
что ты поступил правильно, уехав.
Если же "там" дела пошли лучше,
то, выходит, ты поспешил, вероятно,
зря резанул по живому, оторвавшись
от корня. Эта мысль невыносима и
вызывает резкую реакцию
отталкивания, и это, в сущности,
заслуживает сочувствия.

В-третьих,
моя аудитория всегда прелюбопытно
откликалась на критику,
высказываемую в адрес Израиля.
Понятно, что значительная часть
этих людей уехала из СССР, а потом
из России "по еврейской линии",
не желая более терпеть проявлений
антисемитизма: сначала
государственного (в СССР), потом
"народного" (в сегодняшней
России). Видимо, этим объясняется,
что стоило мне в ответ на
какой-нибудь вопрос из зала
покритиковать Израиль, как меня тут
же упрекали в антисемитизме.
Поразительно! Можно последними
словами ругать Францию, Германию,
Японию — никто слова не скажет, не
назовет франко-, германо- или еще
каким-нибудь фобом. Но задень
Израиль — бац! — и ты уже антисемит
проклятый.

А недавно мне
передали письмо от читателя
некоего издания, с которым я
сотрудничал. Этот читатель
выговаривает редколлегии за то, что
она предоставляет трибуну
Владимиру Познеру, "ненавидящему
русский народ и Россию". Этот
вывод автор письма сделал, в
частности, на основе моих
критических высказываний о Русской
православной церкви. Стало быть, и в
России есть люди, не терпящие
никакой критики в адрес своей
страны. Критикующие ее за что бы то
ни было — враги априори! Интересно,
что эти люди думают о Лермонтове!

Или:

Интересно,
способны ли даже они усомниться в
том, что Михаил Юрьевич Россию
любил и патриотом был — не чета иным
нынешним?

Так, может
быть, все дело просто в заточке?

Владимир
ПОЗНЕР.