О
рыцаре Байкала Галазии
и об уроках жизни
Беседа с
писателем Валентином Распутиным

С Валентином Григорьевичем
мы увиделись на похоронах
академика Григория Ивановича
Галазия. Договорились о встрече.
Она состоялась не сразу: каждый
день писателя расписан по минутам:
он много работает, ездит,
встречается с людьми. Но вот,
наконец, мы сидим в уютных креслах
Дома писателей и говорим обо всем,
но, в первую очередь, о Галазии.

— Нас
объединяло с Григорием Ивановичем
одно дело — защита Байкала. На
каком-то этапе я был вовлечен в это
движение, и мы часто встречались и в
Москве, и в Иркутске. А поскольку я
писал о Байкале, то без
консультации Григория Ивановича,
без той информации, которой владел
лишь он, обходиться не мог. Тогда, во
второй половине 80-х, было мощное
общественное движение в защиту
сибирского озера, и лидеры,
например, Фильшин и другие, были на
виду. На фоне таких деятелей
Григорий Иванович ненадолго,
нельзя сказать, чтобы стушевался,
стал меньше привлекать к себе
внимания. Но он был спокоен,
прекрасно понимая, что все это
ненадолго, что они пошумят,
потребуют и сойдут, как пена. Так и
получилось. И опять он остался один.
Были у него, разумеется, помощники,
но боец он был один, а остальные так
и оставались помощниками. Не было
никого равного ему, я не говорю о
научном уровне, по отданности
самому главному делу — защите
Байкала. Я внимательно следил за
всеми событиями, писал об этом и
даже цитировал высказывания того
же Модогоева, секретаря Бурятского
обкома партии, который называл
Галазия "врагом бурятского
народа" за выступления против
создания Селенгинского картонного
комбината. И в Иркутске были
сильные оппоненты Галазию. Одно
время его даже собирались снимать.

Сошли 80-е
годы, начались 90-е. Я отошел от
борьбы за Байкал, поскольку в
России началась такая
свистопляска, что не до Байкала
было. А Григорий Иванович продолжал
этим заниматься. Он оказался мудрее
всех нас, потому что знал, что и это
тоже сойдет. Хотя кутерьма, которая
началась в России с начала 90-х, даже
в нем вызвала, как мне кажется,
какую-то растерянность — он стал,
например, надеяться на какие-то
американские проекты ( помните
проект Дэвиса). Меня удивляло это, и
я как-то спросил : "Почему?".
"Может быть, хоть это чем-то
поможет", — сказал он. Но он
понимал и другое — надо уповать на
собственные силы. И тогда он пошел в
Думу в надежде помочь Байкалу. Он
был самым немолодым среди
депутатов: как старейшина открывал
первые заседания. Во многом
благодаря Григорию Ивановичу был
принят Закон о Байкале, который так
долго обсуждали. Начинали еще в
Верховном Совете и только вторая
Дума кое-как "докатила" его до
цели. Да и изменения он претерпел не
самые лучшие.

— Что, на
Ваш взгляд, было самым главным в
Григории Ивановиче?

— Некая
непоколебимость. Было много
энтузиастов-защитников Байкала —
ученых, писателей, общественных
деятелей. Но все они, как бы отдав
дань байкальской теме, сходили со
сцены. А Галазий продолжал служить
этому всегда. И не только потому,
что был директором
Лимнологического института
(знавали мы и других директоров). Он
просто не мог представить себе, что
у него может быть какая-то другая
позиция. Точно так же как люди,
знавшие его, не могли представить,
как он может пойти на какой-то
компромисс, если речь идет о
Байкале. Ни разу этого не случилось!
По крайней мере, я такого не знаю.
Это действительно был "рыцарь
без страха и упрека", который не
раз подставлял и свою судьбу, и свою
карьеру во имя достижения
благородной цели. Что-то ведь
все-таки делалось! Принимались
правительственные постановления
по Байкалу, которые хотя и не
выполнялись полностью, но что-то с
мертвой точки сдвигали. Отказались
от сплава древесины по малым
речкам, от сплава плотов по Байкалу,
сократили, и существенно, вырубки
лесов. Конечно, здесь заслуга не
одного Григория Ивановича, но, в
первую очередь, его.

Казалось бы,
с приходом Горбачева таких людей,
как Галазий, должны были признать. И
внешне они были как бы признаны.
Однако же Григория Ивановича даже
не включили в госкомиссию по
Байкалу — он в ней участвовал, но
лишь как приглашенный. Думаю, при
нем неловко было принимать какие-то
компромиссные решения. Он был как
живая совесть. Не дрогнул никогда, в
то время как каждый из нас хоть
когда-нибудь, хоть в чем-нибудь да
уступил.

—
Валентин Григорьевич, припомните
какие-нибудь детали встреч с
Галазием?

— В 1986 году в
Иркутске действовало некое
международное байкальское
движение. Галазий в нем участвовал,
но неактивно, как бы приглядываясь.
Потом ему понравилась идея
спасения пресных вод, и он решил,
что это может принять какие-то
конкретные формы. Нас пригласили в
Японию. Он долго раздумывал, но в
конце концов согласился. С каким
достоинством он там держался!
По-моему, он чувствовал себя там как
человек с другой планеты. Японцы
что-то обсуждают, защищают свои
озера всеми возможными способами, а
самое чистое в мире озеро, великий
Байкал — у нас! Хотя мы его и плохо
защищаем. В Григории Ивановиче
тогда высветился ученый совсем
другой "выправки", другого
закала. Он достойно отвечал на
любой вопрос. И это сразу оценили —
к нему обращались чаще, чем к
другим, буквально, "на руках
носили". Эффект от той поездки
был огромный. Молва ведь ходит не
только по газетным страницам.
Кажется, человек достиг высокой
цели, сделал все что мог, но он
никогда не успокаивался, до самой
смерти.

— Видите
ли Вы сейчас среди наших
современников, среди ученых, людей
такой же нравственной стойкости?

— Есть ли
сейчас такие люди, как, например,
Лаврентьев? Есть ученые — и честные,
и замечательные умы, но все-таки они
на калибр меньше. Нет такой
преданности, отданности делу,
такого натяга. И даже, может быть,
необходимость в этом есть, но цели
ставятся в два раза ниже, чем
ставились прежде. Мы отступаем все
дальше и дальше. Если Григорий
Иванович ставил целью спасти во что
бы то ни стало весь Байкал, то
сегодняшние ученые спасают
какой-то его участок.

— Но
продолжатели-то есть?

— Многих
волнует тема Байкала. Наш
губернатор Борис Говорин (я не
однажды с ним об этом говорил и не
сомневаюсь в его добрых
намерениях), искренне
заинтересован в том, чтобы снять
проблему и помочь Байкалу, но его
как бы устраивает, может быть,
невольно устраивает, разноголосица
в этом вопросе. И Академия наук, и
общественность, и местные
руководители — все говорят
вразнобой и требуют разного.
Согласия меж ними нет. Поэтому
рождаются движения и проекты и…
умирают до очередного всплеска
интереса.

— Сейчас
в работе очередной проект решения
проблемы БЦБК, разрабатывающийся
как раз по инициативе Бориса
Говорина и Гелия Жеребцова. Он
прошел уже стадии обсуждения в
науке, среди широкой
общественности, заслушивался на
правительственной комиссии и
сейчас в детальной проработке.
Трудно сказать, какой будет судьба
этого проекта, но то, что он вышел
уже на правительственную
экспертизу, с ним ознакомился и
обещал поддержку в продвижении
Путин, когда был в Иркутске,
позволяет надеяться, что 30-летняя
больная проблема Байкала, возможно,
будет решена.

— Дай-то Бог.
К сожалению, я не знаком подробно с
этой концепцией и ничего сказать о
ней не могу. Я был на одном из
последних заседаний Байкальской
комиссии и там прозвучало, что
выбросы БЦБК — это, конечно, не
подарочек, но если диоксины
пойдут… Насколько я знаю, они уже
пошли. Дай Бог ошибиться.

—
Валентин Григорьевич, в своей речи
по поводу вручения премии
Солженицына Вы сказали, что
человека постигает страшное
видоизменение — "уход в мир
ирреальный, виртуальный,
наркотизация", происходит
"нравственная мутация"
общества. Неужели так неизлечимо мы
больны?

— Да, это
происходит.

— Но ведь
есть же такие, как Галазий, как ваша
Дарья из "Матеры" и множество
других нравственных людей, живущих
среди нас. Я давно работаю с
учеными, знакома со многими
замечательными людьми, и мне это
позволяет верить, что есть еще и
чистота души, и "помыслов высокое
стремление".

— Безусловно.
И этим мы держимся. Мы сохраняем, в
отличие от многих других народов,
доброту и широту души, ценности,
делающие человека человеком. Знаю
многих людей науки очень достойных,
уважаю их. Но наука сейчас в таком
же положении, как и литература,
культура, образование. Она предана
обществом. Ее тоже можно
представить себе на тающей льдине
среди проплывающих мимо роскошных
кораблей неким ноевым ковчегом,
спасающем человеческие ценности.

— Может,
есть какой-то высший смысл в
бесконечных страданиях? Может,
именно потому в нашем народе так
долго сохраняется нравственный
потенциал?

— Да, наш
народ стоек. Сохраняются еще старые
идеалы человеческого сердца:
любовь и честь, жалость и гордость,
сострадание и жертвенность. Но
сейчас идет разрушение этих
ценностей. Изгоняются со двора
совесть и чистота.

— Но есть
ли надежда на лучшее? Увидим ли мы
ту гору Арарат, на которой начнем
новую достойную жизнь?

— На то воля
божья. Думаю, что нам еще долго
придется проходить через
страдания, нравственные испытания,
долго искупать тот грех, который
совершили — предали Россию, дела
предков наших, собиравших ее по
крупицам, позволили разрушить ее.
Но уже становится легче. Это прежде
нужно было хвататься за соломинку,
чтобы выстоять. Сейчас уже легче.
Удалось кое-что сделать, удалось
устоять в самом трудном искушении.

Конечно, идет
вовсю распродажа идей и ценностей,
конечно, продолжает действовать
змеиный клубок вокруг власти, даже
несмотря на Путина. Сейчас
устраивают поход и против него.
Путин, мне кажется, не все успевает,
но я верю в него, потому что те
действия, которые он предпринимает,
убеждают. Говорят, он ставленник
Ельцина, его команды. Конечно,
ставленник, но знали мы моменты в
истории, когда и команду легко
меняли. Путин говорит, что он
человек государственный и
подтверждает это делом, в той же
Чечне. Да, он знал, чем взять
популярность, это был хитрый ход. Но
дальнейшие действия показывают,
что он последовательно воплощает
обещанное, добивается поставленных
целей.

Остается
сложным положение в образовании и
культуре. Самое страшное, что от
этого зависит наше будущее. Здесь
нужны срочные и серьезные решения.
Но уже заметно мы начинаем отходить
от потока изобличительной лжи и
навязанной чужой культурой
пошлости. Появляются талантливые
произведения. Пример: фестиваль
Михалкова — это одновременно и шоу,
и в то же время искусство. Может
быть, еще долго нас будет
захлестывать эта гадость с экрана,
может быть, мы не избавимся от нее
никогда, но , уверен, рано или поздно
она займет то место, которое ей
подобает. Я часто езжу, бываю в
отдаленных районах, в так
называемых малых городах и
чувствую там настроение людей,
возрождение патриотизма. Люди
начинают подниматься с колен,
начинают разворачиваться. На мой
взгляд, именно с регионов пойдет
возрождение России.

— Так что
же произойдет со всеми нами?

— Трудно
сказать. Знаю, что мы уже не будем
самостоятельными людьми, какими
были. Станем другими. Кому-это это
даже и нравится, в частности,
молодым. Они не чувствуют
опасности. Но мы прожили долгую
жизнь и понимаем, что безвозвратно
что-то утратили. Разное пережил наш
народ, но держался плеча друг друга,
сохранял в себе доброту. Всю жизнь
буду помнить, как меня в годы войны
отправляли в школу. Матери с нами
было очень тяжело, отец тогда был в
тюрьме. И по крохам, кто чем мог,
помогали мне земляки-сельчане.
Разве такое забудешь?

—
"Уроки Французского"?

—
Наиважнейшие для ребенка уроки
жизни! Если бы каждый из нас мог
осознать, что человеческая
опорность никем больше, как самим
человеком, не выстроится и ни на чем
более, как на заповедных началах,
выстроиться не может. Если бы могли
мы следовать этому и примером жизни
своей передать это осознание
детям…

Беседовала
Галина КИСЕЛЕВА.