"В
ней была загадочная прелесть"

—
Потрясающая красота!.. Это была
загадочная прелесть. Особенно ее
Дама в сером в "Шестом этаже".
Запомнилось, как видела ее мельком
в"подворье" (актерское
общежитие — Н.Ф.), в черном кружевном
шарфе на голове — она собиралась в
Знаменскую церковь слушать
проповедь какого-то молодого
популярного священника…

— Ах, она была
необыкновенной во всем! Однажды
встретила ее на улице весной с
огромным букетом сирени, который
она почему-то несла под мышкой
стеблями вперед. Шла одна… Точеная
фигурка. Само совершенство!.. А ее
роли! Она была прекрасна на сцене.
Она как будто сошла на землю из
неведомого мира, с какой-то вершины,
чтобы озарить, осчастливить нас
прекрасным…

Неподдельный
восторг и живая память звучат в
воспоминаниях моих
подруг-театралок Нинели Петровой и
Вины Комовой. Со времени пребывания
в труппе Иркутского театра Людмилы
Владимировны Макарьевой прошло
более сорока лет. Звезда погасла. А
свет все идет, как от звезд,
гаснущих в бездне космоса. Термин
"звезда" в 50-х годах в ходу не
был. Но по отношению к ней возникал
непроизвольно. Было что-то в ее
облике не только на сцене, но и в
жизни, заставляющее отмечать самую
незначительную подробность.

Помню, как
неожиданно увидела ее рядом, выходя
с дневного сеанса из кинотеатра
"Гигант". Она шла в толпе, никем
не узнанная… Теперь чуть
прикоснувшись к внутреннему миру
этой незаурядной актрисы и
красавицы-женщины через письма,
сохранившиеся в архиве ее партнера
по сцене Василия Лещева, понимаю,
почему тогда, глядя на нее, такую
неожиданно незаметную, тоскливо
сжалось сердце: одиночество было
трагедией ее жизни. Отрадой,
любовью, смыслом существования был
театр.

— О, конечно,
мы счастливцы, такие, как я! В театре
нам аплодируют. Как хорошо Вы
сыграли Розомонду, синьора! Глупцы!
Да, нами восхищаются, нами любуются,
нас осыпают цветами, а сердце под
ними истекает кровью…

Так
приоткрыла душу одна из ее героинь,
тоже актриса, блистательная,
отважная и несчастная Тизбе из
драмы Виктора Гюго "Анджело".

Не только
актерское мастерство, но
собственная душа актрисы была
"строительным материалом" для
ролей, заключавших безысходные
женские драмы. Она тратила себя
неразумно щедро. Порой до
непозволительного опустошения, до
болезни. Тогда мы этого не знали…

Она была
прекрасна в ролях романтических
героинь. Имела право их играть. Мы
проливали слезы над судьбами ее
Тизбе и Елизаветы Валуа из трагедии
Ф. Шиллера "Дон Карлос". То были
слезы очищения и веры, что в мире,
вопреки унылой обыденности, лжи,
коварству, существуют и идеальная
любовь, и жертвенность, и
благородство. Театральная иллюзия
оборачивалась явью, прорастая в
наших душах побегами любви и
чувства прекрасного.

Имя Людмилы
Макарьевой до сей поры окружено
ореолом романтической красоты,
хотя она играла разные роли,
создавала контрастные характеры в
спектаклях разных жанров. Она в
совершенстве владела профессией,
была мастером, чутким к подлинности
и фальши в искусстве.

Первый выход
Макарьевой на иркутскую сцену
состоялся 12 октября 1952 года в роли
Лили в пьесе болгарского
драматурга О. Василева "Земной
рай". Зрители ее заметили. Для нее
же самой эта работа была
знаменательной встречей с молодым
талантливым режиссером
Александром Шатриным и с партнером
Василием Лещевым.

Она
прекрасно сыграет Галину в
"Годах странствий" А. Арбузова,
одном из удачных спектаклей
Шатрина. Рядом — в роли Михаила
Лаврухина — Лещев. В спектакле
Шатрина "На золотом дне" по Д.
Мамину-Сибиряку — они вновь
партнеры. Дуэт Анисьи и Васи
Воротова был ярким, неизменно
вызывал зрительский интерес и
отклик. Дуэт варьировался во многих
других спектаклях. "Хождение по
мукам" А. Толстого: она — Катя, он
— Алешка Красильников,
"Анджело": она — Тизбе, он —
Омодей; "Враги" М. Горького: она
— Татьяна, он — Яков Бардин;
"Дмитрий Стоянов": она — Лиза
Строганова, он — Андрей Уральшин…
Творческие контакты породили
человеческую близость. Это не было,
как могло показаться, романом, хотя
они очень нежно и бережно
относились друг к другу. Это была
настоящая дружба, рожденная
одинаковым самоотверженным
отношением к искусству сцены без
тени самомнения и кокетливого
цинизма. Они оказались
единомышленниками в главном — в
ответственности по отношению к
делу своей жизни — к театру. Оба
чурались закулисных интриг и склок.
Это видно из уже упомянутых писем,
которые явились единственным
источником, проливающим свет на
человеческий облик актрисы
Макарьевой. Усилия найти какие-то
иные свидетельства успехов не
увенчались. Но осталось
свидетельство главное —
зрительская память, по сей день
хранящая жгучее тепло от мощной
эмоциональной волны, что посылала
со сцены Актриса. В той волне
сочетались черты разнообразных
женских характеров, жил пафос
восхваления женщины, красоты ее
таинственных душевных изгибов.
Актриса всегда пыталась найти
оправдание для своих героинь. И для
хищницы Анисьи, и для циничной
Софьи из "Невольниц" А.
Островского — ведь их души
изуродовала жизнь. Макарьева
никогда не забывала о сложной
диалектике бытия.

О ранге ее
актерской квалификации говорил и
интерес к ней главного режиссера
театра Владимира Тихоновича и
выдающегося режиссера Ефима
Табачникова, который любил с ней
работать. У Табачникова она сыграла
тургеневскую Елену в
"Накануне", Татьяну во
"Врагах" и две своего рода
судьбоносные свои роли на
иркутской сцене.

Даже те, кто
не припомнит всего, сразу называют
Даму в сером из спектакля "Шестой
этаж" А. Жери. Табачников привнес
в непритязательную французскую
комедию жизненную подлинность и
сложность. Актриса поняла и
подхватила замысел, воплотив его
изящно и тонко. Ее Ирэн — Дама в
сером — стала своего рода символом
пленительно-прекрасных
макарьевских женщин. Она являлась,
внося сумятицу в судьбы жильцов
шестого этажа, оставляя ощущение
тайны и смутно уловимой
драматичности собственной судьбы.

Вторая роль —
Лиза в "Дмитрие Стоянове".
Удача, успех. Но прежде и ей, и
режиссеру пришлось выдержать бой.

— Я ей
говорила: "Вы меня не знаете! Я
это могу, могу!..".

Прошло много
лет, но я помню страстную интонацию
актрисы в случайно подслушанном на
театральном вечере монологе —
Макарьева кому-то рассказывала, как
убеждала драматурга Бэллу
Левантовскую, что ей можно доверить
роль простой советской женщины.

Только
теперь до конца вырисовывается
смысл и острота ситуации. Как ни
странно, красота и завораживающая
женственность актрисы Макарьевой
создавали для ее существования на
театре определенную сложность.
Тогда, в 50-х, предпочтение
отдавалось героине в ватнике и
спецовке. Идеологизированное время
часто определяло достоинства
актера не тем, "как" он играет,
а "что". Справедливости ради
повторюсь: Макарьева была мастером,
она могла играть разное. И весьма
успешно. Играла же она Маню
Караулову — героиню советского
водевиля В. Шкваркина "Чужой
ребенок"! Но в театре сменилось
руководство, и право на роли, что
были в центре социальных
требований, женщине-королеве,
женщине-красавице отстаивать
становились все труднее. Была
другая актриса, чьи данные более
соответствовали требуемому
стандарту. Обиды казались
непереносимыми, усугублялись
личным одиночеством. Воспаленный
до болезненности мозг отвергал
доводы о терпении и выдержке,
затуманивал память о пяти годах на
иркутской сцене, быть может, самых
творчески плодотворных в ее жизни.
Не доиграв пятого сезона,
пожертвовав перспективой
гастролей театра в Москве, не
дождавшись перетарификации, она
покинула Иркутск в конце апреля 1957
года. Это было ошибкой. Это было
началом конца. Те, для кого театр не
был единственной страстью, бросьте
в нее камень!..

Внешне все
выглядело благополучно. По
приглашению крупнейшего
периферийного режиссера Веры
Редлих она уехала в Новосибирск, в
театр "Красный факел". Удачно
дебютировала в роли Елены Тальберг
в "Днях Турбиных" М. Булгакова.
Редлих намеревалась поставить с
нею "Антония и Клеопатру"
Шекспира. Впервые ставится на сцене
неоконченная пьеса М. Горького
"Яков Богомолов", в ней
Макарьева играет интереснейшую
роль Ольги. Но… преодолеть
внутренний кризис она так и не
смогла.

"Я живу как
во сне. Все идет мимо меня, ничего не
интересует. Гляжу на афишу — мне
ничего не говорят названия
спектаклей, подхожу к расписанию —
тоже мертво все, за фамилиями не
стоят люди… Иду по улице — дома
красивые, улицы чистые, широкие, а у
меня все вопрос: "Ну и что?.." Он
меня мучит, этот вопрос… Душа моя
мертва… Пиши, мой хороший, не
забывай. Ты мой родной, кровный, как
Ангара, как дома и деревья Иркутска,
ты у меня в сердце. Целую тебя, свет
мой. Твоя Лю".

"…как
Ангара, как дома, деревья
Иркутска?.." — может, в этом было
спасение? Но все было потеряно
безвозвратно… Редлих из театра
ушла. Следом покинула Новосибирск,
где ей было неуютно и холодно, и
Макарьева. Имя актерское у нее было.
Немудрено, что последовало
приглашение в один из лучших
театров страны — Омский. Но там она
уже ничего не смогла сделать. Мозг,
пораженный болезнью и страхом,
подтолкнул к бездне. Она бросилась
под поезд 11 декабря 62 года.
Театральный Иркутск был потрясен
вестью…

…Ушла в
глухую ночь красавица земная,

В куски
истерзана, лишь солнце светит ей,

А поезд
мчится, окнами сверкая,

Среди лесов
Сибири и степей…

Спустился
занавес, но не рукоплесканий,

К ней не
несется бурная хвала,

При полном
тягостном трагическом молчанье

Судьба ее к
себе отозвала…

Дилетантские,
но полные искренней скорби, строки
эти принадлежат перу старой
театралки, в былые годы известного
в городе человека — Марии
Анатольевне Янчувовской. Она была
поклонницей Людмилы Макарьевой. Ее
домашний зубоврачебный кабинет
являл собой зрелище необычное.
Пациент, опустившись в кресло,
видел перед собой на белой стене
большой цветной портрет актрисы в
роли Королевы из "Дона
Карлоса". "Красавица земная"
смотрела на вас величаво-спокойным
взглядом богини. Портрет
завораживал и, казалось, заключал,
как и все, что было связано с
Макарьевой, какую-то тайну.

Разгадаем ли
мы ее когда-нибудь? Кто она? Где
училась? Откуда приехала в Сибирь?
Кто ждал ее дома в Казани на улице
Подлужной, 18? Василий Васильевич
Лещев предполагал посвятить ей
главу в своих неоконченных
театральных воспоминаниях
(кажется, они будут опубликованы к
юбилею театра). В наброске плана
осталась строчка: "Макарьева —
шоколад и корка. Костюм. Грим. Конец.
Партнер". "Что хотел поведать о
ней он, близко ее знавший? Кое о чем
можно догадываться. Она была
чутким, умным и, вероятно,
"легким" для него партнером.
Всмотревшись в фотографии, поймем,
что небрежности и
приблизительности в облике своих
героинь она не допускала, каждая
деталь должна была соответствовать
образу. Что-то сложное подразумевал
он под странным словосочетанием
"шоколад и корка". Быть может,
хотел рассказать, что под
"сладостью" внешности
скрывалась человеческая натура,
словно одетая в броню, не склонная
обнажаться? Недаром она просила,
заклинала сразу уничтожать ее
письма — так опасалась, что какой-то
недоброжелатель прочтет хоть
строчку. Бог его прости! Он не внял
просьбам — писем не уничтожил,
поскольку имел страсть к собиранию
и хранению документальных
свидетельств о прожитом. Теперь они
рассказывают нам о состоянии души
творчески одаренного, мятущегося,
не нашедшего точки опоры человека.
Они — свидетельства парадокса и
таинства актерской профессии: ведь
искусством своим она укрепляла
нашу веру в добро, красоту, веру в
жизнь!

…Я умру. Но
ты иной раз вспомнишь обо мне —
правда ведь? И скажешь: "А ведь в
конце концов хорошая была девушка,
эта бедная Тизбе. "О, от этих слов
я вздрогну в могиле! Прощай!.."

Кто хоть раз
видел Людмилу Макарьеву, никогда ее
не забудет. В течение пяти лет
украшением иркутской сцены была
замечательная актриса. Тот
пятилетний "миг" воистину был
ослепительным!..

Наталья
ФЛОРОВА-ЛЕЩЕВА.