Эта
дверь только кажется открытой

В свое время Евгений
Александрович ПОНОМАРЕВ отказался
идентифицировать себя с героем
фильма-сериала "Солнечный
ветер", хотя и послужил для него
прототипом. Он не против
художественного вымысла, просто
этические установки персонажа его
шокировали. Но, как говорится, не
только этим интересен мой
собеседник — профессор, доктор
физико-математических наук,
заслуженный деятель науки России,
главный научный сотрудник
Института солнечно-земной физики
СО РАН.

—
Евгений Александрович, я случайно
узнала о вашем участии недавно в
трех научных международных
конференциях. За одну неделю вы
побывали в Санкт-Петербурге и
Москве, выступали с докладами.
Теперь такие поездки большая
редкость, хочется услышать
подробности, в первую очередь — о
вашем выступлении перед коллегами.

— Доклады мои
мало кого, кроме узких
специалистов, могут
заинтересовать. И говорить я сейчас
готов только о том, что болит.
Вернувшись с конференций, понял,
что не могу, не имею права молчать о
проблеме, которая носит
общероссийский характер. Общество
повернулось спиной к науке, не
подозревая, какой ценой придется
заплатить за это пренебрежение. И
очень скоро.

— Та-ак.
Вместо науки предлагаете
переключиться на общество?

— На
взаимоотношения между наукой,
обществом и властью. Но, чтобы вести
разговор на одном языке, давайте
определимся, что есть наука. Зря вы
удивляетесь, Вера Сергеевна. Каждый
понимает под этим словом свое.
Между тем это сфера деятельности, в
которой люди заняты добыванием
новых знаний о природе и обществе,
превращением знаний в новые
технологии, воспроизводством
научного корпуса. И вот всему этому
очень скоро может прийти конец.

—
Извините, Евгений Александрович, но
вы, по-моему, сгущаете краски. И
очень. Откуда такие
"похоронные" мысли?!

— Вы вполне к
месту словечко это употребили.
Только раскавычьте его. Я призываю
всех, от кого это зависит, обратить
внимание на то, что через пять —
максимум десять лет страна
останется без науки, без ученых, без
научных школ.

— Бог
мой, да почему же?

— А как же? Мы
же, извините, перемрем достаточно
быстро, не подготовив себе смены.
Ведь из кого состоит научный
корпус? Самая многочисленная
категория — это талантливые,
энергичные люди, которые в принципе
могут реализовать себя в какой
угодно области. Яркий пример —
Эдуард Соломонович Казимировский,
Иркутск его хорошо знает. Он мог бы
руководить театром, быть
режиссером, поэтом, мог быть
издателем, директором предприятия
— всем чем хотите. В Америке люди
такого склада, уверенные в себе, без
всяких комплексов, сплошь идут в
бизнес, а наукой занимаются
этнические немцы, китайцы, выходцы
из европейских стран,
афро-азиатского континента…

— И
русские…

— Да, и они
тоже. Но я хочу сказать еще о двух
категориях. Едва ли не треть в нашей
науке — люди для нее случайные,
"серые мышки", но они, как
правило, хорошие исполнители, очень
добросовестные, и если госпожа
удача выпадет, то и в корифеи
выходят. И процентов 10-15 — фанаты.
Кто-то в шутку спросил: при каких
условиях вы не будете заниматься
наукой? Ответ был такой: если
поставят перед лабораторией
вооруженную охрану и начнут
стрелять. Кажется, Смольков
Геннадий сказал. Но одними фанатами
науке не продержаться, их слишком
мало. А для одаренных исчез стимул
идти в нее. Раньше был конкурс среди
аспирантов, сейчас рады любому, кто
придет.

— Вы
говорите о падении престижа науки.
Но ведь это общеизвестно, и
продолжать беседу в том же духе не
значит ли ломиться в открытую
дверь?

—
Категорически с вами не согласен!
Никакая она не открытая, эта дверь!
Знаете, сколько перепадает науке?
По существу, только на зарплату.
Когда не хватает средств на все,
определяют приоритетные отрасли.
Выиграли бы мы войну с фашистами,
если бы во время нее не подпитывали
науку? Да никогда!

— А есть
примеры, как наука помогала
победить?

— Да сколько
угодно. Нужна была для
горнодобывающей промышленности
взрывчатка — академик Петр
Леонидович Капица спас положение,
придумав устройство для получения
в неограниченном количестве
жидкого кислорода из воздуха.
Достаточно пропитать им опилки или
торф, и взрывчатка готова.
Катастрофически не хватало меди
для гильз и снарядов — создали
сверхпластичную сталь,
производимую методом непрерывной
разливки. А автоматическая
электросварка бронелистов,
разработанная Патоном, позволила
поставить танки на поток, тогда как
немцы довольствовались кузнечной
сваркой. Еще массу фактов могу
назвать.

— Вы
подтверждаете своими примерами
справедливость пословицы насчет
того, что голь на выдумки хитра.

— Наши
профессора всегда были голь, но это
была высокоинтеллектуальная голь.

— В каком
смысле профессора — голь?

— Очень
просто. Я сейчас получаю где-то 50-60
долларов. С коэффициентами —
немножко побольше. В США профессор
получает 5-6 тысяч. В 100 раз больше.

— На два
порядка!

— Кроме того,
мы фактически лишены возможности
куда-либо ездить. Вы представляете,
в гостинице номер стоит 270 рублей.

— Так вам
дали еще дешевый номер… Будем
считать, Евгений Александрович,
убедили: без науки — никуда. Хотя
это априори всем понятно.
Сакраментальный вопрос: кто
виноват в ее кризисе?

— Наше
будущее должно быть
высокотехнологичным. Наукоемким,
как теперь говорят. А мы на науку
плюем. То есть плюем на свое
будущее! Я этого не могу понять.
Единственный приоритет, который
абсолютным является в обществе, это
приоритет развития науки.
Декларируется очень много,
дается-то — шиш. Хотите
подтверждение "из первых рук"?
Недавно я получил государственную
стипендию, присуждаемую — такой у
нее статус — выдающимся ученым. В
нашем институте полтысячи человек
работает, в том числе 40 докторов,
только двое получили:
Казимировский и я.

—
Поздравляю!

— Не спешите,
Вера Сергеевна. Этой стипендии
хватит на полтора дня в таком
номере, которые вы назвали дешевым:
420 рублей. Примерно 14 долларов. Блок
хороших сигарет.

— Видимо,
чего-то я все же не понимаю… Больше
на издевку похоже.

— Но вы,
конечно, понимаете: я не о себе
говорю, да? Это не меня унижает.
Государство так оценивает свои
выдающиеся умы, стыдливо
переименовав бывшую президентскую
премию в государственную. В Москве
старший научный сотрудник
номинально получает 820 рублей,
поэтому 420 — уже немало, понимаете?
Значит, можно представить, какая
нищета царит у нас. Невероятно
близорукая политика руководителей.
Мы же кровавыми слезами будем
плакать потом. Недаром Тэтчер
обозвала нас "Верхней Вольтой с
ракетами".

— Хотите
сказать, что наука — критерий
могущества страны? И недооценка
роли науки ведет страну к упадку?

— Безусловно.
У политиков нет стыда и не надо. Но
дело не только в том, что это стыдно.
Это просто опасно, чревато для
безопасности государства — вот о
чем душа болит. Тэтчер, конечно, не
права. Пока что наш научный корпус
выдерживает сравнение с мировым
уровнем. Он у нас, надо сказать, не
разбежался. За границу довольно
много уехало, и в основном это люди
молодые, но среднего, так сказать,
интеллектуального достатка.

— Слабое,
а все-таки утешение.

— Больше
того, сейчас наметился обратный
поток. Он, правда, небольшой пока.
Приезжают люди, которые там вроде
бы уже укоренились, по 5-6 лет
прожили.

— А что
говорят?

— Говорят,
что там, конечно, очень хорошо. Но
дома все-таки лучше. Самый
оптимальный вариант, по их словам,
это выезжать месяца на три в год
куда-нибудь почитать лекции,
заработать и вернуться на свое
место рабочее в Россию. Они там все
гастарбайтеры все-таки, люди
второго сорта. Американцы, конечно,
стригут на этом купоны, отбирая
себе лучших. Мы чужие мозги не
покупаем. Они у нас пока есть,
сегодня есть. Но люди
интеллектуального склада и в
России выбирают теперь не науку.
Появилась альтернатива: бизнес и
политика. Молодежь привлекает
престиж, и научный корпус
безнадежно стареет.

— У меня
что-то нет впечатления, что в
политику идут такие уж
интеллектуалы. Может, я ошибаюсь?

— Должны, по
крайней мере. Среди многих слоев
населения политики пока не
пользуются авторитетом. Но это
временно, у нас и не было ведь
политики нормальной, все
Самоделкины. Один Институт
международных отношений — и все.
Итона своего не было, колледжа в
Англии, который традиционно
готовит чиновников высокого
уровня. Без притока в науку молодых
кадров не останется и самой науки.
Поэтому надо без устали повторять:
Карфаген должен быть разрушен.

—
Разрушить-то и без того разрушили…
Вопрос — что делать?

— Я имею в
виду: разрушить недооценку,
безучастие, равнодушие. Науке надо
срочно помогать — финансами,
ресурсами, вниманием, заботой.
Много, кстати, тут зависит и от
средств массовой информации. СМИ о
науке забыли. Главный потенциал
государства — это не нефть, не газ.
Это ученые. Престиж "докторской
мантии" крайне важно поднять.

— Я не
верю, Евгений Александрович, что
власть этого не понимает. Хоть
убейте, не верю.

— А иначе
наука не оказалась бы в таком
загоне. Мы с вами вели речь о ее
фундаментальном и прикладном
значении, но есть ведь еще одна
ипостась, не менее важная, —
духовная. Наука удовлетворяет
человеческое любопытство, извечное
стремление к познанию мира. И тут не
обойтись без популяризаторов
науки, какими были Жюль Верн,
Фламмарион, Реклю, тот же Перельман
или Ферсман. Есть, есть доля вины, и
немалая, самих ученых в том, что в
сознании общества наука ушла с
занятых когда-то высот. Я сам
слышал, как Иосифа Шкловского
укоряли: на что тратите, мол,
драгоценное время в качестве
"переводчика" с языка науки на
понятный всем язык. А как без этого
увлечь юную душу жаждой поиска?

—
Появится спрос — будет и
предложение. Так ведь? Какие
прекрасные этюды писал на
страницах "Комсомолки"
Ярослав Голованов, когда космос
занимал наши умы. Найдутся, уверена,
и сейчас талантливые перья. Нужен
толчок.

— Знал бы
Путин, знал бы ваш брат журналист,
какая бездна готовых и
незавершенных, по разным причинам,
но очень перспективных научных
разработок пылится
невостребованно в архивах
институтов и лабораторий! Наша
промышленность, ее директорский
корпус не готовы к восприятию
инноваций. Богатейшие заделы
научно-производственных
объединений пропадают втуне. Надо
же что-то делать с этим! У нас же
огромное количество научных
открытий. Имеем такое неоценимое
богатство, а живем бедно.

— Ну,
взывать к обществу… слишком
абстрактно. Расплывчато.

— Вот уж нет.
Я имею в виду совершенно конкретный
общественный круг, обладающий
большим весом. Руководителей
предприятий, например. Живем-то
бедно почему? У нас при высочайшей
науке так и не создалось нормально
работающей промышленности. Она не
конкурентоспособна, вот почему. И
остается до сих пор не
восприимчивой к научным
нововведениям. Но рынок заставит
внедрить новые технологии. А вот
чьи они будут, отечественные или
зарубежные, зависит сейчас от
позиции президента и правительства
в отношении науки. Не опоздать бы…

Записала
беседу журналист Вера ФИЛИППОВА.