Северный
транзит

Александр
САВЕЛЬЕВ, журналист

В сорока
километрах от Ербогачена машину
повело на бок, пришлось
останавливаться и смотреть, в чем
дело. Ступица, пробороздив
глубокую, рваную колею, наполовину
зарылась в твердый, слежавшийся
наст. Правое заднее колесо валялось
позади, метрах в двадцати от машины.
Когда водитель, Женька Верхотуров,
сходил за ним, в свете фар мы
увидели, что в каждое из пяти
отверстий на диске без труда можно
засунить ножку от табуретки.
Фонарика у нас не было, и Женька в
темноте ощупал ступицу, а потом
сообщил, что две шпильки срезало
напрочь, а три оставшиеся болтаются
в гнездах. У нас была запаска,
"неродная", от ГАЗ-96. Она была
почти вдвое уже уазикового колеса,
а по высоте подходила, но что в этом
толку, если мы не могли поставить ее
— шпильки вращались свободно и
завальцованные гайки с них не смог
бы открутить ни один Коперфильд.
Был третий час ночи, ярко горели
звезды и мы знали, что до утра на
трассе никто не появится. Быть
может, никто не появится и утром,
потому что впереди выходные, и
райкомхозовские машины пойдут на
лесосеку только в понедельник. До
лесосеки (мы проехали ее минут
двадцать назад) был час ходьбы, там
было зимовье и дрова, а в
полиэтиленовом пакете за сиденьем
валялся убитый по дороге тетерев,
но мы не могли идти туда, потому что
для этого пришлось бы глушить мотор
и сливать воду из радиатора. В
следующий раз, вероятно, машина
завелась бы только летом, а сейчас
был апрель. За оледенелыми окнами
стояла вороненая ночь, двадцать
пять градусов мороза и ветер
сквозил в щели расхлябанных дверей,
и на резиновых ковриках на полу не
таял грязный снег, несмотря на то,
что постоянно работала печка.

Бензина
оставалось часов на 5-6, мы курили и
не знали, что делать, и кругом
молчала стылая тайга и ветер бросал
пригоршни белого зерна на
брезентовый тент уазика. Мы не ели
часов восемь, а может быть, и больше,
в еще совсем недавно два часа
подряд толкали машину и по очереди
копали лопатой слежавшийся снег, и
теперь у всех слипались глаза, и мы
молча курили, а потом я увидел, как,
завалив назад голову, рядом со мною
заснул инспектор пожарной охраны
Виталий Бояршин и, поерзав немного
(в данном случае о удобстве мечтать
не приходилось), задремал сам. Так
было той ночью на зимнике
Усть-Кут—Ербогачен, а тремя днями
раньше началась наша командировка
по Катангскому району.

Вообще
основной зимник ведет в Мирный —
алмазную столицу России, а
километров через 500, у пикета (так
называют здесь придорожный
харчевник, где можно поесть за 40
рублей и где, зная аппетиты
дальнобойщиков, кладут совершенно
немыслимые, громадные порции) есть
неприметный отвилок — меньше
разбитый и еще более узкий — на
Ербогачен. По этой дороге возят все:
бензин, солярку, железо, стиральные
порошки, бананы, колбасу, и в период
работы зимника грузовая авиация на
Севере не летает — автомобильная
артерия обеспечивает поселки всем
необходимым и, более того, остается
запас на весну. Каждый год в конце
апреля здесь проходят огромные
БелАЗы, которыми в Якутии перевозят
алмазную кимберлитовую руду, и
после которых по зимнику уже не
пройдет ни одна машина, и каждый
год, в ноябре-декабре, когда
промерзнут болота и стылым
серебром зазвенят реки, дорога, как
легендарный Феникс, возрождается
под отвалами бульдозеров
Мирнинского управления автодорог.
Те, кто ездил здесь, могут
рассказать о том, что практически у
каждого дальнобейщика в кабине
лежит ствол, и о том, что машину
могут остановить не только хлопцы
из ГИБДД, но и те ребята, которых
больше интересуют деньги и груза, а
не водительские права и нерабочие
"стопари". Могут рассказать о
том, как болят руки водителей,
наездивших сотни часов за сезон,
как сходят с трассы КамАЗы, как
гниют окорочка и рыба, когда в
апреле вскрывается зимник и машины
не успевают дойти до места
назначения, рассказать о тех
девчонках, которые стоят от двух до
десяти долларов за ночь в
придорожной гостинице и о тех, что
неделями ездят по трассе,
пересаживаясь из кабины в кабину и
отрабатывая кормежку и сигареты. Но
об этом можно написать целую книгу,
и поэтому я расскажу только о том,
что мы видели своими глазами.

Мы видели
длинные, как дорогая сигара,
грузовики "Вольво" и
разрисованные КамАЗы, которые
прижимались вправо, чтобы
пропустить наш "уазик", потому
что на этой дороге двум машинам не
разминуться. Мы видели блестящий,
чуть желтоватый укатанный наст
колей, в котором, как в зеркале,
отражалось весеннее солнце, и оно
слепило глаза так, что ехать нужно
было в солнцезащитных очках.
Местами наст был ровный, как
льняная простыня, и тогда мы ехали
быстро, а машину кидало так, что она
билась бортами о метровые снежные
бордюры по обеим сторонам дороги.
Но такие отрезки встречались редко,
и чаще дорога походила на
стиральную доску, с той лишь
разницей, что волны здесь были
разбросаны безо всего порядка, и
тогда в багажнике высоко взлетали
ключи и запаска и сложно было
прикурить сигарету. Мы видели, как с
придорожной мари взлетают белые,
как комья снега, куропатки, как
постепенно исчезает кедрач и
дорогу обступают серые скелеты
низкорослых лиственниц и берез.

На пути из
Усть-Кута первый поселок
Катангского района — Непа. Мы
въехали туда затемно, но еще ярко
горели окна и где-то далеко на ветру
качался одинокий фонарь. В 12 часов
дизель-генератор, гоняющий
электричество, отключат, и тогда
люди зажгут керосинки, но до этого
мы успели поставить машину,
выгрузиться и поздороваться с
Александром Коноваловым, у
которого ночевали в ту ночь. Сейчас
дядя Саша работает электриком, но,
если вам будет интересно, чем он
занимался раньше, дядя Саша
расскажет, что был музыкантом,
водителем, держателем придорожного
шинка, фермером… Расскажет о том,
каким горьким бывает вольный хлеб и
о том, как обрывается что-то внутри,
когда горит твоя ферма, и как долго
потом трясутся руки, а губы
беззвучно бормочут бессвязные
слова, и, конечно, дырки от
двенадцатого калибра не заштопает
ни один хирург, но как узнать, чьих
рук это дело? Он прожил здесь 30 лет,
видел расцвет поселка, теперь
наблюдает его угасание.

Когда-то
здесь круглые сутки горел свет,
потому что Мирнинское управление
автодорог, чей бюджет раз в десять
превышает бюджет всего Катангского
района, благоволило поселку и с ГСМ
здесь было в порядке. Когда-то здесь
было стадо коров, была пилорама,
была работа. Но потом у местного
руководства отношения с мирнинцами
испортились и появился лимит на
электроэнергию, буренок пустили
под нож, пилорама сгорела, работы не
стало, но зато в немыслимых
размерах появились воровство и
пьянство, несмотря на то, что
жителей здесь с каждым годом
становится все меньше и меньше.
Сейчас в Непе живет 447 человек,
эвенки и русские. Есть один
азербайджанец. Когда его
спрашивают, не тянет ли на родину,
он улыбается и говорит, что ему
хорошо здесь, среди этих людей, а к
морозам и неудобствам он давно
привык. Как и большинство
"своих" в этом поселке, он тоже
безработный, и если повезет,
надеется получить работу на
строительстве школы. Школу на 500
мест в Непе решило возвести
областное руководство, но даже если
все население поселка сядет за
парты, один-два класса все равно
будут пустовать…

До
Ербогачена было почти 400
километров, и мы знали, что сегодня
не попадем домой, потому что солнце
стояло уже слишком высоко. Ночью
выпал снег, и мы видели собольи
следы, тонкими полосками
пересекавшие дорогу, и длинные,
чертящие заячьи штрихи. Километров
через двадцать мы свернули влево.
Мы спускались в долину Тунгуски, и
ровный, как стрела, профиль дороги,
прорубленный в густом сосняке,
просматривался на несколько
километров вперед. Накатанная
дорога поднималась на холмы и
спускалась с них, и за двадцать
верст пути мы не встретили ни одной
машины, хотя знали, что отсюда, с
нефтяной скважины "Данилово",
наливники увозят нефть в Усть-Кут,
Красноярск, Бодайбо, и, говорят, на
этой дороге совсем еще недавно
простаивали длинные очереди,
похожие на городские пробки в час
пик.

Я ожидал
увидеть громадные вышки, вроде тех,
что на фотографиях Баку, ожидал
увидеть мощную технику, железо,
бетон, провода, трубы, — словом все,
что ассоциируется со словом
"нефть", но только все это
выглядит совсем по-другому.
Нефтяная компания — это несколько
фанерных вагончиков, выкрашенных
голубой краской. В вагончиках,
говорит заросший светлой щетиной
старший оператор Паша Чаркин,
бывший инженер-геолог из
Надеждинска, холодно, даже если
постоянно топить печку, поэтому
деревянные нары установлены чуть
не на полутораметровой высоте. На
одном из "голубых вагонов",
ближайшем к дороге, неизвестный
художник в натуральную величину
изобразил обнаженную красавицу
а-ля Кустодиев, томно закрывшую
глаза и закинувшую руки за голову.
Рисовал, очевидно, по памяти… Тут
живет смена — четыре оператора,
которых меняют через полмесяца. В
их обязанности входит заправлять
машины и следить за исправностью
оборудования. За это они получают
1200 рублей в месяц. Правда, зарплаты
за этот год еще не видели. Есть
здесь бульдозер, дизель-генератор и
сварочный аппарат. Сама заправка —
дальше по дороге, где отвалом
бульдозера вертикально срезан
пригорок, куда встают машины.
Сверху — металлическая труба, из
которой и идет "черное золото".
На нее надето ведро, чтобы нефть не
капала на землю. К самой скважине
отсюда через тайгу идет
полуторакилометровый трубопровод,
и там, на берегу Тунгуски, в землю
вбита труба, вварены вентиля и
задвижки. С полуторакилометровой
глубины идет нефть, идет под своим
давлением и будет идти еще много
лет.

…Ербогачен
все ближе, и мы уже проехали
"Крест" — тот самый пикет, от
которого расходятся ербогаченская
и мирнинская трассы. Дальше по
дороге уже не встретится никакого
человеческого жилья, но будут
развилки, от которых тянутся
проселки к деревням.

Девушка Женя
живет в деревне Ерема. Но если вы
едете в Ербогачен, Ерема остается в
стороне, и вам незачем заезжать
туда, поэтому я немного расскажу
вам о девушке, которая живет в этой
деревне. У нее светлые волосы и
гладкая кожа, а дом ее стоит в самом
конце деревни. Дома у Жени есть
металлическая кровать и
черно-белый телевизор, капризный,
как любой телевизор, которому давно
за двадцать и который привык
работать при немыслимых перепадах
напряжения от старого дизеля. Но
хозяйка привыкла к его капризам,
как привыкла к тишине, которую не
нарушает шум машин, к одиночеству.
Она работает воспитателем в
детском саду, и это совсем несложно,
потому что детей здесь немного.
Живет же в Ереме 100 человек, и обойти
всю деревню можно минут за 15.
Единственный магазин в центре
поселка большую часть дня на замке.
Продавщица живет рядом, и если
кому-то приспичило купить муки или
мыла (пекарни, разумеется, здесь
нет, и хлеб пекут дома), то нужно
зайти к ней и немного подождать,
пока она подоит корову или помоет
посуду.

Во время
весенних паводков Ерему топит,
каждый год с завидным постоянством.
Каждый год люди бродят по квартирам
в болотниках, а когда вода спадает,
делают ремонт до следующих
паводков. Топит и соседнюю деревню
Преображенку, и несколько лет назад
администрацией планировалось
выделение денег местным жителям на
переезд и обустройство. Только
никто не поехал. "Женя, —
спрашиваю, — что тебе здесь? Отчего
не едешь никуда?" Она пожимает
детскими плечами и молчит, и я
больше не спрашиваю, потому что я
уеду, а она останется. Наверное,
кто-то должен оставаться.

Да, вам
незачем заезжать в Ерему, тем более
что сделать это непросто, ведь
дорога идет через мари и болота, где
мох и хилые карликовые березки.
Зимой дорогу переметает так, что
"уазик" чертит мостами полосы
по сыпучему снегу. Три болота идут
одно за другим, три болота и
трехкилометровая взлетная полоса,
где дело обстоит еще хуже. С
разгона, "уазик" проходил
метров 10-15, а потом начинал
закапываться, и тогда наш водитель,
Женька, давал задний ход и снова
разгонялся по пробитой колее, а мы
толкали машину сзади, но через
несколько метров она садилась
снова. Мы пробились до середины
первого болота и там сели
окончательно. Чтобы откопаться,
развернуть машину и выехать
обратно, потребовалось два часа.
Хотелось домой, хотелось горячей
воды и чистых простыней, но до
Ербогачена оставалось еще четыре
часа, а потом, в сорока километрах
от поселка, машину повело на бок, и
пришлось останавливаться и
смотреть, в чем дело…

* * *

На рассвете
Женька домкратом приподнял машину
и мы разобрали ступицу. С двух
шпилек гайки удалось открутить,
одну срубили зубилом. Пока Женька
ручным насосом качал запаску, я
рубил мерзлую землю под ступицей, а
потом мы воткнули колесо на место.
Мы ехали очень медленно, делали,
наверное, не больше 10 километров в
час, и я смотрел на наши следы в
заднее стекло и видел, какой
чудовищный люфт у колеса, и думал о
том, что вряд ли оно дотянет до
Ербогачена. На перемолотом в кашу
заледенелом ручье гнилая покрышка
лопнула и сбоку вылезла
"грыжа" в кулак величиною.
Впереди было еще два ручья, и,
наверное, каждый из нас молился,
чтобы льдиной не пробило камеру. А
между тем люфт становился все
больше и больше, след петлял, как,
бывает, петляют следы деревянных,
разбитых колес телеги. Через два
часа до поселка оставалось
километров десять, и машину снова
повело на бок.

К полудню по
трассе прошла колонна машин. Мы
услышали их еще издали. Впереди
идущий КАМАЗ взял нас "на
абордаж", и минут через тридцать
мы въезжали в поселок. По улицам шли
люди и смотрели на нашу
искалеченную машину. Но здесь
каждый знает, что пришла она с
зимника. А зимник есть зимник,
случиться может все, что угодно.

Катангский
район.