На
берегу крутом Угрюм-реки

Александр
САВЕЛЬЕВ, журналист

Публикуя этот материал, мы
хотим представить его автора, хотя
имя журналиста Александра
Савельева уже знакомо читателям
"Восточки". До того, как
приехать в Катангский район в
редакцию газеты "Правда
Севера", Александр работал
корреспондентом нижнеудинской
районной газеты, не понаслышке он
знает и старательский труд — два
года он мыл золото на таежной речке
Бирюсе. Об этом, кстати, он поведал в
одном из своих очерков на страницах
нашей газеты.

В первых
числах ноября в Иркутске еще стоит
осень, голая, с палой листвой и
пронзительным ветром, который
гасит по ночам неровно горящие
звезды. Моя енотовая шапка и летный
полушубок несколько нелепы в
утреннем водовороте курток и
плащей, но там, куда я улетаю
сегодня, давно лежит снег и осенняя
одежда ни к чему.

Лететь до
Ербогачена три с половиной часа.
Изредка, сквозь манную кашу
облаков, плотно облепивших
иллюминаторы, проглядывает внизу
занесенная снегом тайга с
щетинистыми марями болот. А потом
самолет снова ныряет в белую вату,
от которой закладывает уши, и где мы
летим, что под нами, горы ли, тайга
ли — бог весть. В Ербогачен
прилетаем к обеду. В аэропорту
толпа народа — самолет приходит
сюда раз в неделю, поэтому интерес к
нему велик. Полушубок и шапка
пришлись впору — сегодня здесь под
сорок, но, говорят, это не предел.
"Уазик" районной
администрации едет не слишком
быстро, потому что заметенные
сугробами улицы здесь чистить
некому, да и не к чему. Здесь белизна
снегов и нет грязи. Я смотрю сквозь
стекло: сплошной частный сектор,
столбы дымов из печей, редкие
прохожие, машины и того реже. На
заборах и палисадниках — красные
флажки. Я не понимаю — в честь
седьмого ноября, что ли? Водитель
качает головой: "Вода привозная.
Кому надо — покупает бирки и вешает
флажок". Двухсотлитровая бочка
из-под бензина стоит шесть рублей, а
привозят воду два раза в неделю.

Мой новый дом
стоит у оврага, заросшего сосняком,
а овраг спускается к реке. Сухими
смолистыми лучинами я разжигаю в
печке огонь, и когда слышу
успокоительное гудение, выхожу из
дома пройти по поселку.

Самый
северный райцентр Иркутской
области стоит на Угрюм-реке. Другое
ее название — Нижняя Тунгуска, а
местные жители, эвенки, звали ее
Катанга — Северная река. Почти 90 лет
назад по этой реке, позже принесшей
ей мировую известность, на
узконосом шитике сплавлялся
писатель Шишков. Правда, тогда он
был еще не писателем, а
всего-навсего
топографом-геодезистом, и эта
экспедиция была лишь одной из
девяти, совершенных им по рекам
Сибири. Одна из девяти, и
единственная неудачная. Как и его
герой Прошка Громов, начальник
экспедиции Шишков не добрался
водой до Туруханска, не сумел
покорить Угрюм-реку, схваченную
ранними морозами. Как и его герой,
Шишков неделю прожил в Ербогачене,
безуспешно пытаясь завербовать
лоцмана, а потом отправился дальше,
надеясь только на себя да на
Господа Бога. Промерял дно,
захлебывался в бешеных водоворотах
порогов и со скрупулезной
точностью отмечал все шиверы и
плесы на карте, единственной тогда
карте Угрюм-реки.

Цель
шишковской экспедиции была проста
— сбор сведений о судоходности
Нижней Тунгуски. И хотя в то время
никто не думал ни о катангских
алмазах, ни о нефти, разведка
которых велась значительно позже,
но ясно было одно: богатейшие
пушниной, золотом и лесом земли
будут обживаться в том случае, если
максимально облегчить доступ к ним.
И тогда только этими землями
"богатство России прирастать
будет". А богатство земель и
впрямь немалое. 14 миллионов
гектаров территории, в недрах
которой есть все: золото, газ, нефть,
которой хватит, как минимум, на
двадцать лет безостановочной
добычи, калийные соли, алмазы — все
давно разведано, ждет своего часа,
часа, когда придет хозяин. Пока же
все остается в первозданном виде.
Как и при Шишкове, здесь не было и
нет никакой промышленности, а
местное население живет тем, что
дает тайга, — мясом и пушниной.
Когда-то в войну, с чьей-то легкой
руки катангских соболей окрестили
"мягким золотом", что, впрочем,
было недалеко от истины. Штаты,
поставляющие тогда оружие
Советской России, в уплату за него
охотно брали русских соболей,
добытых на Катанге. Ценились они
наравне с драгметаллами… Потом
война кончилась, но название
прижилось и осталось. И соболь есть,
несмотря на то, что цена на него
самая высокая во всей России, и из
год в год охотники выхлестывают и
поставляют на пушные аукционы до
десяти тысяч головок. На юге
Катангского района, неподалеку от
поселков Чечуйск и Подволошино,
есть участок, где Лена и Нижняя
Тунгуска почти сходятся,
разделенные лишь
тридцатикилометровым перешейком, а
потом снова удаляются друг от
друга, уходя высокими берегами в
метель и долгие северные ночи.
Купец и промышленник Прошка Громов
собирался вложить деньги в
совершенно сумасшедшую затею —
постройку канала между Леной и
Тунгуской. Геодезист и писатель
Шишков составил проект канала, по
которому когда-нибудь пройдут на
Тунгуску баржи каравана, груженные
металлом, порохом, техникой и всем
тем, что всегда востребовано в
северной тайге. Обратно они повезут
золото и забитые черным катангским
соболем трюмы, потому что в то время
эвенк платил за ружье столько
соболей, сколько связок их можно
было повесить от приклада до мушки.

Но проект так
и остался проектом, хотя и поныне
его считают вполне разумным и
реальным к выполнению. Дорог же на
Катанге как не было, так и нет, и
северный завоз, без которого
поселкам придет конец, часто
оборачивается немалыми
трудностями. Летом по реке Лене
баржи-наливники с солярой и
бензином идут до Чечуйска, а там
топливо перегружают на машины и
вывозят к Тунгуске. Потом снова на
баржи и по реке — в Ербогачен. Но за
время навигации можно не успеть с
вывозом, и тогда часть грузов ждет
своей отправки по зимнику, когда
промерзнут болота, затянутые
метровым слоем мха, а декабрьский
лед успокоит Тунгуску.

"Постройка
Шишковского канала, — говорит мэр
Катангского района Галина
Головченко, — позволила бы
сократить время завоза и
существенно снизить стоимость
завезенного. Хотя период навигации
на Тунгуске короток —
полмесяца-месяц". Также
существует вариант постройки
круглогодичной дороги на Катангу,
что раз и навсегда решило бы все
проблемы местных жителей. Но денег
в области нет ни на то, ни на другое,
поэтому в ближайшие годы все будет
идти своим чередом. Будет страшная
дороговизна продуктов и табака
(привезти килограмм груза с Большой
земли стоит 11 рублей, так что
прикиньте сами), будут сложности с
приездом-отъездом, да и сама жизнь —
как в громадном аквариуме, за
стенками которого совсем иной мир,
где время движется совсем с другой
скоростью.

Памятник
писателю Шишкову стоит на высоком
берегу Угрюм-реки, рядом с домом,
где останавливался
мечтатель-геодезист. Отсюда хорошо
видны дальний поворот речки, где
под берегом, очевидно, очень
глубоко, и лес на той стороне.
Говорят, здесь очень красиво летом,
но сейчас только белый снег и
темные низкорослые сосны.

Я иду обратно
по накатанному "Бураном" следу
и выхожу на дорогу. Мне нравится
смотреть на здешних собак. Крупные
и широкогрудые лайки. С
заиндевевшими мордами они целыми
днями бродят по поселку или лежат
на дорогах, не обращая никакого
внимания ни на людей, ни на
проходящие машины. Они всегда
спокойно-равнодушны, и черный
кобель, через которого я
перешагнул, идя по дороге, лишь
открыл глаза посмотреть, не
наступлю ли я ему на хвост, и снова
погрузился в умиротворенный и
ленивый сон. Если же где-то в
поселке слышится лай, то можно быть
уверенным, что это подает голос
какой-нибудь пудель или мопс,
привезенный с Большой земли. Тогда
хаски (так называются эти лайки)
непонимающе поводят острыми ушами
и снова впадают в равнодушие,
которое мне кажется признаком ума и
достоинства, воспитываемого
севером.

Еще, говорят,
север имеет неодолимое притяжение,
которое приходит вместе с розовыми
и туманными от мороза рассветами,
упругим скрипом снега под войлоком
унтов, вечерней тишиной, лишь
изредка раздираемой ревом
"Бурана". А ночью, когда в
черном, небе белым снегом сверкает
Орион и от мороза тяжело дышится,
кажется, что вся прошедшая жизнь —
не больше чем подготовка к чему-то
иному, настоящему, что начнется и
закончится здесь, под
огненно-белыми звездами. Но это
хорошо чувствуют приезжие, хотя со
временем это проходит, но, тем не
менее, приезжий всегда останется
приезжим, и только. Много лет назад
двадцатилетняя выпускница Галя
Головченко приехала сюда по
распределению. Приехала на два
года, да так и осталась. Но проживи
она здесь еще хоть 50 лет, она
никогда не станет своей. Нет, для
коренных жителей она не чужая, но и
своей не станет никогда. Просто
между коренными и приезжими
существует какая-то разница,
невидимая глазом, непонятая умом,
но о существовании ее знает каждый,
кто живет здесь.

Те, что
родились здесь впервые, вдохнув
вместе с жгучим воздухом
размеренность и рациональность
здешнего бытия, продиктованного
вековой жизнью среди суровой
природы и привычкой к экономии
каждой калории, в чем-то они другие.

Не внешний,
но внутренний ритм жизни иной, ритм
тысячекилометровых пространств,
застывших в ледяном безмолвии, ритм
волчьего воя и горячей гонки за
сохатым, ритм карабинного выстрела
и гудящей в заметенном зимовье
железной печки. Быть может, поэтому
никто из них не стремится к
должностям и работе, требующих от
человека суеты и бешеной
круговерти (практически никто из
коренных жителей не возглавляет
административные и иные посты,
связанные с общественной жизнью
поселка), к которым так привыкли мы.