"Суседская"
история

Борис
НОВГОРОДОВ, журналист

Нашему
коллеге, в недалеком прошлом
востсибправдовцу Борису
Новгородову, лауреату трех
журналистских премий — 70.

Борис
Нилович печатался не только в
"Восточно-Сибирской правде".
Его очерки и рассказы
публиковались в столичных
журналах, выходили отдельными
книжками, включались в
коллективные сборники
Восточно-Сибирского книжного
издательства. Но вначале, как
обычно, они появлялись на страницах
его родной "Восточки", в
которой он благотворно трудился аж
при пяти редакторах.

Давно это
было, так давно, что и название
деревни забылось, и конкретные
фамилии действующих лиц. Помню
только место действия: Качугский
район, таежная деревня, где,
кажется, впервые в области
применили новый метод зимнего
содержания крупного рогатого
скота, проще говоря — коров; их
сгоняли в вырытую бульдозером
огромную траншею с обогреванием от
собственных коровьих тел — такая
была скученность.

С той поры
столько непутевых
"переломных" годков минуло,
что даже приблизительное их число
назвать не берусь, но самое главное
в памяти сохранилось и
прокручивается перед глазами, как
на фирменной японской кинопленке.
Первые ее кадры такие. Вихляет
простецкая лесная дорога,
дергается в оглоблях покладистая
лошаденка, переваливает с боку на
бок щелястую телегу, в которой я да
бойкая молодуха, отряженная
председателем для доставки в
дальнюю бригаду корреспондента
"Восточки", невесть откуда
свалившегося на его похмельную
голову. "Но-о-о, балуй у меня!" —
понукает молодуха дремлющую на
ходу лошаденку и без всякого
перехода или паузы продолжает,
ойкая и ахая одновременно: "Ой, чо
приключилось-то у нас, чо
приключилось!".

Тут надо
сделать крохотное отступление,
чтобы сообщить читателю пару
деталей о себе. В ту пору, совсем еще
зеленый-презеленый газетчик, я
сознательно забрался в таежную
глубинку, движимый тремя целями:
стать первооткрывателем новой для
газеты географической точки,
написать очерк про никому
неведомого ударника пятилетки либо
создать убийственный критический
материал, которым научить их,
неразумных, — крестьян, стало быть,
как пахать, сеять, убирать урожай и
каким образом "в кратчайшие
сроки быстро и качественно
ремонтировать технику" (это в
тайге-то!). Такие "материалы" да
еще сдобренные политическими
специями типа "Коммунизм есть
Советская власть плюс
электрификация…", а чуть позже
еще и "… химизация всей
страны" имели на редакционных
летучках устойчивый успех.

Наверное,
именно по этой причине я и не стал
записывать "данные" —
подлинные имена и фамилий
действующих лиц житейской
мелодрамы, сыгранной и
поставленной самой судьбой в двух
соседствующих домах и семьях,
полагая, что такая
малоправдоподобная история в
"эпоху великих
преобразований" попросту никому
не интересна и может сгодиться лишь
для кулуарно-коридорных
разговорчиков между собратьями по
перу.

Поэтому с
одной стороны станут действовать
условно названные Иван да Марья, с
другой — Митрий и Алевтина.

— Чо
приключилось-то у нас, чо
приключила-а-ась! Ужасть! —
причитающая молодуха все никак не
могла выехать на разговорную колею.

А
приключилось вот что. У Марьи с
Иваном ребятни было-о-о… под
завязку. Как говорится, по семь в
ряд на лавках сидят. А вот у Митрия с
Алевтиной совсем наоборот — ни
одного отпрыска. Бывает и такое:
что-то случилось у Алевтины "со
здоровьем тех ворот, из которых
весь народ". Тайна сия велика
есть! — говаривали в подобных
случаях наши предки. А еще они
говорили и так: угодишь телом,
угодишь и делом. Но это уже про
Ивана с Марьей, которые
жили-поживали в тихом согласии,
работая не покладая рук. Особенно
это касалось Ивана, ему
волей-неволей пришлось стать еще и
охотником-добытчиком
дополнительного семейного
прокорма.

Но тайга —
дело суровое. И случилось горе:
Ивана медведь задрал. И осталась
Марья вдовой, без кормильца, с кучей
детишек… И тут на Алевтину
"снизошло". Она и нашептала
Марье свой "суседский" совет:

— Чо ж ты,
Марья, сообразить пустяка не
можешь! Роди еще одного и в
одночасье мать-героиня! Орден за
многодетство получишь, государство
ежемесячно помогать станет.
Деньгами. Сельсовет, правление
колхоза с райкомом подключатся…
Закон есть закон.

— Да как же я
без мужа-то рожу? Окстись…

— А вот так и
родишь! Не жадная я… Дам задание
своему Митрию… попрошу… Суседи
ведь, вековать вместях… чего уж
там… Лады?

И попросила
ведь! Выходит, бывает и такое. Жизнь,
эх-ма!

Боевое
задание Митрий исполнил справно. И
то сказать, Марья была женщиной
видной, притягательной для
мужского глаза. Через положенное
время родился Ванятка, весь
вылитый… в отца-"суседа",
такой же чернявенький, чуть ли даже
не с митриевским прищуром.

И ведь
посыпались блага на Марию! Не
подкачал закон, и сельсовет с
райкомом не подвели. А вот дошлая
Алевтина подкачала! Завидно ей
стало, что ее смекалка и начальное
сочувствие плюс Митриево
вмешательство деньгами
оборачиваются, мануфактурой и
другими почестями. И что плывет все
это мимо родного дома, под чужую
крышу… И она, как та старуха из
пушкинской сказки про золотую
рыбку, потребовала "свою" долю.
Да немалую… А когда получила
категорический отказ, то
подбоченилась (опять же как та
пушкинская ненасытная карга) и
заявила с якобы оскорбленной
гордыней:

— Товды
добьюсь через суд! Хычь, — говорит, —
на платок оленбурский, но вырву!

И не
отступила, подала туда
прошение-заявку.

Состоялось
судебное заседание. Решение суд
вынес такое: Митрию и Алевтине
платить Марье алименты до самого
совершеннолетия Ванятки. Это раз.
Два: оплатить ей же моральные
издержки.

Тут вроде бы
напрашивается логическая точка,
конец повествования. Но у жизни
свои законы, она и внесла в эту
историю последний штрих. Митрий, не
сумев перебороть возникшую любовь
к сыну Ванятке и все крепнущую тягу
к его матери, перешел жить к Марье.
Насовсем.

Вот теперь —
все. Больше я в этой таежной деревне
не был. Не довелось.