Мой
Байкал, наш Байкал.

Игорь Широбоков

(Продолжение.
Начало в N за 23 января, 6 февраля)

Вот как
"по-свойски" меня, новичка,
наставлял один житель Хужира: — Ты
давай не спеши доставать свой
блокнот, когда заметишь что у ребят.
Дело житейское. Ты пойми рыбаков.
Положим, план я делаю без осечек и
даже премия светит. Подвел я родной
завод? Нет. Должен кому-нибудь? Тоже
нет. И потому я не буду убегать от
хорошего покупателя и с радостью
отсыплю ему несколько ящиков омуля.
Считай, центнер заводу я сдаю за 17
рублей, а покупатель мне за этот же
центнер даст две сотни. Не отходя от
кассы, без вычета подоходных и
алиментов. Никакой бюрократии, все
довольны. И покупатель внакладе не
останется — в городе он за этого
омуля двойную цену возьмет… Но,
правду сказать, не те времена пошли,
не те. Дороги нынче тройным
кордоном перекрыты, мышь не
проскочит. Оптовых покупателей,
стал быть, нету. Туристы по берегам
еще не появились, Байкал пока еще не
прогрелся. Позже рыбы будет не в
пример меньше, но зато туристы
палатки расставят и кордоны с дорог
уберут. Кумекаешь? Я кумекаю, и по
моим скромным подсчетам выходит,
что каждый четвертый, а то и третий
выловленный в Малом море омуль
благополучно минует официальные
сводки и прилавки магазинов.
Впрочем, должен оговориться,
благополучно — не всегда. Позже я
смотрел в областной рыбинспекции
протоколы, которых нынче необычно
много. Так, например, 5 июля задержан
автобус, на котором пытались
вывезти тонну омуля. Покупали ночью
на пирсе в Сахюртэ, отдали две с
половиной тысячи. В результате
предприимчивые работницы
Качугского завода остались без
рыбы да еще с перспективой
заплатить… 50 тысяч рублей штрафа —
по 10 рублей за каждый хвост.
Подобная перспектива отпугивает
многих любителей легкой наживы,
хотя, конечно, не всех.

А сколько
омуля все же вылавливают
браконьеры? Это вопрос за семью
печатями, но, судя по тому, как
серьезно, на широкую ногу поставлен
у них промысел, можно предположить,
что вылавливают они не меньше
Маломорского рыбозавода. Они
подчас и буи над сетями расставляют
с заводскими номерами — не
подкопаешься… Встречались нам и
хорошо организованные "дикие"
бригады с большим закидным неводом:
по берегу движется трехосный
грузовик, полный "работников",
параллельным курсом — две моторки…

Были встречи
средь бела дня. Возле Харанцов
подрулили на моторке под двумя
"Вихрями" двое. Полная лодка
сетей. "Э-э, Валера, — сказал
подвыпивший парень, — не там сеть
поставил, вдоль берега только тины
здесь начерпаешь, в пролете будешь.
Я снимаюсь, понял, только потому и
скажу, а ты никому ни звука. Держи в
море на Тонкий мыс, а как появится
за Шаманом очистная, бросай маяк.
Рыба будет, понял, с тебя
бутылка…" И рыба была,
браконьеры дело знают. О ночных
встречах и говорить нечего. В
полночь Малое море переполнено
гулом лодочных моторов, словно тут
стартовали олимпийские гонки. В
укромных бухтах можно
поздороваться со многими
ответственными работниками
острова, в том числе и с теми, кто по
долгу службы должен заниматься
охраной природы. Днем после
нелегкой ночной "смены"
встретиться с ними труднее…

Дело не в том,
что рыбинспекция плохо работает,
дело в том, что она не пользуется
поддержкой населения.

— Кому
поможете? — спрашивал я у бригады. —
Инспектору или браконьеру? —
Конечно, браконьеру, — отвечали не
задумываясь. — Это свой брат, рыбак.
Мы их выводим на рыбу, они — нас.
Взаимопомощь. Жизнь-то, она
переменчивая, сегодня ты рыбак, а
завтра проштрафишься и уйдешь с
завода — ты кто? Такой же
браконьер…

Спокойно так
объясняют, убежденно. Как же
покончить с этими немалыми
"неучтенными выловами"? Одними
штрафами, убежден, с застарелым
злом не справиться, одна
рыбинспекция будет бессильна.
Только совместными усилиями, с
помощью местных жителей можно
наладить порядок на водоеме. Как
переделать сознание людей, как
сделать "плохих" ольхонцев
"хорошими"? Плохи сами по себе
даже подобные риторические
вопросы, дело тут не в
душеспасительстве и
просветительстве, а только лишь в
разумной экономической политике,
при которой жители побережий
должны ощущать себя хозяевами суши
и моря. Только сумасшедший способен
разорять собственный огород и
рубить под собой сук.

Проблема
непростая, но решаемая. Однако
прежде чем отважиться давать
какие-то советы, я приглашаю
читателей сойти на берег. Как бы
долго рыбак ни бороздил моря, а
живет он, как и все мы, на земле.

ХУЖИРСКИЙ
ПРИЧАЛ

Перечитываю
дневник. И ловлю себя на том, что
скучаю без парней. Вроде недолгой
была путина, а поди ж ты, привязала
крепко.

Бригадир наш
Валерий Баландин выглядит порой
хмурым и озабоченным, но под этой
личиной ему трудно спрятать
добрейшую душу и природную
мягкость характера. Последнюю
рубашку снимет — это про него.
Только попроси. И просят. Например,
рыбу — когда швартуемся к
хужирскому причалу, знают, что
отказывать не умеет. Лирики
Баландин не признает. Валерию 32
года, но выглядит он значительно
старше и считается на Ольхоне одним
из пожилых бригадиров.

Вячеслав
Утюжников, моторист, только через
год отметит тридцатилетие. Парень
он основательный, покладистый, с
добротной такой крестьянской
жилкой. Любит порядок, чистоту и,
кажется, страдает из-за того, что не
может этого добиться на нашем боте.

Славка прост,
но не простоват. В случае
конфликтов теща поддерживает его, а
не родную дочь — это что-то значит…
В гостеприимном его доме собрана
неплохая библиотека и растет
ласковый пацан. А вот
"жигуленка" своего Славка
расколошматил как-то не по-хозяйски
скоро — деталь, неожиданная для его
характера, но кое о чем говорящая.

Федор Нейлюк
— самый младший (ему 22 года), — но не
последний человек в бригаде. Порой
кажется, что вместо сердца в его
могучей груди бьется неутомимый
дизель: работой Федю не загнать,
никаким холодом не остудить. Но
сердце у него умеет болеть, что-то
точит парня, не дает покоя. Дома
неполадки? Нет, мимо. Как-то обронил
он: "Я жену знаешь как уважаю — от
и до". В его устах это были почти
стихи, а лицо стало на миг таким,
будто он погладил пушистого
котенка…

Что-то в себе
самом и окружающих не устраивает,
даже бесит Федю. Глаза его умеют
цвести васильками, но гнев будто
дождем смывает в них всякую
окраску, заглянешь — как две
сквозные дырки в черепе. Не по себе
становится. Федя умеет стоять на
своем, переспорить всех в бригаде, а
с Баландиным, мне кажется, он
сцепляется по всякому поводу,
просто из спортивного интереса.

Вот весь наш
маленький коллектив, моя бригада.
Но… помните, ребята? После одного
утреннего "разбора полетов" я
предупредил вас, что буду писать
все как есть, ничего не скрывая, и вы
согласно кивали больными головами:
да, мол, всегда лучше горькая
правда… Ну вот. Перелистываю
дневник и вижу, что горьких,
неприятных записей в нем слишком
много, чтобы их замолчать… Вчера
опять безобразно напились. Пока я
стоял за штурвалом, в кубрике
спешно "ликвидировали"
несколько бутылок, а потом еще
пришвартовался бортом МРХ-39 и на
палубе совместными усилиями
"добивали" какую-то брагу из
грязной кастрюли. На этот раз чаша
не миновала и Славку, который
обычно воздерживался. Какая же
после этого работа? Надо выметывать
сети, а бригадиру невтерпеж
покомандовать, власть употребить.
Федя — на дыбы! Вопрос
"принципиальный" — кому за
какой край сети браться. Слово за
слово, и — шмяк! — Валера получает по
зубам. Мелькают кулаки, трещат
рубахи. Я меж ними ужом, того и гляди
самому прилетит, но растащить-таки
удалось. Ну-ну, успокоились!..
Выбрасываем сеть на пару с Федей, а
Баландин взялся за штурвал, оттер
Славку — ему, пьяному, только дай
порулить. Ну, и нарулил — сеть пошла
под корму, намоталась на винт.
Пришлось ее обрезать — снова крики
и ругань… Нет, это не работа! Больно
смотреть на Валеру — ну что за
бригадир с разбитой губой! На
восходе бужу Федора, к сетям
подходим. "Заколебал!" —
рявкает он, зарывая голову под
подушку.

Вот возьми
его за рупь двадцать, а кто сеть
будет тянуть?.. Как и следовало
ожидать, весь похмельный улов
уместился в одном-единственном
ящике.

Когда я
говорю ребятам все, что о них думаю,
Славка лопочет в ответ: "Раз все,
так я тоже не рыжий…" У Валерия
набухли, зачернелись мешки под
глазами, и видно, что его скручивает
в бараний рог головная боль, но он
заявляет спокойно: "Еще три дня
пить буду. Свой организм знаю".
Ну, братцы мои, это уже болезнь…
Федор спит богатырским сном. На
него известный синдром не
действует. До поры до времени. Два
Фединых брата чуть старше его, но у
них уже морщинистые лица молодых
старичков. Водка здоровья не
прибавляет.

Я приводил в
дневнике случай, когда нам на
помощь подоспела "тридцатка".
А накануне с бригадой этого бота у
хужирского причала вышла
безобразная драка. Весло новое
сломали, синяками приукрасились.
Как потом выяснилось, по
"серьезной" причине начался
мордобой — кто-то кому-то в кубрике
не долил водки… Я все хотел
поговорить с бригадиром наших
"супротивников и спасителей"
Сергеем Власовым, да не успел.
Пропал его бот на несколько дней,
переполошив администрацию завода.
Но никто не утонул, не разбился о
скалы, случилось самое
обыкновенное: загуляли. Пили,
сбывали рыбу налево, пока милиция
не остановила. В результате
заведено уголовное дело, бригада
расформирована. Власову
сочувствуют — не повезло мужику, со
всяким могло случиться…

Действительно,
собственные деньги из получки
тратить на водку здесь не принято.
Хватает того, что дают сети.

А первая
бутылка на нашем боте открывается —
аж мурашки по коже! — в четыре утра.
Ее прячут с вечера, загодя и
старательно "забывают" — до
утра. Это называется
дальновидностью,
предусмотрительностью и, конечно,
заботой о собственном здоровье…
Еще мои рыбаки гордятся тем, что не
тянут из семьи. Дома у них и мебель,
и хрустали, и ковры — все "как у
людей". Но это благополучие на
глиняных ногах.

Я вижу, как
гибнет Баландин: с каким-то
отчаянным азартом он меняет на
выпивку здоровье, достоинство,
авторитет. Как помочь ему, если он
сам все прекрасно понимает…

Я вижу, как
стремительно портится характер у
Феди, он все больше мрачнеет,
становится раздражительным.

Чем
закончится этот его нынешний
разлад с окружающими и самим собой,
неизвестно…

Тревожно и за
Славку, хотя он сам с усами — в
прямом и переносном смысле, — не
маленький. Первым наставником у
него был Шарик, теперь вот Баландин.
Чтобы понять, какого рода эта
преемственность, надо знать
историю первого славкиного
бригадира.

Шарик —
личность на Ольхоне почти
легендарная. Считалось, что везет
этому прирожденному рыбаку, как
шарику, — всегда он к удаче
прикатится, ни за что не зацепится.
Отсюда и прозвище пошло. С особым
восторгом рассказывают рыбаки о
последней путине удачливого
бригадира.

Значит, так.
Омуль пошел, рыбаки на ботах давно
по морю рыскают, завод план
набирает, а Шарик и глаз не кажет,
бот его с зимы на берегу ржавеет.
Всполошилась администрация, стали
принимать экстренные меры.
Укараулили, засекли пьяного Шарика
в собственном доме и обложили
круглосуточным наблюдением. Все
дороги ему к магазину перекрыли,
похмелиться не давали и таким вот
примитивным, но верным способом
"выкурили" бригадира на
путину, как медведя из берлоги.

За три дня
Шарик отремонтировал свой бот и в
первый же выход в море взял 20
центнеров. Между прочим, самый
большой наш улов был 10 центнеров, и
мне казалось, что превзойти его
физически невозможно… Так вот, а
еще через неделю он выполнил план
полугодия, далеко обставив других
рыбаков. Победителей не судят, и
после бригадир мог спокойно
поработать "на себя". Славка
вспоминает, что выпадали дни, когда
лично у него в кармане набиралось
пятьсот рублей. За два сезона с
Шариком он и приобрел
"жигуленка", которого не очень
берег.

Умер
легендарный бригадир на берегу,
обморозившись по пьяному делу…
Оборвалась жизнь, как хмельная
песня: и слов, и смысла не осталось,
а мотив, лихой и бесшабашный, будет
помниться долго…

Но встретил я
и непримиримую, выстраданную
ненависть к доблестному пьянству.
Валентина Ивановна Баландина —
знаменитый байкальский мастер,
знают ее не только на Ольхоне. На
каждом ящике с соленым или копченым
омулем Маломорского завода
оттиснуто: "Мастер В. И.
Баландина". Вот уже больше
тридцати лет это лучший и
надежнейший знак качества на
знаменитой продукции завода,
которая в рекламе не нуждается. С
первого взгляда видно, что
Валентина Ивановна — женщина
крутая, решительная, привыкшая
полагаться на собственные силы. Не
берусь утверждать, возможно, это
совпадение, но именно у женщин
такого склада я знаю самых
безвольных сыновей… Чья в том вина?
Когда заходит разговор о сыне, о
нашем Валерии, руки ее начинают
предательски дрожать и Баландина
поспешно закуривает папиросу.

— Скрывать
мне нечего, — говорит Валентина
Ивановна, — трагедия. Мужа
схоронила — водка свела на тот свет.
Теперь Валерка встал на ту же
тропку… Может, воспитывала плохо,
не знаю. Ведь раньше мы как
работали: идет рыба — значит, из
цеха не выйдешь. И сутки, и двое.
Бабушка принесет мне ребятишек,
покормишь их за ящиками — только-то
и видела… Омуль… — Голос у
Баландиной густеет до низкого
рокота. — Вся жизнь, весь остров
отравлены этой проклятой рыбой.
Ведь не омуля вытаскивают из сетей,
а полтинники, живые деньги. Можно и
без денег обойтись: один омуль —
литр молока, два — банка тушенки,
десять — бутылка водки… Такой вот
натуральный обмен. За омуля у нас не
то что машину, за него можно мать
родную продать, купить и снова
продать… Нынче чуть легче стало:
дороги крепко перекрыли, и
спекулянты побаиваются, а то ведь
раньше бригады неделями рыбу на
завод не сдавали… Конечно, должны
бороться… Ведь вы знаете такого-то?
Он раньше неплохую должность на
заводе занимал, а потом подался
командовать рыбинспекцией. Я ему
говорила: "Куда ты, дурачина,
голову суешь? У них там свои дела —
не выпутаешься". "Нет, —
отвечает, — мы работаем, мы боремся,
а у тебя обывательское
представление. Наша служба и опасна
и трудна". — "А кого ж ты, герой,
поймал? Старика, который четырех
сирот воспитывает, да еще одного
хромого бедолагу… Спроси-ка, коль
не знаешь, считает кто их
браконьерами? Ты вот этого капитана
с катера рыбинспекции с поличным
поймай — будет дело. И по морю
нечего рыскать. Хочешь, я тебя
сейчас за руку возьму и пешком
доведу до места, где сети
браконьерские стоят? Да ты и без
меня их знаешь…" Обиделся он
тогда. А скоро сам попался — видать,
не пришелся ко двору. Ну, да это я
так, к слову о местной экзотике.
Валерка-то трезвый сегодня? То-то он
от меня не прячется. Не знаю я, что с
ним делать, не знаю! Чувствую,
добром не кончится, а отвести беду
не могу. Хуже есть ли пытка для
матери…

Еще один
штрих к "местной экзотике". В
сельпо я выяснил, что на каждого
жителя острова, включая женщин,
больных и престарелых, в месяц
приходится по 6 литров водки (не
считая той, что везут из Иркутска и
других населенных пунктов для
"натурального обмена"). Как-то
на праздник из-за штормовой погоды
не удалось завезти на остров
спиртное, так председатель сельпо
сутки прятался дома в подполье…

(Продолжение
следует)