Матушка
из Захаровки

Две женщины
лет так под тридцать беседовали на
остановке. Дождь осенний хлестал —
носа не высунешь из-под козырька
новомодного прозрачного навеса.
Приходилось стоять и слушать
бесконечное "Ужасная жизнь. Куда,
а главное — зачем плодить
нищету". И одеты были по моде и
подкрашены, а как-то надтреснуто
дребезжали их голоса. Умаялись,
верно, в этом Иркутске. К тому же еще
и непогода.

Женщины,
милые, давайте я расскажу вам про
одну совершенно беззлобную
душевную крестьянку. Просто так
расскажу, без всякой морали…

* * *

В Чунском
районе есть село Захаровка. В том
селе есть большой дом с окнами на
ручей и лес. Дом не ахти какой
дворец, но резьба пущена по воротам
и ставням. Опрятность и вкус хозяев
заметен. Хозяйку этого дома зовут
Надежда Ивановна Назарова. Ей 46 лет.
У нее 15 детей. Самому младшему сынку
Игорьку четыре года. Старшие уже
обзавелись собственными семьями и
потомством. Правда, дети пока
завели по два ребенка, а больше не
решаются. Получилось так, что у
Надежды Ивановны есть внуки,
которые постарше Игорька.
Племянники старше дядьки — вот как
это выглядит. Но тем и интересна
жизнь. А удивляться и радоваться
жизни Надежда Ивановна, несмотря на
все горести и утраты, не разучилась.

Жила она с
первым мужем в селе Толмачево
Новосибирской области, работала
телятницей. Потом муж умер, оставив
ее с четырьмя детьми на руках. В том
же селе проживал вдовец Алексей
Степанович — на 12 лет ее старше и с
тремя детьми. Они долго друг к другу
не приглядывались. Знали только,
что работящие и детей любят.

Случайно или
нет, но сблизились и стали жить.
Прослышав про вольные места,
переехали в Чунский район
Иркутской области. А Чунский район
в те времена был на подъеме. Лес —
основной источник пополнения
бюджета — требовался всем и платили
за него по справедливости. Даже
бывшие заключенные, отсидев срок,
оставались здесь и жили бок о бок с
охранниками. Земли и воли хватает
здесь всем и сейчас. На чистом
воздухе в семье Назаровых
появилось еще восемь детей. Сколько
Бог дал — столько она и рожала. Хотя
к религиозным женщинам вряд ли ее
отнесешь. В церковь не ходит,
поскольку ее здесь нет, молитв не
знает. Просто весь ее внутренний
уклад убеждал, подсказывал, что не
давать ребенку жизнь — большой
грех. Я спросил (скверная, все-таки,
профессия журналиста — выпытывать
сокровенное) про аборты, она
посмотрела на меня ясными глазами и
улыбнулась: "А мне стыдно было
туда идти. Ужас, как стыдно". Чуть
помедлила и добавила с
обезаруживающей простотой: "А
рожать никогда не было стыдно".

Отголоски
старинного, упорядоченного мира
послышались мне в ее голосе.
Когда-то существовали такие
понятия, как стыд, совесть, грех.
Детство человечества. За
ненадобностью они, эти понятия, все
больше и напористее стираются из
современной жизни. Каждый раз,
проезжая Ново-Ленино, я внутренне
содрогаюсь, бросая взгляд на одно
неказистое здание. Женщины
молчаливо исчезают в его чреве,
опустошенные, искромсанные
возвращаются оттуда. Я видел их
серые, безжизненные лица. Хиросимой
для женского организма является
такое прерывание беременности. Но я
отвлекся.

Итак, рожать
детей нашей героине было не стыдно.
И достается ей, конечно. Летом она
ложится спать в час ночи, встает в
пять утра. Зимой чуть полегче. Можно
лечь спать пораньше. Ни одного
декретного отпуска не отгуляла она
как положено, ни в былые советские
времена, ни в нынешние. Едва ребенку
исполняется месяц-другой, а она уж
выходит доить коров на ферму. Нянек
в доме хватает, и догляд
обеспечивается путний. Все
воспитание в этом доме сводится к
одному золотому правилу: работать
нужно с ранних лет дома и помогать
матери на ферме. Здесь дети, как
птенцы, оперяются и рано встают на
крыло. В 15-16 лет дети покидают
родительское гнездо. Нынче дочери и
сыновья живут в Братске,
Красноярске, Новосибирске. Звезд с
неба не хватают, богатыми да
знатными не стали. Получают
специальности все больше
практического склада, как то:
продавец, токарь, шофер, механик.
Юра женился, хотели вечер сделать,
но он посмотрел на ребятишек мал
мала меньше и сказал ей: "Мама, а
на что делать, побереги деньги". И
школу, которая за пять километров,
дети стараются не пропускать. Когда
подвезет автобус, а когда и пешком.
Забуриваются крепко в эту жизнь
ребята. Ни один из детей (тьфу, тьфу,
чтобы не сглазить) не стал на легкий
путь наркомании или проституции.

Как они
выживают сегодня? Держат корову,
овец, поросят, гусей, кур. С
комбикормами помогает Чунский
лесокомбинат. Подсобное хозяйство
этого лесокомбината, где Надежда
Ивановна работает дояркой, выдает
иногда вместо зарплаты муку, сахар,
а то и телятами рассчитывается.
Однажды им с мужем мягкий уголок
такой уютный выдали. Знай только
работай, не ленись, а прожить можно,
хоть и трудно. Восемь булок хлеба в
день печет она в русской печи. Все
лето проходит в заготовках ягод,
грибов, рыбы. Но заготовок она
практически не касается, если
только какая работа по огороду, а
так все выполняют дети во главе с
мужем. 50 соток картошки сажают они
каждый год. Когда удается продать
излишки, тогда у них праздник.
Покупают обновы. Она мечтает
получить детские пособия за два
года. Тогда можно было бы
отремонтировать холодильник и
телевизор. Столько детей, а даже
мультиков не смотрят.

Чуть позже в
районном собесе я рассказал об этой
удивительной семье и натолкнулся
на неприкрытую неприязнь. "Да
знаем мы их. Тут с одним ребенком не
знаешь, как концы с концами сводить,
а она нарожала, вот пусть и думает
сама, как их растить, а не просит".
Назаровы просить не умеют, не
приучены. 15 детей у Надежды
Ивановны, но ни медали, ни ордена у
нее нет. Дом, и тот не дали
приватизировать, сказали, что, мол,
ведомственное жилье, не положено. А
они с мужем два десятка лет от зари
до зари на ферме. Это положено. Не
просят они наград. Самый главный
орден для матери — это ее дети.
Нужно было видеть светящееся
лаской материнское лицо, когда то
один, то другой ребенок, не
разберешь, то ли сын, то ли внук,
подбегал к ней и зарывался в
складки широкой юбки. Кого-то
возьмет на колени, кого-то погладит,
вытрет сопли, шепнет на ухо
ласковое словечко.

Лицо у нее
открытое и доверчивое. Мне
показалось, что ей можно поведать
все свои тайны, и она подскажет, не
осудит. Фигура крупная и чуть
погрузневшая. И руки такие крупные,
натруженные. "Дети все разные, —
говорила она мне, словно в
задумчивости, — вот этот сынок
похож на мужа (а муж у меня
довольно-таки суровый мужчина), а
характером весь в меня — ласковый и
жалостливый. А вот тот, что подбегал
давеча, тот вылитый я по внешности,
а характер мужнин — не
подступишься". Пока мы
беседовали, все шло своим чередом.
Невестка и дочь управлялись на
кухне. Двое сыновей работали на
огороде. Муж был на рыбалке.
Оказывается, собирали в армию
Сергея, а ведра рыбы для всех
приглашенных оказалось
недостаточно. Ждали гостей из
Братска и Вихоревки. Струился
тонкий ручеек прозрачного
самогона. "Проводить должны как
полагается, а водка дорогая, да и
говорят, что травятся ей," —
немного засмущавшись, пояснила она.
Провела по чисто убранному дому,
показала большую комнату. "Сюда
мы всех мужиков переселили, пусть
под досмотром отца будут, а то уже
табачок потягивать начинают".
Спокойствие сквозило во всех ее
словах и движениях, ни суеты, ни
раздражения, коими отмечены многие
и многие представители слабого
пола. Хотелось увидеть ее мужа, но
он все задерживался на рыбалке —
наверное, был хороший клев. Глядя на
ее высокую и дородную фигуру, я
спросил про мужа и про то, какого он
роста. Мне рисовался если не Илья
Муромец, то что-то около этого. Она
искренне засмеялась. "Вам он
будет, может быть, по плечо. Ростика
он вовсе небольшого, но
старательный".

Есть женщины
в русских селениях, не перевелись
еще и мужчины.

* * *

Дождь все еще
хлестал на остановке. Две женщины
все так же бросали сердитые
камни-слова. Подкатила машина
(видимо, знакомые), и одна
обрадованно юркнула в уютное нутро
иномарки. Лицо второй покрылось
белыми медежами. Ее-то не взяли. С
каким озлоблением смотрела она
вслед, и что-то шептали ее губы… Мы
уехали разными автобусами.

Чуна—Иркутск