Михаил
из рода Тарковских

Писатель-поэт
Михаил Тарковский живет в Бахте.
Разочарую эстетов, это не Франция и
не Италия. Где-то у Полярного круга,
а где точно, я и сам не знаю. Знаю
только, что проживают там всего
триста человек. Возьмите карту
Красноярского края. В Туруханском
районе, в том самом, где когда-то
вождь (по меткому определению
поэта) раздувал из искры пламя,
теперь греется у костра и Михаил.
Нет, он не ссыльный и прибыл не под
конвоем. По доброй воле и в здравом
разуме прибыл сюда семнадцать лет
назад, да так и остался. Край этот
брошен теперь на произвол судьбы.
Местные жители — ненцы, остяки,
эвенки — выживают лишь благодаря
охоте и рыбалке. Летом, когда
теплоходы и баржи доставляют грузы
на Север, река напоминает большой
базар. Идет натуральный обмен,
меняют шило на мыло и часы на трусы.
Зимой, когда встанет река, жизнь как
бы замирает. Внук знаменитого поэта
Арсения Александровича
Тарковского и племянник не менее
знаменитого кинорежиссера Андрея
Тарковского уходит в тайгу.
Случайно или нет, встречаются
строчки у Тарковского — старшего,
никогда не жившего в тайге:

Я надену
кольца из железа,
Подтяну поясок и пойду на восток.
Бей, таежник, меня из обреза,
Жахни в сердце, браток, положи под
кусток.
А крепка ветвь рода Тарковских.
Когда на литературных встречах в
Овсянке я увидел Михаила, то
поразился внешнему сходству с
Андреем. Тонкие, будто бы
вылепленные черты лица. Черты
Раскольникова — по меткому
определению деда. Эти внимательные
глаза с мерцающими зрачками
колодцев. И вообще, фигура
профессионального
охотника-промысловика, без грамма
лишнего жира, одни мосластые кости
и сухожилия. Об этом я сказал
Михаилу, он среагировал по-своему:
"Для охотника надо бы поменьше
рост, а то идешь и цепляешь все
ветки".

Незатейливая
ширпотребовская куртка, джинсы и
кроссовки. Похоже, он
довольствуется малым. Ни малейшей
капли претензии на родство с
мировыми знаменитостями. Сейчас
ему 39. В тишине и белизне снегов он
лучше и отчетливее ощущает биение и
голос своего сердца. Голос этот он
переносит на белый лист бумаги.
Первая книжка стихов вышла у него в
1991 году. Не густо, если за тридцать
лет всего тридцать отобранных
стихотворений. Но нужно помнить,
какого он роду-племени. Дед, как
известно, издал первую книжку
стихов, когда перевалил
полувековой рубеж. Но нет, наверное,
в отечественной литературе более
привередливого и придирчивого к
себе поэта, нежели Арсений
Александрович. Творцы типа
евгениев, не стесняясь, штамповали
тогда десятки томов про партию и
ГЭС. Да вот только кто читает
сегодня эти тома и где они сами, в
каких американских далях? Речь,
впрочем, не о них.

В 1995 году
журнал "Москва" опубликовал в
двух номерах повесть Михаила.
"Новый мир" готовит к
публикации сейчас еще одну повесть.
На первый взгляд, бесхитростное,
как домотканое полотно,
повествование о том, как отец рубит
баню. Сын собирается уезжать в
город. Отец просит сына остаться, но
сам-то хорошо знает, что сын все
равно уедет. И еще отец знает, что
его жизненный отрезок
заканчивается. Вот выстроит баню,
попарится и умрет. А сын уедет, и
вроде некому и незачем тогда
строить. Но день за днем он все-таки
рубит венцы. Так велит ему память.
Как рыба не спрашивает, зачем ей
подниматься каждую весну вверх по
реке, так и человек не должен порой
спрашивать, противоречить
извечному укладу жизни…

Нет в его
повестях ни погони, ни крови, ни
хитроумных сюжетных сплетений.
Хотя за десяток лет промысловой
жизни штатный охотник навидался
всякого. Сам умирал и воскресал в
тайге. Радовался появлению
товарища в избушке, как не радуются
теперь уже тысячи людей. Отучились
радоваться. Там действительно
другая жизнь, нами не изведанная, а
посему будем лучше читать его
книги.

После
девятого класса рафинированный
столичный мальчик Миша впервые
попал в Сибирь. Увидел вулкан
Кропоткина, горы Саяны и прозрачные
реки. Одного лета ему хватило для
того, чтобы навсегда
"заболеть" дальними
странствиями и тайгой. Дом бабушки
под Костромой, чистенький лес и сад
уже не влекли его, как когда-то.
После тайги он записывал
нахлынувшие чувства, просто
чувства (так казалось ему), а это
были первые стихи. С этими стихами
мать подвела его к деду. Спинка
кресла не могла скрыть худобы и
прямоты фигуры поэта. Опершись на
набалдашник палки-посоха он
отстраненно смотрел сквозь стекло.
Была уже осень на исходе, угасало
тепло, и угасание уже коснулось и
поэта. Он словно ловил и
аккумулировал эти крохи уходящего
тепла. "Вот и лето прошло".
Крайне бережно взял тетрадь со
стихами подростка, карандашом
перечеркал два или три
стихотворения, а на одном
задержался, стал переставлять
строфы. Потом вдруг засмеялся: "В
меня Митрофанушка пошел". И не
понять, чего больше было в этом
голосе — радости или удивления.
Взял со стола свою недавно вышедшую
книгу стихов, подписал, четко
выводя каждую буковку: "Мише,
подающему большие надежды".
Таким он и останется в памяти внука
— стариком, отстраненно смотрящим
вдаль.

Спустя
несколько лет в глухой туруханской
тайге Михаил будет спускаться по
порожистой реке. Лодка встанет на
попа. Клокочущие волны поглотят
карабин, рюкзак с продовольствием и
ту самую книгу деда. Сам он едва
выберется на берег.

Сразу после
окончания географического
факультета Московского
пединститута Михаил уехал работать
на Енисейскую биостанцию. Женился.
Появились дети. Не довольствуясь
размеренным, упорядоченным бытием
научного червя, ушел работать
охотником в госпромхоз. Почему он
не вернулся в Москву — загадка.
Жизнь поэта всегда загадка. "Он
мог бы стать генералом, но он стал
самим собой", — говорят об одном
человеке в фильме Копполы. Вот и
Михаил стал там, в глухомани, самим
собой. И еще. Он так же, как дед,
очень любит жизнь.

Похожий на
Раскольникова с виду,

Как скрипку,
я держу свою обиду.

Терзай меня —
не изменюсь в лице,

Жизнь хороша,
особенно в конце.

Хоть под
дождем и без гроша в кармане,

Хоть в удный
день с иголкою в гортани.

Дядьку
Андрея он видел редко. Так уж
случалось, что, когда он
наведывался из тайги в Москву,
Андрей был на съемках. И все же в
один из приездов вместе с женой он
попал к нему на день рождения. Жена
страшно волновалась. Всемирная
слава кинорежиссера приводила в
трепет. Андрей в тот день много и
беспрестанно шутил, он почти не
касался в разговоре темы своих
работ и тревоги, которая редко
отпускала его. И этот образ
беззаботного и даже беспечного
человека никак не вязался с бездной
самопогружения и созерцания его
лент. Жена, совершенно очарованная
тогда, произнесла: "В такого
человека можно влюбиться сразу".
Она просто не знала Андрея, не
знала, что беспечность, эта — лишь
краткий миг в череде беспрерывной
работы, раздумий и поисков.
Творчество никогда не отпускает из
своего плена.

Михаил
начинал скромно и даже очень
скромно. В журнале "Охота и
охотничье хозяйство"
опубликовал первые рассказы. В
охотничьем зимовье прочитает
астафьевскую "Царь-рыбу",
натолкнется на описание
туруханских мест. Словно
электрическим током ударит его
тогда. Будет читать и перечитывать
про дымчатый залив и мыс острова, на
глазах тающий, как кусочек
рафинада. Он проплывал десятки раз
это место, но почему ему не
приходило это великолепное и
точное сравнение? Почему? Сжимал
голову руками, мерил журавлиными
ногами углы тесного зимовья. Что
такое литература? Только ли лучшие
слова в лучшем порядке или нечто
большее и возвышенное? Судьба
сведет его с умнющим критиком
нашего времени Валентином
Курбатовым, завяжется переписка,
которая очень ему поможет. В один из
дней отважился послать свою
рукопись Астафьеву, а тот,
сопроводив рукопись своим письмом,
переправил в "Новый мир".

Жена, не
выдержав "романтического"
образа жизни, однажды собрала
ребятишек и укатила в Москву. А ему
нужна была Бахта, нужны были
наивные северные люди, не умевшие
врать, приспосабливаться и хитрить.
Этих людей в первую очередь
подкосит новый мировой порядок,
докатившийся до Заполярья. Спрос на
пушнину упал. Охота не оправдывает
даже доставки и цены боеприпасов.
Что делать с людьми? Избрали самое
эффективное — море "огненной
воды", суррогата.

Михаилу
потребовалось пять лет, чтобы
обрести навыки охотника.
Десятилетие потребовалось для
того, чтобы стать частичкой этого
северного народа, жить, работать,
обходиться лишь самым необходимым.
Оказываясь в Москве от случая к
случаю он начинает тосковать по той
земле уже через две три недели.
Странное дело, но все его самые
близкие друзья тоже покинули
Москву и живут на Курилах и в
Сибири. Последние годы денег ему
хватает только на один билет до
Москвы. Чтобы уехать обратно, он
вынужден подрабатывать. Нанимается
строить дачи и дома новым богатым
поблизости от Переделкино.
Бритоголовые, не знающие ни одной
строчки поэзии, гнут пальцы и особо
не церемонятся: "Такой доходяга,
сумеешь ли хоть бревно поднять?"
— "Сумею, сумею: — успокаивает их
"доходяга", — будь "спок".

Тонкие
артистичные пальцы цепко и прочно
держат топор, пилу и перо тоже. Он
срубил столько зимовий в тайге, он
прошел столько рек и видел столько
красоты, что они не увидят и десятой
доли, даже если и захотят когда-то
потратить все "бабки" и зажить
человеческой жизнью. В прошлом году
к нему наведался из Москвы сын
Колька. Денег на билет у Михаила не
было. А ему очень хотелось
проводить сына хотя бы до
Красноярска. На теплоход они с
сыном зашли с рюкзаком, полным
осетрины. Рыбой и расплачивались
почти всю дорогу. Ему хотелось
показать сыну все те места, с
которыми невозможно расстаться.
Вот показался и тот мыс, описанный
классиком. "На что похож этот
мыс?" — теребил он сына. Сын
сдвинул брови: "Да как сахар".

В Овсянке
Тарковский впервые встретил так
много собратьев по перу. Мне
показалось, что радовался он, как
ребенок, и часто безмятежно
улыбался. Но уже последний теплоход
готовился уйти вниз по реке и этим
теплоходом навстречу зиме вскоре
он и уплыл.

Николай
САВЕЛЬЕВ.

Овсянка—Иркутск.