Один в
поле воин…

Семен УСТИНОВ,
Байкало-Ленский заповедник

Надолго
оставляют след в памяти изредка
встречаемые в природе такие
"отдельности", как скала,
водопад, утес, обрыв. Одинокое же
дерево тем более остановит
внимание. И появляется иногда к
нему неожиданное чувство
сопереживания, почти как к судьбе
человеческой. Какие силы, за какие
проступки определили ему
одиночество? Или сам выбрал себе
судьбу такую?

Какой
молодец, как храбро, без опаски
выстроился — издалека виден! Ну
прямо очаровывает своим бравым
одиночеством. Такой молодец,
дед-пыхтун, гриб-дождевик попал мне
однажды в кадр. Приятно смотреть,
как вызывающе весело (на одной то
ноге!) возвысился этот гриб над
изумленной от неожиданности — еще
вчера не было! — травою. Небось,
рассчитывает и на оберегающее
чувство красоты встречного: кто ж
на такого красавца наступит? Придет
пора, откроется его материнское
чрево — как рванет оттуда
бесчисленнейшее множество пыльцы,
зеленоватых его детушек! И кинутся
они занимать на земле места, чтобы
на следующий год так же неожиданно
возникнуть вот таким чудом, на
удивление всем.

Иное чувство
вызывает одинокое дерево. Эта
несуразного вида лохматенькая
сосна никак не меньше сотни лет
томится на Маломорском берегу
Байкала. Впору ее памятником
природы объявлять — столько лет так
самоотверженно, так выразительно
хранит одиночество. Места, где
когда-то укрепилась, суровые: зимою,
да и весь год, злые ветры донимают,
летом сухость несносная, земля —
щебень безродный. По ней видно, изо
всех сил кустистой кроною
закрывает корни свои. Росту малого,
грудью на ветер навалилась, ствол
искривила — направила ему
навстречу, чтобы и самым
неожиданным порывом не повалил, не
вырвал с корнями, бывает в этих
местах такое. Кое-какие шишечки
появляются у нее в иной год, но
безродна она: семена скудные уносит
ветром, а которое запало в щель
каменистую поблизости, не всходит.

Что же
случилось здесь сотню лет назад?
Как удалось единственному семечку
преодолеть все тяготы сухого
холодного, яростно продуваемого
ветрами побережья? Не для того ли,
чтобы показать: для злых сил
неодолима мощь настойчивости,
упорства, веры и надежды. Берите
пример!

Впервые
Стрелку — слияние Малого и Большого
Аная — я увидел с вертолета лет
двадцать назад. Поразило обилие
следов изюбрей, лосей, северных
оленей. Они там зимовали. Богатство
это удалось сохранить, десять лет
назад территория вошла в
Байкало-Ленский заповедник.

Само собою,
мне необходимо было повидать этот
край, тем более что он лежит на пути
к истоку Лены. Побывал я там в марте,
а теперь и в июне. Обширное для
горной территории равнинное
пространство на левобережье Малого
Аная. Калтус — участок близко
залегающей вечной мерзлоты, всегда
занимаемый ерником — зарослями
кустарниковой березки, ивы, спиреи,
лапчатки. Вышел я из глубины
приречного ельника на калтус и
вместо ожидаемого
елово-лиственничного чахлого
редколесья увидел картину: посреди
низкорослого, серого еще от ранней
весны ерника стояла Сосна! Так с
большой буквы и отпечаталась она в
памяти. Одна, вокруг более чем на
сто метров деревьев нет, лишь вдали
темным мазком угадывается ельник.
Стоят ели, вопрошают: как это она
там? Даже нам невозможно, слишком
сыро, вечная мерзлота близко, а
густой ерник света до земли не
пускает.

Сосна стоят
ровная, бравая, не очень высокая,
крона правильным пологом, почти до
земли. Под нею сухо, храмово
золотистой хвоей убрано, от дождя
убережешься. В поперечнике тело
сосны около 40 сантиметров, и значит,
возраст ее не меньше 300 лет. Но —
одинока. Подошел повосхищаться, а
пришлось огорчиться: вокруг до
полтораста метров по густому
ернику — издали не видно — прячется
множество маленьких сосенок и
совсем крошечных елочек. Елочки —
так просто кучечка плотнейшей,
желтоватой больной хвои на
невидимых веточках, до того густые.
Насчитал я вокруг сосны-матери
более 200 детишек. Разбежались,
сбились кучками по нескольку
сосенок — больных, несчастных. Выше
метра — верхней границы ерника —
нет ни одной. Чуть высовывается, тут
же вершинка засыхает, гибнет.
Неистово ветвятся, множатся
вершинки, изгибаются — нет пути
наверх. Сжигающие хиузы сверху,
ноги на вечной мерзлоте, которая не
пропускает тающую у корней воду. А
сосна — дерево сухолюбивое. Только
и спасение в гуще царствующих здесь
карликовых березок. Вершинки
многих, не найдя пути наверх,
ветвятся тоже вершинками, а потом
они стелются над землей, растут
вдоль земли. Некоторые самые
старшие дети страдают так много
лет: в поперечнике у самой земли
достигают 8 сантиметров. Этакие
уродливые карлики — только по хвое
и видно, что сосны.

И возникает
тот же вопрос: как случилось, что
произошло много-много лет назад,
когда выстояла и преодолела
гибельный рубеж сосна, обреченная
на одиночество? Не видим ли мы здесь
уловку эволюции, неистребимую силу
жизни, когда в немыслимо гибельных
условиях кто-то все же сохраняется?
Так, удивляют случаи выживания
отдельных особей в сплошной гибели
целого сообщества, тех же крыс, тех
же тараканов при отравлении.
Понятно, что это один из путей
непрерывного развития жизни, ее
часы, идущие тысячи лет и
приводящие к изменению старых,
возникновению новых форм.

К таким
неожиданным мыслям приводит
наблюдение одиночества в природе.