Как в кромешной
тьме найти путь к свету

Беседа с Иваном
Щадовым

Все помнят
окно, которое прорубил Петр I в
Европу. Но было еще второе,
прорубленное тогда же в богатейшие
российские недра. Оттуда страна
почерпнула ту мощь и силу, что
заставила уважать весь мир. И
сделали это первые русские
инженеры — горные.

Сейчас мы
опять рубим окно в Европу. Рубим
плохо и неумело. Требуются
специалисты, знающие, как в
кромешной подземной тьме найти
путь к свету. Это всегда умели
делать горные инженеры.

Может,
старая выучка пригодится и сегодня?

— В последнее
время всем полюбилась тютчевская
строчка: "Умом Россию не
понять". Она вроде алиби нашим
провалам. Вы тоже считаете — не
понять?

— Отнюдь. Кто-то
очень верно сказал: Россия —
необычная страна, но и здесь реки не
текут вверх. Все в мире подчиняется
одним и тем же экономическим
законам. И мы не исключение. Помните
вопрос, который задавали
английским летчикам при сдаче
экзамена? Вы летите на двухместном
самолете, сзади вас — королева.
Самолет переворачивается. Кого вы
броситесь спасать?

— Королеву.

— Вот-вот, какой уж
год спасаем королеву. А надо
спасать самолет. Наш самолет — это
промышленность. Она — главная
труба, питающая бюджет. Можно,
конечно, жить в долг, под займы, под
проценты. Но это самоубийство.

— Но как
спасти промышленность, если она
неконкурентоспособна?

— Заставьте
слабого спортсмена прыгнуть на два
метра в высоту. Не прыгнет. Потому
как не подготовлен. Почему же мы
решили, что наша промышленность
прыгнет выше головы, стоит ее
бросить в рынок? Наивность,
граничащая с бездарностью. Любая
страна защищает своего
производителя, помогает встать на
ноги. Вы знаете, на кого мы сейчас
похожи? На Америку полтора столетия
назад. Туда вся богатая Европа
тащила свои товары в обмен на
хлопок и табак. Можно было
оставаться третьесортной табачной
державой, но американцы взялись за
промышленность. Начали с горного
дела. Нашли руду, выплавили железо,
а его никто не берет. Предпочитают
английское. Привычка. И никакие
призывы к патриотизму не могли ее
поколебать. Чтобы продать,
приходилось поливать железные
листы соленой водой. Знаете для
чего?

— Для
крепости?

— (Смеется.) Чтобы
ржавчиной покрылись. Английское
железо, пока его везли морем, обычно
обрастало налетом ржавчины. На эту
приманку и ловили покупателей.

— И долго
пришлось поливать?

— Да лет двадцать.
Пока правительство не ввело
протекционистские меры.
Конкуренция должна быть, но сначала
внутренняя. Сильному и работящему
государство должно помочь.

— В
сегодняшнем застое виновата и сама
промышленность. Вместо того чтобы
сконцентрировать капиталы и
пустить их на реконструкцию и
расширение производства, деньги
благополучно проели, оставшись у
разбитого корыта.

— Это наша беда:
погоня за сиюминутной выгодой.
Лучше яйца нынче, чем курица завтра.
Хватились — а нестись некому.

— Вас тоже,
кажется, обвиняли в выгоде, в
высокой цене на уголь?

— Еще как
обвиняли. Да, мы пеклись о выгоде, но
выгоде всей области. Мы вложили
прибыль в строительство Мугунского
разреза. Наши деньги закрутили
огромное производство. И, должен
сказать, было совсем непросто
выкраивать миллиарды. Порой и
зарплату приходилось задерживать.
Я сам полгода не получал. У нас
правило: аппарат объединения
получает в последнюю очередь, а
последним а аппарате — генеральный
директор.

— Но ведь
Мугун проходил как госзаказ и
должен был финансироваться из
федерального бюджета?

— Вы знаете, что во
многом погубило нашу
промышленность? Вот эта привычка:
Москва нам поможет. Ждать и верить.
Слава богу, мы вовремя поняли, что
надо жить своей головой. Если бы
понадеялись — ничего бы не было,
никакого разреза. Бюджет дал лишь
половину обещанного, вторую же, а
это примерно тридцать миллионов
американских долларов, выложили мы.
И сейчас, когда сделаны основные
затраты и будущее крепко
обеспечено, мы получили
возможность снизить цену на уголь.

— Мы кинулись
в рыночную экономику с
самонадеянностью неучей. А там, как
и предсказывали, капиталистические
джунгли. Многие заблудились. Как вы
нашли дорогу?

— Мне помогло
второе образование. Точнее, первое.
Я ведь сначала закончил институт
народного хозяйства, а потом уж
горный. Тогда на шахтах
экономистами были самоучки, я,
кажется, был единственным с высшим
образованием. Это меня всегда
выручало. Когда началась
перестройка, чувствую, надо
подковываться на новый лад. Срочно
поступаю в Академию народного
хозяйства. И вовремя. Когда еще
только шли разговоры о рынке, мы в
90-м году разобрали его по косточкам.

— С
опережением сработали?

— Да. Но жизнь не
стоит на месте. Я нынче опять
собирался в академию. Уже и деньги
заплатил. Думал, пообщаюсь с умными,
знающими людьми, освежусь. Жаль, не
получилось. Налегаю на литературу.
Завидую старшему сыну Михаилу. Он
владеет английским, как русским.
Язык нужный, и надо бы знать, но
когда? Сутки не растянешь.

— Кстати,
Михаил собирался пойти по вашим
стопам, закончил горный институт, а
после него вдруг поступил в
Институт международных отношений.
Что это: измена профессии?

— Никакой измены.
Он учился на факультете мировой
экономики. Пришло время вылезти
шахтеру из-под земли и взглянуть на
мир с птичьего полета. Изучить, куда
там вливается и откуда выливается.
И по каким законам. Это царь
Александр Второй мог приказать
вычеркнуть слово "прогресс" из
обращения как ненужное. Мы не
должны гнаться за ним во все
лопатки.

— Это была
идея Михаила?

— Скорее моя. У
нас, Щадовых, исстари заведено
слушаться старшего в роду. Дед мой,
Иван Сысоевич, рассказывал, как
вершил дела его отец, мой прадед,
Сысой Иванович. Жили они по Ангаре,
в Идинском остроге, жили крепко,
зажиточно, как и большинство тогда
сибирских крестьян. Когда пришла
коллективизация, собирает прадед
трех сыновей, уж бородатых, давно
отделившихся, и велит: двум старшим
вступать в колхоз, а третий погодь,
посмотрим, как обернется. Как
сказал, так и сделали, Деда, между
прочим, выбрали председателем
колхоза. Так всю жизнь он эту лямку
и тянул.

— Вас
наставлял тоже отец?

— У меня вышло
по-другому. Мама с отцом была в
разводе, я жил с ней, и влияние отца
было косвенным. Это сейчас, когда он
на пенсии, мы сошлись с ним ближе, и
он устраивает мне нешуточные
головомойки. А в юности я сам себе
определял цели.

— И всегда их
добивались?

— Пожалуй, всегда.
Даже в перетягивании каната.

— Каната?

— Ну, знаете,
спортивная игра. Я четыре года
проработал в Бурятии директором
Холбольджинского разреза. Приезжаю
и вижу: работать люди умеют, а
отдыхать не научились. Ну и начал я
по черемховскому образцу внедрять
турслеты, выезды на природу. На
первый чуть не силком выгнал. А
потом так понравилось, что даже
дряхлые старики не хотели дома
оставаться. Устраивали
соревнования по трем видам: моему
любимому баскетболу, шахматам и
перетягиванию каната. И команде
управления проиграть было
невозможно, тут уж дело чести. А
горняки — народ кряжистый, попробуй
одолей. Хоть и говорят, сила есть —
ума не надо, мы выигрывали умом.

— Вы не
современны. Сейчас руководящий
персонал поголовно увлекается
теннисом, а вы — баскетболом.

— В детстве и
юности я переиграл во все игры. В
теннис в том числе. Он меня оставил
равнодушным. Другое дело —
баскетбол. Великая игра. Игра
единомышленников, друзей. Ощущение
спаянности, слитности, единого
порыва. Ты должен выложиться до
конца, команда не прощает обмана,
самонадеянности, тщеславия.
Баскетбол — хороший учитель.

— Его уроки
вам пригодились?

— Еще как. Он
научил меня главному командному
принципу: доверию. Без доверия нет
руководителя. Нельзя поднимать
всех — это опасно для дела. Я и
здесь, в кресле генерального
директора, остаюсь, как на площадке,
центровым. Моя задача — видеть всю
игру, задумать комбинацию и дать
нужный пас. А кто забьет мяч —
неважно. Очко всей команде.

— Какие
ошибки вы видите в "игре"
Ножикова?

— Давайте не
говорить об ошибках. Они были, и я их
знаю, но слишком уважаю Юрия
Абрамовича, чтобы тыкать ими. Он
мужественный человек. Не много,
думаю, найдется людей, которые бы
вот так, по собственной воле, ушли в
отставку. А главное — он ушел
непобежденным.

— Одни уходят,
другие приходят. Как писал
Салтыков-Щедрин: "В России всякий
новый начальник — душка и
красавчик".

— Хорошо сказано,
но не про меня. Чем — чем, а
красавчиком назвать нельзя. Рублен
я русским топором. Самым надежным.

Беседу вел
Олег ГУЛЕВСКИЙ.