Горькие будни
интерната

Людмила
ЛИСТОВА, журналист

В ноябре 1996 года
пенсионерка Тимофеева праздновала
свой юбилей. И вдруг уже вечером из
Преображенской церкви ей позвонила
Света Кручининова, студентка
мединститута, которая вместе с
другими прихожанами заботится о
детях-сиротах. Сообщила, что через
два дня здесь собирались крестить 19
детдомовцев. Полина Юрьевна
согласилась стать крестной.

— Я как увидела их,
сразу выбрала Димку, — вспоминает
она. — Маленький такой, глазенки
умненькие, и словно светится в нем
что-то. У него и фамилия-то — Исушин.

Так в жизни Полины
Юрьевны, заслуженного педагога с
сорокалетним стажем, произошло еще
одно "случайное" событие.

Мы едем с нею на
край города в школу-интернат —
попроведать ее крестника. По дороге
она рассказывает:

— Как покрестили,
я уже много раз бывала у Димы…

— А как он вас
называет?

Красивое лицо
крестной стало сосредоточенным.

— По моему, никак.
Да разве это важно?.. Ну вот, звоню я
однажды весной и узнаю, что Дима мой
в психбольнице. Что, почему? Поехала
в интернат. Воспитатель Марина
Вадимовна Метова объяснила:
направлен за плохое поведение.
Позже в больнице мне и
основание-бумажку показали —
характеристику, подписанную
классным руководителем, мол,
несобранный, ленивый… Что же
сделал "такого" этот 12-летний
мальчик? Купил спички и поджигал в
туалете полиэтиленовый мешок,
смотрел, как он плавится. Да разве
это столь великое преступление? Все
мальчишки его возраста балуются со
спичками, стремясь познавать мир на
своем опыте. Еду в психбольницу.
"Пограничное" отделение. Я, как
увидела его, ахнула: худющий,
шатающийся, заторможенный до
предела, сам идти не мог. Кормят
плохо, говорит. Мимо пронесли обед:
жидкая лапша, густые макароны на
второе… Слезы у меня так и хлынули.
Стала его подкармливать. Но какие
теперь наши возможности… Съездила
в Преображенскую, поговорила со
Светой, с прихожанами. Сумками
стали возить в больницу, кормить
всех детдомовских… Полтора месяца
пролежал здесь Дима. Вернулся в
школу — опять "проштрафился".
"Украл" (!) в столовой кусок
хлеба и стакан кипяченой воды. При
разборке обозвал грубым словом
завуча Э.Е.Лохову (она же учитель
математики). И вот когда я сама
пыталась понять, что же произошло,
Эмилия Емельяновна принялась мне
выговаривать: "До по нему тюрьма
плачет! Он дурак, дебил, вор. Я его
теперь не признаю!" И все это при
мальчике, он тут же стоит… Потом и
мне досталось, мол, убирайте все,
здесь не церковно-приходская
школа… Это она про мои гостинцы и
стремление заглянуть в журнал
успеваемости. Прошло время, узнаю,
что учительница математики Диму
игнорирует, не разговаривает с ним,
не спрашивает на уроках…

Вот с такой
"предварительной информацией"
мы приехали в интернат. Он встретил
нас обшарпанными стенами, кучами
мусора во дворе, который прибирали
ребятишки. Из дверей выскочил
мальчик лет восьми, светловолосый,
с оцарапанным лицом, грязными
руками. Большой оловянный крест на
шее, старые грязные курточка и
брюки, башмаки на босу ногу. Он и
оказался Димой Исушиным. Увидев
крестную, заулыбался, засмущался.

Внутри помещение
школы оказалось чистым и уютным. Мы
прошли за Дмитрием в классную
комнату и, пока он умывался и
переодевался в чистую одежду,
заглянули в его личную кабину.
Старые вещички, кроссовки,
подаренные Полиной Юрьевной,
какие-то мальчишечьи железяки. И
коричневая пушистая игрушка.
Крестная аккуратно укладывала
вещи, а я смотрела на эту одноглазую
меховую собачку, потом неуклюже
совала в руки мальчика машинку,
банку варенья, и это было неловко в
присутствии находившихся в классе
девочек. Когда же услышала, что у
Димы есть еще два брата в детском
доме N^ 3 и что при встрече с
Тимофеевой младший передал ему эту
ветхую игрушку, мне представилось,
что мать троих сирот вместе с их
утонувшей сестренкой смотрит на
всех нас с небес. И печалится, и
плачет за разлученных детишек
своих. И радуется, что не один
теперь ее Дима. А с нас, взрослых,
еще и взыскует: какие вы, зачем
идете?.. Они, мертвые, имеют на это
право.

Где-то бродишь ты,
с кем пьешь горькую, оставивший
троих сирот отец?..

Дима переоделся,
умылся, пришил на рубашке пуговицу.
Здешние ребятишки многое делают
сами. "Наши дети — самые лучшие.
Все умеют, не то, что домашние
неженки", — сказала нам
встреченная в коридоре завхоз.
"Дима-то мальчик ласковый,
хороший, все ходит ко мне
стирать", — добавила прачка.

Пока Исушин
приводил себя в порядок, я подошла к
группе девочек:

— У вас часто
направляют в психбольницу?

— Часто.
"Психушкой" у нас наказывают.
Оксану Касаткину отправили за
опоздание на урок.

— Увозят, но они
приезжают еще дурнее, чем были,
"тормозные"… Это у нас самое
страшное наказание.

— А какие менее
страшные?

— Раздевают до
плавок и запирают на день в классе.

— Кто это делает?

— Марина
Вадимовна, например. Есть еще
наказание улицей: целый день не
пускают гулять.

— Едой — не дают
есть.

— А меня раз
Лариса Петровна и Наталья Ивановна
закрыли в классе, стучали по столу
железным ковшиком, и Лариса
Петровна кричала: "В тюрьму сяду,
но тебя воспитаю!.."

— Елена
Валерьевна может избить тапком.
Вешалками бьют.

— А Зоя Андреевна
спустила девочке за шиворот мышь.

— Если у
преподавателя пропали деньги,
собирают со всего класса.

— Откуда же у вас
деньги?

— Мы зарабатываем,
самая большая зарплата 20 тысяч…

В комнату
заходили другие ребята, и каждый, не
зная, что с ними говорит журналист и
не слыша сказанное товарищами
раньше, добавлял свое. Пришел Дима,
тоже поделился:

— Я не нашел тазик,
а Максим Козлов из девятого класса
схватил меня за шею, сдавил, убью,
говорит.

— Этот Максим и
Костю Яценко избил, пинал в ребра,
головой об угол бил, — добавила одна
из девочек.

Не зная уже, куда
деться от этого града детских обид,
я сменила тему:

— Как вас кормят?

— Хорошо-о, — в
один голос.

— Сегодня утром
давали гречку, хлеб с маслом…

— Помидор, чай с
сахаром.

— На обед будет
гороховый суп, гуляш с макаронами,
кисель.

— Во сколько у вас
ужин?

— В 19 часов. В 21 —
"отбой".

— А после семи
можно где-нибудь взять хлеба, масла?

— Нет, кухня
закрывается…

Мы с Полиной
Юрьевной идем к директору
интерната. К.А. Кучеренко,
проработавшая здесь 25 лет, приняла
нас сдержанно и спокойно.

Тимофеева
рассказала ей об инциденте с
завучем.

— Дети в нашу
школу коррекции поступают с
диагнозами: шизофрения,
олигофрения в степени дебильности,
выраженной дебильности, — говорит
Клара Алексеевна.

— Но тогда как
может преподаватель, взрослый
нормальный человек, игнорировать
ученика, обижаться на него?

— Эмилия
Емельяновна поступила правильно.
Это единственное, чем она могла
наказать провинившегося. Дети у нас
чувствуют свою безнаказанность,
порой становятся неуправляемыми.

— Но вот ваши дети
называют целый набор применяющихся
наказаний, — вступаю я в разговор. —
Самым страшным считают отправку в
психбольницу.

— Это неправда. В
психбольнице они просто отдыхают
от школы. Лекарств там нет… Да и
направляются туда дети планово, по
распоряжению врача, на
охранительный режим. Если ребенок
допускает сразу несколько
проступков или у него истерика, да,
воспитатель имеет право применить
мокрую простыню — обернуть ею
ненадолго, уложить в постель.

Рассказываю
директору о других наказаниях.

— Я даю честное
слово, что у нас никто не наказывает
детей голодом. Никто их тапками не
бьет, а наговорить они еще не то
могут. У нас их 137 человек. Работаем
по 10—14 часов в сутки, средняя
зарплата — 500 тысяч. Горячей воды
летом нет. Спонсоров нет. На свои
деньги купили кипятильники, порой и
хлеб сами покупаем. Персонал — все
добрые и порядочные люди. Эмилия
Емельяновна, может, что-то и сказала
строгое, но она сорок лет
отработала здесь директором,
заслуженный учитель Российской
Федерации. Дети же наши — категория
особая. Воровство у них в крови.

— Клара
Алексеевна, а можно ли вообще
назвать воровством поступок, когда
голодный ребенок взял в столовой
кусок хлеба? — спрашиваю я.

— Да, это
воровство. Если ему надо, он должен
попросить. И все их поступки мы
обсуждаем на "семье", таком
общешкольном собрании, где каждый
может высказаться. Вот вы ему
принесли, скажем, конфеты или
яблоки, он их втихаря съест. И
другие дети, которым ничего не
принесли, будут знать об этом, и он
сам. Мы стараемся все делить, даже
если при этом каждому достанется
одна ягода из варенья.

— Клара
Алексеевна, я просила, чтобы мне
разрешили на день брать Диму домой,
— говорит Тимофеева, — но мне
отказали.

— Правильно. Вы не
числитесь у нас в штате, за жизнь
ребенка не отвечаете, поэтому
доверять детей посторонним мы не
имеем права. И второе: вот приходят
родители, забирают детей, других —
крестные, знакомые, а какая-нибудь
одна некрасивая и сопливая девочка,
которая никому не нравится, стоит в
сторонке и плачет. Зачем же так
травмировать детей? Потом: ну вы раз
взяли, другой, потом не придете, а
ребенок будет ждать… Мы действуем
порой жестко, но не скрываем от
ребят их истинное положение, прямо
говорим об их болезнях, о том, что
они нуждаются в помощи.

— Что они
"дебилы и дураки"? Когда, может
быть, их диагноз просто
педагогическая запущенность?

— У нас очень
редко бывает, когда мы определяем у
ребенка педагогическую
запущенность. Обычно
первоначальные диагнозы
подтверждаются.

— А я считаю Диму
совершенно нормальным мальчиком, —
заступается за крестника опытный
педагог Тимофеева. — Если бы он рос
в нормальных условиях, стал бы
нормальным человеком. Ему
двенадцать, а выглядит семилетним.
Но сколько в нем природного такта,
воспитанности! Я принесла ему в
больницу морс, мол, припивай из
банки. А он сбегал за стаканом.
Стоят рядом два стула, обязательно
мне предложит мягкий, сам сядет на
жесткий. Мой внук, семилетний Егор,
никогда бы не заметил таких
мелочей.

— Вы говорите
"нормальный", — возражает
Кучеренко. — Да этот Дима — махровый
психопат! Он поступил к нам
восьмилетним, падал, бил ногами. И
нам надо сделать его
законопослушным. Капелька по
капельке…

Несколько
отступлю от разговора с директором,
чтобы поразмышлять о связанных с
ним непростых проблемах. Да, мы с
Тимофеевой разговаривали с
больными (по документам) детьми, у
которых "лживость и воровство в
крови" и верить им, как нам
объяснили, нельзя. Но они до сих пор
немо стоят у меня перед глазами. Их
было человек восемь, по 10—13 лет.
Девочки с мальчиковыми прическами,
худенькие пацанята, у некоторых
косят глаза. Но, читатель, есть ведь
необъяснимая тонкая вещь —
интуиция: я чувствовала — они
говорят правду, ну нельзя с ходу,
сразу придумать такие разные
случаи, такие подробности. И
доказать, увы, здесь тоже ничего
нельзя, поэтому изменила в
собранном реальном материале все
имена и фамилии, некоторые детали.
Но все же, считаю, хотя бы выслушать
ребятишек можно. Они, эти
несчастные дети с клеймом
"дебил", наверное, и так в
будущем не могут рассчитывать на
особые права (в том числе
участвовать в выборах) граждан
страны или на снисхождение
общества. Но как-то слишком явно от
разговора с Кларой Алексеевной
появилось ощущение: не лезьте вы
тут со своей добротой. И даже за
банку варенья, сунутую мальчику,
мне стало стыдно. В тоне директора
читалось: вы придете и уйдете, а нам
здесь жить, работать и каждый день
тянуть и вытягивать этих детишек.

Есть русская
пословица: "От тюрьмы да от сумы
не зарекайся". Я бы продолжила: и
от детдома. Его проблемы сегодня
касаются всех. И дело не только в
том, что всем нам жить рядом с
выходящими из него. В наше трудное
время сиротами могут неожиданно
стать самые благополучные дети,
тогда именно такие истинно добрые
люди, как Света Кручининова или
Полина Юрьевна, имеющая двоих
взрослых детей, троих внуков и
массу собственных забот, находящие
время, средства и ласку для чужих
детей, скрасят жизнь обездоленных,
заступятся, помогут.
Помилосердствуйте к сиротам —
принесите еду, старую одежду, книги,
игрушки. Доброта бывает разная:
одна — деятельная, другая —
бессильная. Только знаю: многие
матери-одиночки, надрываясь, тянут
своих ребятишек, волокут воз за
двоих до последнего. Сироты же,
зачастую и при живых родителях, — в
детдомах. Убогие… Но все же — у
Бога. Протоиерей Преображенской
церкви отец Алексей крещением
детдомовцев не ограничился. Нашел
сострадательного "нового
русского", приехали в школу с
подарками на два миллиона…

Клара Алексеевна
повела нас с крестной по школе,
рассказывала о том, какие
воспитанные у них дети, как много
они умеют. Я рассматривала
удивительно красивые поделки из
банановой кожуры, бересты, риса,
спичек, крылаток ясеня, соломки и
понимала, почему эта школа
первенствовала в детском фестивале
и почему именно здесь институт
усовершенствования учителей
провел семинар для
общеобразовательных школ по
внеклассной работе. Секрет прост:
дети тут не просто учатся — живут. И
все их достижения — это здорово и
дополнительный плюс учителям. Но я
совершенно ясно увидела, как
директор умеет показать "товар
лицом"… Как очевидна и сложность
работы в детдоме, где наверняка
бывает всякое. И что журналисту
иной раз остается, подобно
разведчику, "внедриться" под
видом, скажем, няни в систему, чтобы
познать ее до конца. Или же…
написать рассказ.

С перестройкой
существенно поубавилось
возможностей у отечественной
психиатрии. С диссидентами теперь
"напряженка". Зато с детьми, да
еще сиротами, проще — недостатка в
пациентах не предвидится. К тому же
многое строится на равнодушии и
шаблонном подходе. Одна моя
знакомая привела к участковому
невропатологу свою трехлетнюю
дочь. Врач, только что вернувшаяся
со столичных курсов очередной
специализации, а по существу
раздраженная молодая женщина, с
ходу стала требовать от девочки
чтения стихов, выполнения каких-то
нелепых команд. Ребенок, напуганный
незнакомой строгой тетей,
естественно, замкнулся и молчал. В
итоге клеймо готово: "девочка
анемичная, запущенная, не
разговаривает…". И диагноз,
связанный с органическим
поражением мозга, был поставлен
человеку, который уже в два года
знал алфавит и рисовал, как
семилетний. Ну, у этой девочки есть
вполне нормальная мать. А если
ребенка некому защитить? Поставили
соответствующий диагноз — и в
специнтернат с облегченной
программой, а там и психбольница с
"охранительным режимом".

Признаюсь, я
попыталась кое-что выяснить в
психбольнице об условиях
направления, питания, но вновь
встретила такое явное желание
показать "товар лицом", что
решила отказаться от этой затеи как
бессмысленной. Сказанное в
приватной беседе
"тетеньке-крестной" не будет
повторено журналисту.

P.S. Пока
материал готовился к печати, в
интернате прошли разборки. После
неудавшегося побега Дима Исушин
снова помещен в психиатрическую
лечебницу. Имеющая двоих
собственных детей семья старшего
сына Тимофеевой собирает
документы, необходимые для
усыновления мальчика.