"У чужой
тети…"

Очень часто дети
становятся игрушкой, разменной
монетой в жестоких играх взрослых
людей

Татьяна
КОСТАНОВА

Имена,
фамилии, некоторые несущественные
обстоятельства в этом материале
изменены. По делу идет суд.

"Сегодня
исполняется сорок дней по моему
брату"… словами, прямо скажем,
пугающими начинается жалоба,
поступившая в редакцию не так
давно. О чем можно писать, за что
ратовать, еще не простясь
по-настоящему с родным человеком?
Оказалось, у умершего брата
остались дети. Тяжба — о праве на
опекунство над ними.

"Помогите
отобрать сирот у чужой тети" … Не
так уж часто к нам в редакцию
приходят с такими требованиями.
Дети сегодня — дорогое
удовольствие и вечная маета. А тут,
как выяснилось, речь идет о случае
редком, удивительном. Отобрать
детей, девочек-тройняшек, родная
мать которых умерла при родах,
требовалось у женщины, которая
воспитывает их с грудного до
школьного возраста. Тетя детей
пишет: "Убедительно прошу вас
разобраться и оградить меня от
предвзятого отношения ко мне со
стороны инспектора по опеке и
принять меры об учреждении опеки
мной, так как в настоящее время дети
не имеют средств к существованию.
Женщина, с которой тройняшки
проживают сейчас, не работает и не
работала все семь лет совместного
проживания с моим братом и имеет на
иждивении двоих
несовершеннолетних детей. У меня
создалось впечатление о комиссии,
что они согласны отдать детей кому
угодно, только не мне, хотя все
документы и мое положение
соответствуют учреждению опеки над
детьми".

В тот же день,
когда в "Иркутянку" принесли
эту жалобу, нам позвонила
председатель общества многодетных
семей Г.П. Солянкина: "Хочу
рассказать о прекрасной семье, о
замечательной матери
девочек-тройняшек…" Странно…
Неужели? Я спросила фамилию. Да! Это
была та самая семья.

* * *

Все дрожит
еще голос,

одинокая
ветка,

от минувшего
горя

и вчерашнего
ветра…

Гарсиа Лорка. Даже
если вы его любите с незапамятных
дней, уверена, что давно не
раскрывали черный томик. Жизнь не
та. Бурная, но… бренная. Тяжелая,
но… тягучая. А в этих стихах жизнь —
романс на три голоса: смерти, любви
и человеческого созидания. Вечные
голоса. Я услышала их в самой нижней
точке пологой параболы каменистой
иркутской улочки.

* * *

Что ищете на
тропинке, близорукий философ?

Взгляните:
разорвано небо

призрачными
тенями

августовской
вечерней прохлады!

Молодая любовь
наливается весной, как колос в мае.
А когда лето пройдет, когда август
швырнет с небес звезды на счастье
(или в утешение?) на седую изморозь
травы… Тогда случается другая
любовь.

— Лето прошло. Мы
все глядели, поглядывали друг на
друга. На работе. В автобусе. Я —
одна, он — один, — рассказывала Нина.
Но не одиночество, не близкая зима
свели их. А август, горячий
последним теплом. Встречались.
Решили жить вместе.

— Я так и сказала,
какие уж встречи и свидания: у тебя
дети, у меня дети, им семья нужна.

Вот то-то и оно:
дети. На двоих — пятеро. Нина —
вдова, детишек двое. А у Петра жена
тогда совсем недавно умерла при
родах и оставила ему троих дочерей.

— Мы когда
встречались-переглядывались, я и не
знала, что у него такая ноша. А как
сказал, что отец тройни грудничков,
даже как-то не поверилось. Он ведь
во мне не няньку искал. Женщину,
жену. Детей ему тогда сестры
помогали растить, мать — их бабушка
была в силе. Мне думается, он был
настроен немного беззаботно, думал,
все так и пойдет: родня за детьми
присмотрит, а наша любовь
безоблачно потечет. А я в нем хотела
видеть прежде всего отца для своих
детей. Сама без отца выросла и так
хотела, так хотела… Для своих —
Отца! Непьющего. Он ведь совсем
непьющим назвался. Вот и
присматривалась к нему —
получится-не получится. А пришла,
увидела мальчишек, им еще по
полгодика не было, как будто кто-то
подсказал: судьба твоя, семья твоя.

Так и зажили. Она
для всех детей — мама, он — папа для
всех. Все, как в обычной семье.
Только — труднее. Родственники
приняли Нину неласково. Когда
девочкам исполнилось семь месяцев,
заботы о малышках легли только на
нее. Они много болели, не
удивительно: тройня, да без
материнского молока. Что это
значит? Вспомните своего младенца и
все трудности умножьте… Нет, не на
три, а на тридцать. Чтобы все были
сыты — они работали. Как? Вспомните,
что удалось вам нажить в последние
семь лет. Большинству — не много. У
Нины с Петром "на старте" была
только трехкомнатная квартира, ее
дал город в подарок к рождению
тройни. За эти семь лет нажили дачу,
гараж, еще два — недостроенные. Нина
получила свою двухкомнатную
квартиру как строитель. Обменяли ее
на домик с участком, хозяйство
завели. До этого держали кроликов,
кур на даче, каждый день на
электричке не близко ездили
кормить. Теперь, в своем доме,
завели поросят, коз (девочкам
необходимо для здоровья козье
молоко). Квартиру — сдавали. Петр
работал в строительных бригадах,
Нина с детьми, по хозяйству.

Дети подрастали, у
Нины и Петра жизнь шла своим
чередом. Она не могла быть
безоблачной (бывает ли?), а у них тем
более все было сложно: у каждого
свое нелегкое прошлое. Родные Петра
(хотя не все) так и не приняли Нину,
но зачастую вмешивались в жизнь
семьи.

Три черных порога,
которые Нине пришлось переступить.
Первый — когда Петр снова начал
пить. До знакомства он, как
оказалось, уже дважды лечился. И вот
— опять стихия дурмана захлестнула.
Вспоминая Лорку: тем зеленое и
жестокое море гасит человечью
жизнь, сиротит любовь. А у нас —
зелье. Нина, как могла,
противостояла горю, пока Петр
однажды не ударил ее. Она ушла.

— Я и сейчас
считаю, что так было надо.
Остановить. Дать поразмыслить о
том, что рушится.

Второй черный
порог — вслед за первым. Сестра
Петра пятилетним крошкам
рассказала, что их мама — не их мама.
А их мама умерла. В пять лет девочки
еще раз чуть не осиротели. Когда
вскоре Нина увидела их снова, они
рассказывали ей о том, что услышали,
как страшную в своей нелепости
сказку.

— Они все трогали,
трогали меня, все ласкались. Все
хотели прикоснуться, чтобы
убедиться, что я — живая, что они со
мной.

… Петр согласился
лечиться еще раз. Жизнь наладилась.

— Он был веселый,
деятельный. Строили планы,
надеялись только на хорошее. Но со
временем появилась в нем опять
угрюмость, раздражительность. Он
опять болел. Я пошла к наркологу, у
которого он лечился, врач
посоветовал лекарства, таблетки. Но
Петр их пить не хотел. Говорил, мол,
не пью же, что еще надо.

И пришел третий
черный порог. Петру стало худо.
Вызвали "скорую", врач
поставил укол, уехали. А ему — еще
хуже. Опять за "скорой", но она
уже не успела. Петр умер, не дожив до
сорока.

* * *

Мама, пусть я
серебряным мальчиком стану.

Замерзнешь
сыночек, таким холодней.

Мама,

вышей меня на
подушке своей.

Сейчас, это
будет намного теплей,

Похороны устроили
так, как хотела родня Петра, гости
на поминках почти все были "с той
стороны". Нина решила уступить во
всем. Только не…

— Детей я не могу
отдать. Смысл жизни — это не то…
Меня просто не будет…

Когда после
похорон сестра Петра взяла девочек
за руки и сказала, что они поедут к
ней — жить, Нина взбунтовалась. Она
говорит об этом виновато. Да,
наверное, кричала, наверное, можно
сказать, что скандалила. Онп —
кричала! Вдова с пятью детьми на
руках. Это был последний рубеж, за
эту ступеньку она не сможет
переступить никогда. Ей спокойно
объяснили, что на этот раз девочек
можно везти домой, но их все равно
заберут. С помощью закона. Потому
что тетя более обеспечена. Потому
что родная — по крови.

* * *

Петр и Нина не
были зарегистрированы, супруги по
закону любви, по бумажному строгому
закону они были сожителями.
Имущество, немалое — трехкомнатная
квартира, дача, машина, гаражи — все
было записано на Петра. Наследницы
— дочери. Трудовую книжку для
оформления пенсии родственники
Петра забрали с его работы сами,
другие документы Нина по их
требованию им отдала.

Еще не прошло
девяти дней со дня смети, сестра
Петра пришла в школу: помогите
установить опеку над племянницами.
Атака родственников вскоре
обрушилась на опекунский совет
округа. Нина по-прежнему стоит на
своей последней черте: детей отдать
не могу.

— А сами девочки?
До десяти лет они не имеют права на
выбор. Но не хотят называть Нину
"мачеха", она — "мама". Я
трижды была в домике на окраине
Иркутска, где у порога куча-мала
девичьих туфелек, а под тумбочкой
лежат три голубых портфеля. Здесь
всегда вкусно пахнет супом или
яичницей (от своих курочек).
Девчонки всегда чем-то заняты —
Нине требовательная мать и мудрый
воспитатель. Когда в дом приходят,
обязательно кто-нибудь из малышек
полюбопытствует: кто там? В первый
мой приход девочки были приветливы,
с открытой улыбкой, любопытные и
смешливые соответственно возрасту.
Но в последнее время чужие слишком
часто приходят сюда. Обследования,
беседы. Дети прекрасно понимают, к
чему вся эта суета. Когда я неделю
назад зашла к Нину, Верочка
подчеркнуто четко повторяла: мама,
мама. И смотрела на меня, чужую,
незнакомую, по-взрослому грустно и
вопросительно.

Теперь Нина
должна доказать, что она не просто
мать, вырастившая с пеленок любимых
крошек, а хорошая мать. И она это
доказывает. Инспектор по охране
прав ребенка школы, где учатся
девочки, была в семье у Нины,
наблюдает за девочками в школе и
убеждена, что детям с Ниной хорошо.
"Было бы плохо — отобрали бы. Но в
этом случае разрушать семью
нельзя". Психолог этой школы того
же мнения. Она хорошо знает, как
растут и развиваются дети,
беседовала и с Ниной, и с Петром,
когда он был жив.

Мария, двоюродная
сестра умершей матери девочек (она,
кстати, в хороших отношениях с
сестрами Петра), приезжает к
племянницам каждый год: "И всегда
у них все хорошо. Я — всей душой за
Нину. Представить трудно, как она
все вынесла. Теперь родне бы не
писать, а помочь ей".

Помогают Нине
соседи, друзья. Валентина Воронина
живет в доме рядом. Увидела, что
пришла я, узнала, что из газеты. Все
дела отложила, прибежала подсобить
соседке: "Помогите Нине. Мы здесь
все живем друг у друга на виду.
Знаем, что у каждого в доме
делается. Нина — настоящая мать.
Дети всегда сыты, ухожены и при
деле".

Когда умер Петр,
Нине казалось: мир рухнул. Прошло
уже четыре месяца. Время лечит рану,
а бесконечный круг забот дает и
силы, и надежду. Она устроилась на
работу, ведет хозяйство, дети во
всем помогают. Пенсию на тройняшек
она не получает до сих пор, потому
что суета вокруг ее прав на
материнство продолжается.
Опекунский совет округа решил дело
в пользу Нины. Сестра Петра подала
заявление дальше — в суд. Сейчас
начались слушания по делу.

Исходя из
этого и оберегая интересы детей, мы
изменили или вовсе не называли
имена персонажей этой трагической
истории.

Не хочу делать
частные догадки, выводы: например,
почему вопрос об опекунстве встал
так срочно… Хотелось бы надеяться,
что борьба за опекунство со стороны
родственницы Петра обусловлена
искренним желанием помочь
племянницам. Но обратимся к тем
фактам, что всем очевидны.
Бесконечные разборки мешают
нормальной жизни семьи. Дети не
получают положенную пенсию.
Психическая травма, связанная со
смертью отца, усугубляется
нависшей над ними опасностью
потерять мать. Именно мать, ведь так
называют ее девочки.

Так нужно ли с
такой страстью сражаться за права
детей, если они от этой борьбы так
страдают?

К сожалению, очень
часто ребятишки становятся
игрушкой, разменной монетой в
амбициях, неоправданных
притязаниях, а порой и корысти
взрослых. И очень-очень часто ни
закон, ни социальные институты
защитить по-настоящему их не могут.
Только мать, настоящая мать —
самоотверженная и сильная не силой,
а любовью — сбережет свое дитя.

Уверена, что
каждый второй "споткнется" об
эту сентенцию: материнство сильнее
закона? Вот в этом все дело. Пришло
как-то исподволь мелкое время,
бренное время, когда материнство —
силища, которую нельзя даже назвать
чувством, состоянием души, а только
стихией, чудом вершиной любви, —
переживает кризис. Разве не растет
катастрофически количество
"отказных" детей (в Иркутске за
прошлый год — 107 малышей)? И разве мы
говорим своим дочерям, что при всех
помышлениях о карьере, богатстве и
удачном замужестве именно
материнство — главное
предназначение женщины? Вот
поэтому и рассуждаем как бы из
лучших побуждений о том, насколько
состоятельны будут дети, насколько
лучше одеты и прочее, а ту, которую
эти дети считают матерью, не берем в
расчет.

Небрежно
скидываем с весов материнскую
любовь к ребенку не рожденному, но
выпестованному из малого лепестка
— светлую, бескорыстную,
удивительную.